автомобиле. Сошедшая с дороги машина врезалась в дерево, Камю
погиб. Роман «Первый человек» был только начат, посмертно были
изданы записные книжки и юношеский роман «Счастливая смерть».
Эволюция философских воззрений Камю непосредственно связана с
историческими обстоятельствами. Сам Камю говорил как бы о двух
циклах своих произведений. Теме абсурда посвящены работы 30-х годов
- философское эссе «Миф о Сизифе», повесть «Посторонний» и пьеса
«Калигула». Тема бунта - «Бунтующий человек», роман «Чума» и пьеса
«Праведники». Как говорил Камю в интервью, данном в Стокгольме
перед вручением Нобелевской премии, в первом цикле представлено
отрицание, второй решает положительные задачи; оба были задуманы
одновременно и реализованы последовательно.
Камю - мыслитель 20-го века, он получил проблемы абсурда и
бунта не только от долгой традиции философской и религиозной
мысли, - крушение моральных норм и ценностей в сознании миллионов
европейцев, нигилизм представляют собой факты современности. Конечно,
и другие культуры знавали нигилизм как следствие кризиса
религиозной традиции, но столь острого конфликта, такого разрушения
всех устоев история не знала. Нигилизм представляет собой выведение
всех следствий из «смерти Бога». Прометеевский бунт, героическое
«самопреодоление», аристократизм «избранных» - эти темы Ницше были
подхвачены философами-экзистенциалистами. Они являются определяющими в
«Мифе о Сизифе» Камю, работе с характерным подзаголовком - «Эссе
об абсурде».
Подобно всем философам-экзистенциалистам, Камю полагает, что
важнейшие истины относительно самого себя и мира человек открывает
не путем научного познания или философских спекуляций, но
посредством чувства, как бы высвечивающего его существование, «бытие-
в-мире». Камю ссылается на «тревогу» Хайдеггера и «тошноту» Сартра,
он пишет о скуке, неожиданно овладевающей человеком. О том, что
spleen или «русская хандра», может понемногу овладеть кем-нибудь,
известно всем и без философии. Кьеркегор был первым философом,
который придал таким чувствам, как «меланхолия», страх,
онтологический характер. Настроения и чувства не субъективны, они
приходят и уходят не по нашей воле, раскрывают фундаментальные
черты нашего существования. У Камю таким чувством, характеризующим
битие человека, оказывается чувство абсурдности - оно неожиданно
рождается из скуки, перечеркивает значимость всех остальных
переживаний. Индивид выпадает из рутины повседневной жизни («подъем,
завтрак, четыре часа на фабрике или в конторе...» и т.д.), он
сталкивается с вопросом: «А стоит ли жизнь того, чтобы быть
прожитой?» Камю вспоминает о логическом «самоубийстве» и Кириллове
Достоевского, но ближе ему постановка этого вопроса в «Или - Или»
Кьеркегора: «Самоубийство - отрицательная форма бесконечной свободы.
Счастлив тот, ко найдет положительную». «Миф о Сизифе» Камю
представляет собой поиск такой «положительной формы» бития в мире,
в которой религиозная надежда умерла. Вопрос Камю таков: как жить
без высшего смысла и благодати?
Сам по себе мир не абсурден, он просто неразумен, так как
полностью является внечеловеческой реальностью, не имеющей ничего
общего с нашими желаниями и нашим разумом. Это не значит, что
мир непознаваем, иррационален, как «воля» у Шопенгауэра или
«жизненный порыв» Бергсона. Для Камю такие представления являются
также антропоморфными, дающими нам иллюзорное представление о
постижимости первоосновы мира - пусть и с помощью какой-то
иррациональной интуиции. Камю достаточно высоко ставит эмпирическое
познание, методы науки. Мир вполне познаваем, от одной научной
теории мы переходим к другой, более совершенной. В мире нет
окончательного, последнего смысла, мир не прозрачен для нашего
разума, он не дает ответа на самые настоятельные наши вопросы.
Количество измерений пространства и времени, структуры атома и
галактики - эти вопросы при всей своей значимости для науки не
имеют никакого человеческого смысла. Мы заброшены в этот космос, в
эту историю, и на вопрос о цели существования, о смысле всего
сущего наука не дает никакого ответа. Не дала его и вся история
философской мысли - предлагаемые ею ответы являются не рациональными
доказательствами, но актами веры.
Камю исследует в «Мифе о Сизифе» два неправомерных вывода из
констатации абсурда. Первый из них - самоубийство, второй -
«философское самоубийство». Если для абсурда необходимы человек и
мир, то исчезновение одного из этих полюсов означает и прекращение
абсурда. Абсурд есть первая очевидность для ясно мыслящего ума.
