свободно подчиняется законам своей родины и этим сливает воедино
необходимость и свободу. Сознание гражданина относится с доверием к своему
государству и не унижает себя до воззрения черни, согласно которому
«интерес правительства и государства» противоположен «интересу народа», то
есть государственная жизнь слагается вне принуждения и насилия и
правительство, которое бы обратилось к принудительным мерам при
расхождением с народом создало бы только «разрушение и разложение
государств»[24]; оно попрало бы его истинную идею, то есть идею той
«субстанциальной нравственности, с которой тождественна свобода для себя
сущего самосознания»[25].В таком понимании «государственная власть»- это
«Добро», превратившееся в «неизменную сущность всех сознаний»[26]. Ее
«право» обеспечивает ее «правотою» ибо она есть сила самого Добра, сама по
себе сущая «духовная сила»[27] или «сама простая субстанция» народного
духа.
Право, руководящее государственной жизнью, является внешнею силою, но
его собственною творческою энергией, сосредоточенною мощью целого. Оно
правит целым не потому, что оно само совпадает с этим целым[28]: оно само
есть «живая», «органическая тотальность»[29]; или, если угодно, система
энергий, «имманентно» и «длительно созидающая»[30] жизнь государства.
Истинный гражданин- это добродетельный гражданин; его обязанности
совпадают сего действительным, добровольно осуществляемыми и необходимыми
состояниями и в то же время с его правами. Истинный гражданин не просто
«любит» сове отечество , но живет в нем и ради него. Поэтому патриотизм
есть не случайное настроение его, но существенная сила его души,
руководящая его делами и мотивирующая его решения. Цель государства есть
его собственная конечная цель; назначение гражданина в том , чтобы
добровольно и радостно погружать свою жизнь в жизнь своей государственной
субстанции; он знает это и в душе его живет сверхличное мужество, этот
венец всех добродетелей.
Жизнь государства протекает на уровне конкретной нравственности и личной
добродетели, так, что само государство может быть определено как
органическая тотальность добродетельных духов. А так как природа
добродетели состоит в «творческом восприятии имманентного миру вездесущее
Божие», то можно сказать, что последняя основа государства- религия:
«государство покоится , согласно этому отношению на нравственном
настроении, а это последнее на религиозном»[31]Не следует толковать это в
том смысле, что государство должно быть подчинено религии или тем более в
церкви. Правда религия и государство одно и тоже, именно высшее, что
человек имеет и реализует; и можно сказать, что религия просто совпадает с
«основою государства»[32]. Гегель признает неверным такое понимание
государства, при котором оно существует независимо от религии, само по
себе, на основании какой- нибудь самостоятельной власти и силы[33], а
религия остается субъективным настроением индивидуумов.
Государственный способ жизни не может быть вытеснен или заменен
религиозным: те, кто пытаются это сделать, делают ту же ошибку, как
мыслители, останавливающиеся в познании на „сущности" и не переходящие
далее к „быванию" 5 и „существованию ". „Церковь" и „государство" различны
и не заменяют друг друга, но различие это не в существе, а только в форме
существования: 10 дело церкви — веровать в Сущность', дело государства —
мыслить Сущность в ее земном существовании и через это творить ее
осуществление. Вот почему „государство" стоит ближе к „науке", чем к
„религии".
Государство божественно, как зрелый образ нравственности, ибо
нравственность и есть „Божественный дух, живущий" в действительной
наличности самосознания — в „народе и его индивидуумах.
Гегель говорит, что Государство „есть божественная воля, как Дух,
присутствующий и раскрывающий себя в действительный образ и организованный
мир".9 Государство есть „мир, который Дух создал себе", и потому его
следует чтить, как „божественное на земле",10 а историю его постигать, как
„путь Божий в мире"." А так как в целостном „образе" каждая часть и каждая
деталь проникнута Духом целого и от него получает свое содержание и
значение, то „спекулятивная политика" слагается в учение о божественности
всех учреждений, необходимых в совершенном государстве. Вот откуда у Гегеля
возникает возможность рассматривать „высшее правительство как „явление Бога
, государственное устройство—как „Божественное и пребывающее", право
монарха—как „основанное на божественном авторитете" 1 и т. д. Истинная
философия, по его убеждению, не только не уводит от Бога и государства,2 но
приводит к признанию того, что божественный дух есть субстанция
государства, а государство есть действительность духа Божия на земле.
