способностью истолковывать мир.
Все это, как известно, тесно связано с проблемой, которая проходит через
всю западную философию нового времени. Это проблема идеала. Как
подчеркивает Мишель Бертран, возникновение идеала предполагает расщепление
субъекта и противопоставление наличного бытия бытию как долженствованию[5].
Л. Фейербах перевернул идеалистическую перспективу, считая, в частности,
религию симптомом отделения человека от своей собственной сущности[6]. К.
Маркс и Ф.Энгельс видели в ослаблении этого отчуждения великую задачу
человеческой практики, рассматривая эту проблему в новой, структурно-
диалектической перспективе. Тем временем узловой пункт, в котором сложное
социальное целое обретало простые формы, сместился из области религии в
область труда: именно труд стал, по словам Ивa Бареля, "Великим
интегратором" современной эпохи[7].
3. Фрейд в своей критике социальных идеалов на основе психоаналитической
практики открыл новую область, в которой выявляется расщепленность,
универсально присущая человеческому существу.
Наконец, уже в наше время Л. Альтюссер, соединивший структуралистский
подход к "марксистской" проблематике с установками лакановского
психоанализа, выдвинул общую теорию идеологий, которая заслуживает самого
внимательного изучения. Он показал, что "идеология строится всегда
одинаково, по одним и тем же формальным принципам". В качестве примера он
использовал "христианскую религиозную идеологию", основанную, в частности,
на отношении типа зеркального отображения: для того чтобы узнать себя в
творениях, построенных по собственному образу и подобию, люди должны
сначала осознать себя как Божье творение, как зеркало творца, как результат
желания творца узнать в творении самого себя. Бог, ставший творцом, это
место "идеального субъекта", вокруг которого развертывается пространство
религиозной идеологии. Альтюссер предположил, что между структурой
идеологии и структурой бессознательного существует не только внешняя
аналогия, но и более глубокое родство[8].
Эта теоретическая гипотеза для нас очень важна, поскольку, если
действительно существует такая общая формула идеологии, универсальный и
внеисторический характер которой обусловлен особой связью между формами
общества и формами психики, то обнаружить ее можно далеко за пределами
религиозной сферы — во всех тех областях человеческой деятельности,
которые, подобно производственной деятельности, включают в себя абстрактное
метафорическое измерение.
Такой путь исследований приведет нас — через обновление классического
вопроса о товарном фетишизме — к проблеме субъективного смысла
производственной деятельности.
В культуре современного промышленного капитализма "идеальный Субъект" это
Деньги, Всеобщий Эквивалент, Особый Товар, метафора, представляющая все,
что покупается и продается. Деньги служат мерой любого товара, они
переводят неисчислимое в исчислимое, потребляемую вещь в стоимость, букву в
цифру. Короче говоря, это Великий Интегратор экономических означающих,
благодаря которому каждый товар, принимая денежное выражение, весьма
красноречивое и само по себе, может обменивать свою относительную форму на
любую другую форму товара, столь же относительную, как и он сам.
Словом, то, что К. Маркс называл "фетишизмом", тесно связано со
структурой субъекта; именно эту фундаментальную проблему структурирования
субъекта как раз и пытался разрешить лакановский психоанализ. В самом деле,
что такое фетишизм? Это вера в то, что стоимость имеет ту же природу, что и
вещь, которую она представляет. Но это — иллюзия, ибо стоимость принадлежит
к области представлений, к сфере означающих. В этом смысле оснований для
того, чтобы книга, которую я держу в руках, стоила именно сто франков,
столь же мало, как и оснований для того, чтобы слово "книга" было важнейшим
признаком вещи, называемой этим словом.
Иначе говоря, слово "книга" имеет другую природу, нежели представляемая
им вещь, поскольку в языке нормального, не страдающего паранойей человека
смысл не исчерпывается означением. Слово "книга" непосредственно обозначает
именно эту, данную книгу и вместе с ней — класс подобных предметов, однако
оно отсылает также и к многим другим означающим, вступая с ними в отношения
аналогии, замены, противопоставления и пр. Весьма условным образом, через
стертую метафору, оно может отсылать, например, к Культуре, но также через
общую предметную соотнесенность с бумагой и письмом, и к "тетради"; в свою
очередь "тетради" и "книги" отсылают нас к "школе", а слово "школа"
оживляет в памяти каждого из нас глубоко личные детские воспоминания.
