Философия
Возрождение. Ни об одной культуре вплоть до Нового времени нельзя было
сказать, что стержнем и основой её развития был поиск индивидуальности,
стремление уяснить и обосновать незавивсимое достоинство особого
индивидуального мнения, вкуса, дарования, образа жизни, то есть
самоценность отличия. Получив первые импульсы в итальянском Возрождении,
пройдя череду сложных превращений в XVII веке, лишь в конце эпохи
Просвещения эта идея вполне сформировалась и в прошлом столетии стала
строить себе дорогу на европейской почве, понемногу утрачивая дерзкую
непивычность.
Идея “индивидуальности”, как это ни кажется странным, была неизвестна
всем традиционалистским обществам, включая и греко-римскую Античность.
Само это слово “индивидуальность”, как и слово “личность”, появилось каких-
то двести-триста лет назад. Специфическое и революционизирующее
представление об индивидуальности, которое по необходимости не могло быть
незнакомо любой культуре, поскольку отражало биосоциальную данность.
Эта фундаментальная надысторическая данность заключена в том простом
факте, что человечество состоит из людей... Из этого фундаментального факта
делались следующие два принципиальных вывода. Во-первых, утверждалось, что
человеческая природа подобно природе всего живого неоднородна. Как между
телами индивидов, между их личами, голосами, жестами нет полного сходства,
так и души их, темпераменты, нравы и склонности предстают похоже-
непохожими. Пытались обозреть и упорядочить это разнообразие, относя
каждого человека к известной разновидности и разряду. Тем самым удавалось
не оставить никого единственным в своём роде и объяснить своеобразие, сводя
его к общему.
Во-вторых, разумность со-знания, со-вести, со-оплодотворённое идеей
индивидуальности, понималось как знание (весть) лишь в голове одного
человека. И одновременно как продолжающиеся за пределами отдельных
сознаний, перекатывающееся через них и словно бы уносящее их в своём вечном
потоке. Однако всякая малая индивидная толика мировой разумности считалась
больше всего целого, ибо вмещала его в себя и порой пыталась добавить к
нему ещё нечто - с собою. Любая культура не могла не задумываться над этой
парадоксальностью сознания, над отношением к ней всеобщнго Духа и
отъединённого частичного существования.
В этих рамках двигалось ренессансное мышление (сознание) от понятия
“индивид” к “индивидуальности”.
“Индивид” - слово, которое изначально определяет одного человека через
его несамостоятельность, через его удел, производность. Существование
карпускул человечества создавало проблему для сознания людей, чья жизнь
была неоделима от рода, общины, конфессии, корпорации и чья духовность
нуждалась в абсолютной точке отсчёта. Индивидность существования была
очевидностью, но очевидностью пкгающей! Отмнимой психической атомарности от
поверхности вещей мысль упорно сворачивала к тому, что отдельный человек
родлинен лишь постольку, поскольку поставлен в общий ряд и даже в конечном
счёте сливается с мировым субстанциональным началом. В этом плане истинно и
единственно индивиден лишь живой Космос или Бог.
При всех подробностях европейских (античных или иудеохристианских)
социокультурных моделей, оказавшихся столь существенными на переходе к
Носому времени, когда региональные своеобразия были историчнски
востребованиы, использованы и когда впервые возникли понятия “Восток” и
“Запад” - До тех пор отдельность “Я” или оценивалась отрицательно, или, во
всяком случае, “Я” никак не воспринималось само по себе, но лишь в
контексте некой причастности. Социальная и метафизическая общность - вот
альфа и омега характеристики каждого индивида. Из неё, абсолютной и
авторитарной инстанции, выводилось и к ней возвращалось всякое выделение из
толпы. Это не означает, будто никто не выделялся. Напротив, превосходство
поощрялось. Достаточно вспомнить об олимпийских лаврах, об “агоне”,
сплошной состязательности у древних эллионов, о римских “триумфах” и прочих
почестях выдающихся граждан. В этой связи приходят на память средневековые
воинские, а позже, и поэтические турниры, наконец церковные жития и
беатификации юродивые и святые.
Выделенность античного героя, атлета, полководца или ритора, как и
избранность средневекового праведника, есть вместе с тем наибольшая степень
включённости, нормативности, максимальная воплощённость общепринятого -
определённая образцовость, то есть нечто противоположное тому, что
понимается под индивидуальностью в эиоху Возраждения.
Понятия “индивидуальности” и “личности” прорастали в Новое время с
известной синхронностью, только в обиходе смешиваясь, словно синонимы.
Являясь культурными, социальными, логическими проэкциями радикально
изменившегося отношения между индивидом и обществом, индивидом и миром, эти
понятия во многом родственны, но в целом, в сущности своей они различны.
