- все твое, - подними - и ты велик. Камень-великан ввергнуть в море,
был и нет; не так с озерком - вода прихватит прибрежье. Здесь слышен
голос души человеческой, природы ее. Жизнь выше жизней. Вот глина с
песком держит камень, насколько прочно - можно судить ударом по стене, -
упадет вся или же по камню будет распадаться. Так и человек. Порой
понимаешь сразу, к чему стремишься, и мысли служат тебе, а порой ищешь
эту связку по прочности в стене.
Уже рассвело, солнце в почти полную силу ласкает теплом своим,
радостно изливает свет все тем же знакомым: зеленому пруду, который по
вечерам пытается сохранить его множеством огоньков-звездочек на своей
поверхности, роднику - начало начал в негостеприимной пустыне,
травинке... Кажется день будет добрым.
***
Невинность – это неведение. В невинности человек не определен как
дух, но определен душевно, в непосредственном единстве со своей
природностью. Дух в людях грезит. Так вполне определенно Кьеркегор
вводит Библейскую основу.
Невинность – это мир и покой. Однако здесь есть Ничто, рождающее
страх. В грезах дух отражает свою собственную действительность, однако
эта действительность есть ничто, но это ничто постоянно видит невинность
вне самого себя. Продолжает Кьеркегор.
Не точнее ли было бы представить Ничто как следствие отношения духа
к человеку. Действительностью Ничто был страх. Это отношение – это есть
отношение духа к невинности. И грех был в раю, но он не вменялся Адаму
как грех. Ибо какова та невинность если грех был в раю, но он не
вменялся как грех…
Искуситель это не внешнее, искуситель это предчувствие все
определяющееся и определяющееся, (здесь то же, что и греховность
человека от рода). Предчувствие – грезы творческого вызова, и будете как
боги. Вкушение яблока есть акт, есть скачек, рождение духа.
Но здесь нет зрелости духа, ибо вера это не непосредственное, это
позднейшая непосредственность. Авраам не пошел дальше веры. И изгнав
Адама из рая, Бог проклял его. А Авраам есть отец веры; он взял сына
своего, единственного своего и повел на гору Мориа. Он видел в Боге не
Его волю, он верил в свою волю!
Конечно, будучи индивид самим собой и родом, страх, стало быть,
принадлежит сфере психологии. Страх, как действительность свободы, есть
страх вполне уже определенный, не пред запретом, а именно, я не не имею
мужества, нет, я не имею веры принести моего Исаака в жертву, но я
вознес нож. Вознес и Авраам!
Это есть позднейший страх или страх о самом себе – как говорит
Кьеркегор. Страх же будучи действительностью Ничто есть страх пред
свободой, при чем, конечно, такой свободой, которая всякий раз
ускользает, как только за нее возможно уцепиться. Здесь та же
невинность, здесь та же свобода которые невозможно помыслить, ибо здесь
неведение, но здесь грезы духа. Страх – это действительность свободы
пребывающей вне самой себя, или отношение свободы к самой себе, это
грань между тем, что индивид это индивид и индивид является родом,
начинает род заново.
Нет, страх это не симпатическая антипатия, страх это вызов.
Человек сам создает страх. Этим можно, например, понять слова
Христа Иуде: - «Что делаешь, делай скорее», или слова Его на кресте: -
«Боже мой! Боже мой! Для чего Ты Меня оставил?».
Страх – это возможность свободы, только такой страх абсолютно
воспитывает силой веры, поскольку он пожирает все конечное, и
обнаруживает всю его обманчивость [2].
Ибо здесь дух и индивид как единичное, имеет отношение к судьбе
лишь и только через страх. Оттого возможность так пугает, ибо здесь
действительность духа. Здесь действительность греха и раскаяние
(раскаяние по Фихте), представляющая неоправданную действительность
действительностью не торгующегося страха, которая парализует волю
человеческую – волю духа! Но вера, спасающийся силой веры, - здесь
подлинное поле битвы, битва на смерть. Ибо потерявший душу обретет ее.
Вызов это слово духа. Уста его немы, лице зреем же могущество его
воли, силу мудрости, безумие свободы.
Нет качественного прыжка, - говорит Кьеркегор, в виновность, если
это страх внешнего, если страх это чуждая сила питает человека, Адама. В
этом состоянии царствует мир и покой, Бог никого не искушает и сам не
искушается, но каждый искушается сам. Грех входит качественным прыжком,
полагающим себя в тот момент как он уже есть (человек это не эволюция,
это скорее революция), ибо каково же искушение, если оно приходит извне,
если искушение это знание, знание потери, а Бог-Отец отдал мир, все,
человеку.
Человек достигает совершенства только через грех. Это воззрение
имеет свою истину в мгновение решения, когда непосредственный дух
полагает себя как дух через дух; напротив, богохульством будет полагать,
будто подобный взгляд должен осуществляться конкретно [2].
Грех – это нечто положительное; его позитивность состоит как раз в
том, чтобы быть перед Богом. Здесь грех подразумевает Я, поднятое к
бесконечной мощи идеей Бога, а стало быть, подразумевает также
максимальное осознание греха как действия [3.4].