Короче, в области языка переход от означения к смыслу — это переход от
деноминации к бесконечной игре субъективных смысловых ассоциаций.
Подобно этому, говоря, что книга "стоит" 100 франков, а тетрадь — 10
франков, мы обозначаем нечто большее, нежели собственные признаки этих двух
предметов: мы указываем на отношения между двумя стоимостями, а также на
отношение этих двух стоимостей к стоимости всех других продуктов труда. В
этом смысле, как мне кажется, нет существенной разницы между замыслом К.
Маркса, развитым им в "Капитале", и теоретическими задачами Ж. Лакана, для
которого "означающее есть то, что представляет субъект другому
означающему".
Подобно любому товару, субъект обязательно должен быть определенным
образом истолкован и представлен, чтобы войти в сферу обменов и отношений к
другому, чтобы вписаться в социальную систему, занять в ней свое
собственное, ему одному принадлежащее место. Подобно товару, субъект
вступает в "платонические отношения" со своим представлением[9]. Согласно
Лакану, это означает, что во всех случаях (кроме больных — психотиков)
субъект высказывания как речевого акта (L' enonciation) не охватывается
полностью субъектом высказанного (l enonce). Иначе говоря, обмен возможен
лишь посредством травестизма, метафоризации, в результате отказа от отсылки
к самому себе. В самой общей форме мы сталкиваемся здесь с проблемой
двойной записи значений применительно к социальным действиям. Так, труд на
мануфактуре с системой последовательного технологического процесса, работа
на современном конвейере и тем более — участие в обобщенных формах
производственного процесса "с колес" ("flux tendu", "just in time") со всей
очевидностью свидетельствует о линейном и "бесконечном" характере
производства, что, однако, вовсе не мешает трудящимся стремиться "увидеть
итог своих действий"[10], преследовать собственные цели, наделять эти
безличные значения личным смыслом. Более того, сама возможность
субъективного присвоения деятельности зависит от способности людей
построить представление о себе, опираясь на самих себя. На этом основании,
в частности, ряд методов "расширения" и "обогащения" производственных
задач, направленных на достижение большей удовлетворенности рабочих своим
трудом: эта цель достигается увеличением доли личного участия рабочего в
организации своей собственной деятельности.
Дело в том, что людям нелегко отказаться от мечты о более личном и более
конкретном представлении о своем бытии-в-мире, нежели тот образ условий их
общественной жизни, который дается незаинтересованному холодному взгляду со
стороны. И потому фетишизация «Я» составляет одну из главных опор
человеческой души. Уже в работе "Введение в проблему нарциссизма" (1914) 3.
Фрейд писал: "Человек не способен отказаться от единожды испытанного им
удовольствия. Он не может обойтись без нарциссического совершенства детских
лет... и стремится обрести Идеал — Я в новой форме. То, что он полагает как
свой собственный идеал, и есть замена утраченного нарциссизма той поры
детства, когда он был идеалом для себя самого"[11].
Очевидно, именно в этом разгадка Бентамова Паноптикума. Это
идеологическое устройство с заключенными в нем человеческими телами
приводится в движение стремлением людей обрести утраченную часть самих
себя. Для каторжников обетованной землей становится идеальное общество, где
удается сберечь мельчайшую крупицу смысла, где в опьяняющей полноте
обретения каждому въявь предстанет тайная связь бытия со своей собственной
тенью; этот силуэт и есть то самое, что некогда принадлежало области
символического — его смысла и представленности.
Однако система символических представлений, поставленных на службу
производству, — это не обычная дисциплинарная система. Ее особенность в
том, что она допускает почти безграничную психологизацию человеческих
действий, в то же время до крайности затрудняя их подлинное субъективное
присвоение. Это система, в которой, по выражению одного рабочего с
автомобильного завода, действует принцип: "Качество, читай количество"; в
ней устраняются все особенности, не переводимые в порядок общего и
исчислимого. Подобная система истолкования непосредственного затрагивает
всякого, кто ищет в ней смысл своей деятельности, ибо она опирается на
фундаментальные психологические законы.