Оно задумано как зрелый и совершенный мировой образ и согласно этому
должно быть начертано, силою спекулятивно-мыслящего воображения, на уровне
„конкретной нравственности" и „личной добродетели". Однако это начертание
естественно приводит к ряду серьезных затруднений. Спекулятивный философ,
утверждающий, что государство есть образ „свободной нравственности",
„органического сращения" индивидуальных душ, всеобщего „бескорыстия",
„доверия" и патриотизма, не может закрывать себе глаза на то, что история
слишком часто рисует государство прямо противоположными чертами: сколько
раз политическая совместность людей вырождалась во всеобщее распыление и
деморализацию, в торжество своекорыстия и систему взаимного подозрения...
В идее „совершенного" или „абсолютного" государства эмпирическая стихия
преодолевается до конца как по объему человеческого состава, так и по ритму
спекулятивной жизни, так, наконец, и по уровню духовного развития.
Необходимо прямо установить, что государство, в котором одно из этих
условий отсутствует, есть, так или иначе, несовершенное государство, т. е.
не „абсолютное", а относительное, не „бесконечное", а „мирское и конечное":
не „осуществленный образ", а „существующее явление".
И вот, если обратиться с этим критерием к тому „государству", черты
которого Гегель не раз пытался изобразить конкретно, то обнаружится, что
оно скрывает в себе целый ряд „противоположностей" и „неудовлетворительных"
сторон, и притом таких, которые не случайны для него, но вытекают из самой
его природы. Оказывается, что сущность государства состоит в том, чтобы
быть ограниченным во всех трех отношениях: и по объему человеческого
состава, и по ритму спекулятивной жизни, и по уровню духовного развития.
„Абсолютное" государство остается в этих ограничениях, несмотря на то что
оно „абсолютное", но именно потому что оно „государство". И если это так,
то „идея" государства явится знаком, отмечающим не „победу" Духа в
человеке, а предел человеческого духа.}
В пределах одной и той же государственной общины нравственность
одновременно пребывает в трех различных состояниях: семьи, гражданского
общества и политического единения (собственно государства). Эти три
состояния присущи каждому гражданину, создавая вокруг него как бы
концентрические социальные круги людей и необходимых отношений-
обязанностей, так, что участие в большем по объему и высшем по
спекулятивному развитию круге предполагает участие в меньшем и низшем:
только родившись и став членом семьи, человек может оказаться членом
сословия и корпорации; только в качестве члена сословия и корпорации
человек становится гражданином и участвует в государственной жизни. Сами же
по себе эти круги относятся друг к другу как единичное (семья) к особенному
(гражданское общество) и ко Всеобщему (государство), так что дух Всеобщего
составляет живую сущность особенного и единичного; дух Всеобщего и
особенного составляет живую сущность единичного; а единичное и особенное
входят во Всеобщее как его живые части. Так семья есть живое видоизменение
сословие- корпоративного и государственного духа, и в то же время — живая
ячейка государственной ткани.
Жизнь гражданского общества есть прежде всего „система потребностей". Эта
живая система развивается, индивидуализируется и утончается, заполняя
горизонт души и превращая человека в „совокупность потребностей". Это
заставляет его совершить освобождающую „рефлексию" в себя, отделить себя от
своих нужд и противопоставить им начало внутреннего произволения и
организующего труда.
Жизнь гражданского общества как система хозяйственного труда посвящена не
только „формированию" естественного „материала", но и подготовке
человеческих умений и способностей, т. е. практическому и теоретическому
образованию. Появляются машины, специализация и разделение труда,
завершающее взаимную зависимость и связанность людей друг с другом:
создается система хозяйственного взаимопитания и заинтересованность каждого
в труде и о имуществе всех остальных.
Жизнь гражданского общества как система имущественных состояний приводит к
созданию „всеобщего имущества" (национального богатства), слагающегося из
„особенных„ состояний т е принадлежащих отдельным людям капиталов и
умении. Эти личные „состояния", различные от природы, рождения и развития,
и подверженные влиянию случая, делают людей по необходимости неравными, а
это неравенство делит все гражданское общество на „системы" или „массы",
получающие постепенно характер различных сословии.
Принадлежность к тому или другому сословию определяется не только
рождением и обстоятельствами, но в конечном счете субъективным мнением и
произволом, скрывающим однако, за собою внутреннюю жизненную необходимость.
Индивидууму необходимо принадлежать к известному сословию потому, что
только через это он получает свою „особенную действительность и
нравственную объективность: сюда ведет его не только удовлетворение
потребностей, но и необходимость приобщиться организму целого", „сословной
чести" и „добропорядочности необходимость получить какое-нибудь значение в
„признании других и в политической жизни государства.
Таких сословий три. Субстанциальное или непосредственное сословие живет
землевладением и земледелием,[34] оно причастно непосредственной
нравственности, покоящейся на семейных отношениях и на доверии, и слагающей
поэтому в его пределах покойный и уравновешенный дух „конкретной
всеобщности".