В идее индивидуальности наиболее непосредственно выражаля себя
относящаяся к отдельному человеку новая экономическая и политическая
реальность европейской истории. Содержание категории “индивидуальность”,
обнимающее все сферы жизни, от государства до бытового разнообразия,
оплодотворяется пафосом единственности и оригинальности каждого индивида,
прямо сопряженно с утверждающимся в это время принципом индивидуальной
свободы.
Разрабатываемый в эту эпоху идеал социальности - это модель индивида,
а не общества, это образ чувствительной реальности, пронизанной высшим
мировым смыслом, это сквозная идея комизации (“универсализации”) человека и
окультуривания всего земного бытия, в центре которого он стоит. Со
временем, когда ход истории обнаружил, что, исходя только из
самодеятельности индивидуального человека, из его внутренних возможностей и
доблести, нельзя построить счастливое существование, тогда - к середине XVI
века - ренессансный идеал социальности начал превращаться в утопию, в нечто
себе противоположное.
Французское просвещение. Проблема человека занимает одно из
центральных мест в философии французского Просвещения. Решалась она
преимущественно с позиций открытого материализма (Ламетри, Дидро,
Гельвеций, Гольбах) или же с позиций деизма, точнее деистской формы
материалистической философии (Вольтер, Руссо).
Свое понимание человека французские материалисты противопоставляли
религиозно-философской антропологии, решительно отвергали дуалистическую
трактовку природы человека как сочетания телесной, материальной субстанции
и нематериальной, бессмертной души. Что касается философов-деистов, то
Руссо, например, допускал бессмертие души и загробное воздаяние, тогда как
Вольтер отрицал, что душа бессмертна, а по поводу того, возможна ли
"божественная справедливость" в загробной жизни, предпочитал хранить
"благоговейное молчание".
В истолковании человеческой природы Вольтер выступил противником
Паскаля, отвергая не только его дуализм, но и главную мысль философа, что
человек - одно из наиболее слабых и ничтожных существ в природе, своего
рода "мыслящий тростник". Люди не так жалки и не так злы, как полагал
Паскаль, подчеркивает Вольтер. Идее же Паскаля об одиночестве и
заброшенности людей он противопоставляет свой тезис о человеке как
общественном существе, стремящемся к образованию "культурных сообществ". Не
приемлет Вольтер и паскалевское осуждение человеческих страстей, эгоизма.
"Любовь к себе", другие влечения и страсти являются, согласно Вольтеру,
первопричиной всех человеческих деяний, тем импульсом, который объединяет
людей, приводит к образованию процветающих городов и великих государств .
Стремление к последовательно материалистическому решению проблемы
человека получило яркое выражение в сочинениях Ламетри, Дидро и Гельвеция,
извлечения из которых публикуются в настоящем издании. Лейтмотивом их
философской антропологии является положение о материальном единстве
человека, теснейшей зависимости "способностей души", всех психических
процессов, начиная с ощущения и кончая мышлением, от нервной системы и
мозга, от состояний "телесной субстанции". В соответствии с такой точкой
зрения смерть тела рассматривалась как причина прекращения всей психической
деятельности человека, как естественное и закономерное завершение земной
жизни, единственно возможной и реальной.
Материалистическое решение психофизической проблемы, отвергавшее
теологический спиритуализм и религиозно-философский дуализм, отличалось
вместе с тем механицизмом. Более всего он выступает в сочинении Ламетри
"Человек- машина". Однако механицизм французских материалистов не следует
трактовать буквально, упрощать их воззрения на человека. Последний
понимался не как обычный механизм или машина, а как инструмент природы,
наделенный способностью ощущать, чувствовать и мыслить. Поэтому особый
интерес проявляли философы-материалисты к физиологии, к изучению нервной
системы и мозга как материального субстрата психики.
В еще большей степени, чем Вольтер, французские материалисты
подчеркивали чувственно-эмоциональную природу человека, роль личного
интереса в деятельности людей. Особенно характерно это для Гельвеция.
"Чувственные впечатления, себялюбие, наслаждение и правильно понятый личный
интерес, - писал Маркс о Гельвеции, - составляют основу всей морали. Но
было бы ошибкой считать, что человек Гельвеция - это закоренелый эгоист и
себялюбец. Ведь речь шла у него о "правильно понятом личном интересе",
который предполагает разумное сочетание интереса отдельной личности, или
"частного интереса", с интересом общества, или "общественным интересом".
Подобный "разумный эгоизм" вовсе не исключал стремления человека к "общему
благу", к "общественному счастью". Таким образом, "эгоистическая мораль"
французских материалистов XVIII в., как нередко ее именуют, не только не
была чужда .общечеловеческим нравственным ценностям, а напротив,
предполагала гуманизацию межличностных отношений.
Дидро занимал в этом вопросе несколько иную позицию. Он разделял теорию
врожденного морального чувства, примыкая к сенсуалистической и
альтруистической этике английского просветителя Шефтсбери. Важнейшим
проявлением морального чувства, которым природа наделила человека, Дидро
считал стремление к добродетели, к взаимной любви и поддержке. Но
Страницы: 1, 2