Таким образом, одно лишь наблюдение за нашими повседневными навязчивыми
"защитами" показывает, насколько любовь к цифрам успокаивает нас видимостью
всевластия. На память приходят фильмы А. Хичкока. Здесь сам режиссер каждый
раз является в неожиданной и подчиненной роли, а расчисленные высказывает
нарциссически соотносятся с некоторой неопределенностью, которая постоянно
маячит позади исчислимого единства и всегда обнаруживает таким образом свое
неявное присутствие. В стране цифр вселенная человеческих действий
предстает как психологический черный ящик, как пространство проекции «Я».
За это, однако, приходится дорого платить: нарциссические референты можно
обнаружить повсюду, но обесцененность этих фетишистских представлений
иссушает и обессмысливает их, не позволяя им выполнить свою защитную
функцию по отношению к субъекту, его чести и достоинству.
Я не буду здесь подробно говорить о том, что широкое привлечение
нарциссических референтов на службу незатейливому, но жесткому
"организационному идеалу" может приводить к душевным расстройствам, — над
этой темой работал, в частности, В. де Голежак.К тому же при повторяющихся
действиях психологическая нагрузка труда приобретает навязчивый характер:
возникает эффект, который Ж. Брода называл воображаемой "машинизацией" тела
и "витализацией" машины[12].
Мы вступаем здесь в область проблем, очерченных 3. Фрейдом в 1921 г. В
первых же строках "Психологии масс и анализа Я" Фрейд заметил, что
"оппозиция между социальными и нарциссическими психическими актами... не
выходит за рамки индивидуальной психологии и не может стать основанием для
разрыва между индивидуальной и социальной или же коллективной
психологией[13].
Здесь не место углубляться в споры о подходе Фрейда к проблемам
социальной психологии. Замечу лишь, что наименее интересные результаты дает
обращение к бедному и безликому понятию "толпы"[14], а наиболее широкие
творческие перспективы и выход на новую проблематику в экономической сфере,
открывает, в частности, последняя из "Новых лекций по психоанализу".
-----------------------
[1] Foucault M. Surveiller et punir... Paris, 1975. *. 200—203.
[2] В своей работе "Поту сторону принципа удовольствия" Фрейд описывал игру
полуторагодовалого ребенка, который забрасывал как можно дальше привязанную
на веревочке деревянную катушку, а затем вновь вытаскивал ее. Он бросал
катушку с криком "о-о-о!" (что напоминает нем. Fort!, "Туда!"), а при
появлении катушки радостно восклицал: "а-а-а!" (по-немецки "Сюда!").
Согласно трактовке Фрейда, ребенок переносил на неодушевленный предмет свои
чувства, связанные с отсутствием и присутствием матери. Перейдя от реально
переживаемой ситуации к игровой, ребенок тем самым нашел способ
представления своих эмоций.
[3] Sit. dans: Miche le Bertrand et Bernard Doray. Psychanalise et sciences
sociales. La Decouverte, 1989. P. 55.
[4]Быть может, нечто подобное имел в виду Бальтасар Грациан (1601—1658) в
своих наставлениях монархам и придворным Испанского Двора, говоря о
"despejo" как об отличительной черте духовной аристократии: по-испански
espejo значит зеркало, a despejo (обеззеркаливание) есть особое искусство
избегать представленности в системе общих значений, основанных на взаимном
признании людей друг другом.
[5] Это резюме фрагмента из книги: Bertrand М. La pensee еt le trauma —
entre pychanalise et philosohie, F Harmattan, 1990 (p. 90—91).
[6]Фейербах Л. Сущность христианства// ФейербахЛ. Избр. философ, произв.
М,, 1955. Т. **, С. 64.