Для Авраама, Исаак не был искушением, искушением было этическое,
искушение не выполнить волю Бога, точнее, иначе здесь нет
действительности свободы! Да. И тем не менее грех вошел в мир, вошел
через Адама, иначе Авраам погиб…
Возможность свободы состоит не в том, что можно выбирать между
добром и злом, но в том, чтобы мочь, пишет Кьеркегор. Знание – это
история (человеческая), история потерь, боли, смерти. И будете как боги,
знающие добро и зло, но змей был отцом всякой лжи. Отсюда, и, таково,
знание человеческое. Не таково знание божественное. О том нам ведают
слова ап. Павла: - «…мы боги». Ибо знать от Бога, знать по любви, по
вере, это ввергнуть соблазн в геенну огненную, творить, воссоздавать
добро из Ничто!
Со знанием пришла и сексуальная определенность; если сексуальное -
это для продолжения рода, оно не имеет истории, это естество, Адам и Ева
обращены друг к другу душевно и сексуально, они лишь суть нумерическое
повторение или нет еще индивидуальности, появившееся воплощением
действия. Ничто стало нечто. Индивид же имеет историю или, опять же, при
определившимся уже духе, последний иронией отодвигает эротическое (оно
становится комичным). Однако, здесь и красота, со своей тоской. Здесь
Сократ проявил чисто человеческое мужество - довершил начатое тем, что
любил некрасивых.
***
Ева как творение Адама подарена ему Богом. Здесь непостижимость
творения - Евы Адамом, потому что Адам это творение Бога или здесь
смерть теряет свое жало, не потому что человек выбирает сам смерть,
ради любви, нет (тогда бы человек знал что есть смерть, точнее, это не
любовь, это вызов смерти, это рефлексия несерьезного духа), но потому
что он любит (смерть неумолима, стало быть любовь есть или нет ее).
Самопожертвование, как черта любви, являет несостоятельность Я пред
смертью - если открывается в дальнейшем возможность самоотречения,
самоотречение покаянием, тогда появляется индивидуальность, здесь нет
самобичевания, это торжество духа; смерть остается позади.
Самоотречение - это самопожертвование во времени, давая быть должному, -
терпению. Нет жизни во мгновении, - терпение это взросление духа.
Терпение это мера требования Бога невозможного от человека, этим Он
обращает его к Себе, - взывает к вечности. Смирение открывает природу
человеческой воли, - страсть будущего - когда свет озарения затмевается
временем (текущим), смирение это покаяние, - обретение своего Я; как
сладостны минуты покаяния - перехода из смерти в жизнь! Только в
мгновения индивидуальности возможно самопожертвование. Самоотречение -
это жизнь!, жизнь в борьбе Я с абсурдом суеты, нищетою духа, гадкостью!
- ...зловещее Ничто вонзило стальные когти свои в грудь пылающей жизнью
души! - Смерть, где же ты?!
Серьезность духа здесь обнаруживает возможность подмены любви
(Адама к Еве, Евы к Адаму) религиозностью - или не без второго лица в
тоске человеческого сокрушения; как порой человек представ пред
смрадом запустения причисляет себя к сему, как гадко! Но как порой
кружится голова, теряется трезвость мысли о будущем, дальнейших
трудностях с совестью, когда оскал пропасти рассеивается и видишь тайну,
тайну со дня сотворения мира.., - ...и Свет был во тьме и тьма не
поглотила Его. Мгновение, вечность снизошла и вырвала душу человеческую
из паутины времени: Бог Отец предал мир в руки Сына своего Единородного,
дабы мир покорился Ему, и покорившись, Сам покорится миру!
Любовь только тогда возможна, когда есть глубочайшая рефлексия,
когда есть жертвы. Ева от ребра Адама это знамение: «...яви знамения
тогда уверуем...» - кричали фарисеи. Тогда уверуем. Гром и молнии, зной
и холод, огонь всепожирающий, что устоит пред сим? Жизнь! - торжествует
любовь. Грех немощен, змей бессилен, смерть не властна - это знамение
творения самости, творения Я.
Человек, способный любить, сама любовь открывает диалог свободы и
необходимости. ...как тяжело лицезреть смрад запустения! - не возможно
понимание невинности после грехопадения. Невинность уступила место
греху, который ворвался качественным прыжком, ибо всякий качественный
переход есть черта присутствия второго лица, Бога. Нет точки
равновесия между добром и злом т.е. грех есть или его нет. Добро тогда
и только тогда когда Бог благословляет содеянное, содеянное высшим
накалом воли человеческой, - когда сатана представ пред Иисусом
глаголил: - «Если падши поклонишься мне...». Но грех ворвался, и было
разделение мира - у врат рая поставлен Херувим.., и было наложено
проклятие на человека самим Богом Отцом.
Дух Святой говорит, но не знаешь, когда Он приходит, когда уходит.
Дух уходит и необходимость парализует действие, делая выбор через
необходимость, - рожденный от плоти есть плоть, рожденный от Духа есть
дух - только здесь дух лице зреет свободу... Порывы дерзновения
принадлежат скованной свободе, нежеланию (не невозможности, ибо выбор
дает о себе знать совестью) вести диалог с необходимостью, ибо высшая
любовь это не покорять себе, но покориться покоренному, - человек есть
венец творения.
***
Поистине замечательно, что христианская ортодоксия всегда учила,