Самоубийство представляет собой затмение ясности, примирение с
абсурдом, его ликвидацию. Такое же бегство от абсурда представляет
собой «философское самоубийство» - «скачок» через «стены абсурда». В
первом случае истреблен тот, кто вопрошает, во втором - на место
ясности приходят иллюзии, желаемое принимается за действительной,
миру приписываются человеческие черты - разум, любовь, милосердие и
т.п. Очевидная бессмыслица трансформируется в замаскированную,
человек примиряется со своим уделом.
Религиозную веру Камю считает замутнением ясности видения и
неоправданным «скачком», примиряющим человека с бессмыслицей
существования. Христианство примиряет со страданиями и смертью
(«смерть, где жало твое»), но все доказательства существования
трансцендентного порядка сомнительны. Унаследовав от картезианства
идеал ясности и отчетливости мышления, Камю отвергает онтологический
аргумент - из наличии у нас идеи Бога нам не вывести его
существования. «У абсурда куда больше общего со здравым смыслом, -
писал Камю в 1943 г. - абсурд связан с ностальгией, тоской по
потерянному раю. Без нее нет и абсурда. из наличия этой
ностальгии нам не вывести самого потерянного рая». Требования
ясности видения означает честность пред самим собой, отсутствие
всяких уловок, отказ от примирения, верность непосредственному,
опыту, в который нельзя ничего приносить сверх данного.
В этом своеобразие позиции Камю: он проповедует ясность
разумного решения, завещанную всей европейской традицией «метафизики
света», начиная с Паскаля и вплоть до Гуссерля, где разум
уподобляется видению, истина - свету, ложь - тьме, божество - источнику
света или самому свету. Эта метафизика приобретала характер то
рационалистической системы, то мистической доктрины, но она всегда
признавала связь человеческого разума и разумного (или сверх
разумного) космического света. У Камю ясностью видения наделено
только конечное существо, заброшенное в чуждый ему мир. Уже
потому, что ставил выше всего этот свет разума, поиск смысла, а
не темные стороны человеческой натуры, он и в «Мифе о сизифе»
далек от крайних форм европейского нигилизма.
Но из абсурда следует и отрицание универсальных этических
норм. Без ницшеанского энтузиазма Камю принимает вывод из абсурда -
«все дозволенно». Единственной ценностью становится ясность видения
и полнота переживания. Абсурд не надо уничтожать самоубийством или
«скачком» веры, его нужно максимально полно изжить. На человеке
нет греха, становление «невинно», и единственной шкалой для оценки
существования является подлинность, аутентичность выбора.
Если Ницше предложил утратившему христианскую веру человечеству
миф о «вечном возвращении», то Камю предлагает миф об утверждении
самого себя - с максимальной ясностью ума, с пониманием выпавшего
удела, человек должен нести бремя жизни, не смиряясь с ним -
самоотдача и полнота существования важнее всех вершин, абсурдный
человек избирает бунт против всех богов.
«Бунтующий человек» - это история идеи бунта - метафизического и
политического - против несправедливости человеческого удела. Если
первым вопросом «Мифа о Сизифе» был вопрос о допустимости
самоубийства, то эта работа начинается с вопроса справедливости
убийства. Люди во все времена убивали друг друга, - это истина
факта. Тот кто убивает в порыве страсти, предстает пред судом,
иногда отправляется на гильотину. Но сегодня подлинную угрозу
представляют не эти преступные одиночки, а государственные
чиновники, хладнокровно отправляющие на смерть миллионы людей,
оправдывающие массовые убийства интересами нации, государственной
безопасности, прогресса человечества, логикой истории.
Человек 20-го века оказался перед лицом тоталитарных
идеологий, служащих оправданием убийства. Еще Паскаль в
«Провинциальных письмах» возмущался казуистикой иезуитов, разрешавших
убийство вопреки христианской заповеди. Безусловно, все церкви
благословляли войны, казнили еретиков, но каждый христианин все-таки
знал, что на скрижалях начертано «не убий», что убийство -
тягчайший грех. На скрижалях нашего века написано: «Убивай». Камю
в «Бунтующем человеке» прослеживает генеалогию этой максимы
современной идеологии. Проблема заключается в том, что сами эти
идеологии родились из идеи бунта, преобразившейся в нигилистское
«все дозволено».
Камю считал, что исходный пункт его философии остался прежним
- это абсурд, ставящий под сомнение все ценности. Абсурд, по его
мнению, запрещает не только самоубийство, но и убийство, поскольку
уничтожение себе подобного означает покушение на уникальный источник
смысла, каковым является смысл каждого человека. Однако из