[7]В работе Ива Шалаба "Кризис труда в трактовке Ива Бареля" читаем: "На
место религии как функции смысла всех смыслов или общего символического
оператора долго, но безуспешно претендовали многие. Однако среди этих
возможных или только воображаемых претендентов ее место занял самый
неожиданный — труд". Почему неожиданный? Да потому, что в человеке искони
существовало недоверие и даже отвращение к труду. Уже в Греции, Риме и
других древних обществах, а также в так называемых варварских обществах
вплоть до средних веков, а возможно и позже (по крайней мере вплоть до
"Старого Режима" во Франции XVIII в.) труд вызывал презрение не только как
нечто скучное и вульгарное, но и как то, что унижает и позорит человека,
противоречит его природе, его призванию в мире. Однако вследствие одного из
вечных парадоксов истории, труд уже с XVI в. начинает пробивать себе дорогу
и становится в истории новейшего времени Великим Интегратором. Ив Барель
поставил целью проследить эту метаморфозу труда вплоть до наших дней, когда
(это следуют отметить особо) "как на Востоке, так и на Западе трудовая
парадигма разрушается. И симптомами этого разрушения, с точки зрения Ива
Бареля, оказываются безысходный партикуляризм, религиозный интегризм,
фантазмы осажденной крепости или тайного проникновения, ксенофобия, расизм,
национализм, трибализм, неофашизм, которые процветают повсюду в современном
обществе".
[8]Aithusser L. Ideologie et appareils ideologiques d'Etat, la Pensee.
1970. № 151; перепечатано в: Aithusser L. Positions, Editions sociales.
Paris. P. 67 et suiv.
[9] "... Несмотря на то что сюртук выступает застегнутым на все пуговицы,
холст узнает в нем родственную себе прекрасную душу стоимости" (Маркс К.,
Энгельс Ф. Соч. Т. 23, С, 61). Маркс выбирает забавный, но не очень удачный
пример: в качестве всеобщего эквивалента для него выступает сюртук, а не
деньги; эту цивилизованную форму должны принимать все товары, чтобы
продаваться на рынке.
В этом разливе своего поэтического красноречия Маркс обозначает предпосылки
структурного подхода к проблеме социального воображаемого. Этот взгляд
очень близок лакановской точке зрения, согласно которой интерсубъективный
обмен возможен лишь при отказе субъекта от своей параноидальной
убежденности в том, что он сам есть альфа и омега своих собственных
представлений. Фактически, для того чтобы вступить в меновые отношения с
другими товарами, холст должен не только обеспечить сюртуку подобающий
внешний вид, но вовсе отказаться от самого себя, "узнав себя" в форме
своего эквивалента: он должен "принять себя" за сюртук, а сюртук, подобно
монарху в Шенбруннском зверинце, должен быть уверен, что мир есть не что
иное, кaк огромное зеркало, бесконечно отражающее его самого
[10]Это выражение — "увидеть итог своих действий" — принадлежит Жерару
Манделю, создавшему теорию социопсихоаналитического отчуждения труда,
основанную, в частности, ч понятии "акт власти": Cf. Actepouvoir et
alienation: perspectives sociopsychanalytiques, dans C. Veil, C. Dejours,
A. Wisner (sous la direction de), Psychopathologie du travail, Entreprise
Moderne d'Edition, 1983. Конечно, это выражение не следует понимать
буквально и реалистически: рабочему автомобильной завода всей жизни не
хватит, чтобы в деталях разузнать о судьбе тех сотен автомобилей, которые
проходят через его руки за один единственный рабочий день. Скорее это
проблема осмысленности жизненных событий.
[11] Freud S. Pour introduire le narcissisme, dans Sigmund Freud. "La vie
sexuelle". P.U.F., Paris.1977.P. 104.
[12]Итак, в повседневной жизни часто говорят о "поломке" или "изнашивании"
тела, но зато гуманизируют машины и механизмы: ведь они требуют "заботы",
их можно "погубить" неумелым обращением и пр. Этим аспектам "войны" между
Буквой и Цифрой Ж. Брода посвятил одно из своих выступлений.
[13]Freud S. Psychologie collective et analyse du moi, introduction, dans
Sigmund Freud, Essais de psychanalyse, Petite Bibliotheque Payot. Paris,
1975. P. 84.
[14] Странно, что Фрейд исключает заводы, когда описывает "постоянные,
высоко организованные толпы подобные церкви и армии".
Страницы: 1, 2
