Вера, наука и нравственность в философии Канта
Кантовская постановка вопроса о взаимозависимости науки и нравственности.
Воздействие науки на человека двойственно. Прежде чем предложить ему
действительные знания, она разрушает массу фиктивных представлений, долгое
время казавшихся действительным знанием. Прежде чем вызвать к жизни новые
средства практического господства над миром, она безжалостно дискредетирует
инструменты фиктивного воздействия на реальность, надежность которых ранее
не вызывала сомнений. Наука разрушает ложную и наивную уверенность, часто
не будучи в состоянии предложить взамен новую, столь же прочную, широкую,
субъективно удовлетворяющую.
Факт, что наука есть разрушительница фиктивного всезнания (что
научное знание одновременно является безжалостным осознанием границ
познавательных достоверностей) и что условием сохранения этой
интеллектуальной честности является самостоятельность людей, к которым
наука обращена, был глубоко понят в философии Иммануила Канта. Кант как-то
назвал свое учение "подлинным просвeщением". Его суть (в отличие от
"просвещения наивного") он видел в том, чтобы не только вырвать человека из-
под власти традиционных суеверий, но еще и избавить его от суеверных надежд
на силу теоретического разума, от веры в разрешимость рассудком любой
проблемы, вырастающей из обстоятельств человеческой жизни.
Кантовское учение о границах теоретического разума было направлено не
против исследовательской дерзости ученого, а против его необоснованных
претензий на пророчества и руководство личными решениями людей. Вопрос о
границах достоверного знания был для Канта не только методологической, но и
этической проблемой (проблемой "дисциплины разума", которая удерживала бы
науку и ученых от сциентистского самомнения). "Что темпермент, а также
талант...- писал Кант в "Критике чистого разума", - нуждаются в некоторых
отношениях в дисциплине, с этим всякий легко согласится. Но мысль, что
разум, который, собственно, обязан предписывать свою дисциплину всем другим
стремлениям, сам нуждается еще в дисциплине, может, конечно, показаться
странной; и в самом деле он до сих пор избегал такого унижения именно
потому, что, видя торжественность и серьезную осанку, с какой он выступает,
никто не подозревал, что он легкомысленно играет порождениями воображения
вместо понятий и словами вместо вещей".
Типичной формой подобной игры Кант считал попытки "научного"
построения разного рода всеобщих регулятивов, которые могли бы направлять
человека в его коренных жизненнх выборах. Разрабатывая данную тему, Кант
выступил против основной для его времени формы сциентизма - против научных
обоснований идеи существования бога и идеи бессмертия души (занятия,
которому предавались не одни только теологи). "Критика чистого разума"
обнаруживала, что эти обоснования не отвечают требованиям теоретической
доказательности, что, будучи развернуты честно, они приводят к высшим
проявлениям неопределенности - антиномиям, метафизическим альтернативам.
Несколько лет спустя Кант в работе "Критика практического разума" показал,
что развитая личность нуждается только в знании, а не в опеке знания, ибо
относительно "цели" и "смысла" она уже обладает внутренним ориентиром -
"моральным законом в нас".
Обосновывая нравственную самостоятельность человека, Кант решительно
отметает постулат о непременной "целесообразности" ("практичности")
человеческого поведения. В произведениях самого Канта понятие
"практический" имеет особый смысл, глубоко отличный от того, который обычно
вкладывается в слова "практика" и "практицизм". Под "практическим
действием" Кант подразумевает не произодящую деятельность, всегда имеющую в
виду некоторый целесообразный результат, а просто поступок, то есть любое
событие, вытекающее из человеческого решения и умысла. Это такое проявление
человеческой активности, которое вовсе не обязательно имеет некоротое
"положительное", предметное завершение. "Практическое действие" в
кантовском смысле может состоять и в отрицании практического действия в
обычном смысле. Человек совершает поступок и тогда, когда он уклоняется от
какого-либо действия, остается в стороне. Примеры подобного самоотстранения
подчас вызывают не меньшее вос хищение, чем образцы самовдохновенного
творчества и самого усердного труда.
Многие вещи способны возбудить удивление и восхищение, но подлинное
уважение вызывает лишь человек, не изменивший чувству должного, иными
словами, тот, для кого существует невозможное: кто не делает то, что нельзя
делать, и избирает себя для того, чего нельзя не делать.
Отказ и личная стойкость могут присутствовать и в практическом
действии в обычном смысле слова. Творческая деятельность сплошь и рядом
включает их в качестве самоограничения ради сознательно выбранного
призвания. Однако окончательный предметный продукт творчества не редко
скрывает от нас, что он был результатом человеческого поступка, личного
выбора, который означал отказ от чего-то другого, лишение, внутренний
запрет. В фактах отречения от действия структура поступка выявляется
гораздо нагляднее.
Своеобразие второй "Критики" Канта с самого начала определялось тем,
что "практическое действие" категорически и бескомпромиссно
противопоставлялось в ней благоразумно-практичному действию (ради успеха,
счастья, выживания, эмпирической целесообразности) и иллюстрировалось
именно примерами уклонения от недостойного дела. Соответственно
интеллектуальная способность, на которую опирается "чистое практическое
действие", оказалось глубоко отличной от того интеллектуального орудия,
которым пользуется "практик". Если последний полагается на "теоретический
разум" как на средство исчисления целесообразности или успеха, то субъект
"практического действия" исходит из показания разума, непосредственно
усматривающего безусловную невозможность определенных решений и вытекающих
из них событий.
Отсюда следовал важный вывод о независимоти структуры подлинного
человеческого поступка от состояния способности человека познавать.
Человек остался бы верен своему долгу (своему сознанию безусловной
невозможности совершать - или не совершать - определенные поступки), даже
если бы он вообще ничего не мог знать об объективных перспективах
развертывания своей жизненной ситуации.
За царством нееопределенностей и альтернатив, в которое вводила
"Критика чистого разума", открывалось царство ясности и простоты -
самодовлеющий мир личного убеждения. "Критическая философия" требовала
осознания ограниченности человеческого знания (а оно ограничено
научнодостоверным знанием), чтобы освободить место для чисто моральной
ориентации, для доверия к безусловным нравственным очевидностям.
Сам Кант, однако, формулировал основное содержание своей философии
несколько иначе. "Я должен был устранить знания, - писал он,- что бы
получить место для веры".
Вера и нравственность.
В учении Канта не места вере, замещающей знания, восполняющей его
недостаточность в системе человеческой ориентации. Он подвергает критике
все виды веры, проистекающие из потребности уменьшить неопределенность
окружающего мира и снять ощущение негарантированности человеческой жизни.
Тем самым Кант вступает в конфликт с теологией, а также с нерелигиозными
формами слепой веры.
Кант был искренним христианином , непримиримо относившимся к атеизму.
И в то же время он без всяких оговорок должен быть признан одним из
критиков и разрушителей религиозного мировоззрения. Кант разрушал религию
не как противник, а как серьезный и искренний приверженец, предъявивший
религиозному сознанию непосильные для него нравственные требования,
выступивший со страстной защитой такого бога, вера в которого не
ограничивала бы свободу человека и не отнимала у него его моральное
достоинство.
Кант обращает внимание, что вера представляет собой
иррационалистический вариант расчетливости. Вера фанатиков, юродивых,
авторитаристов безусловным образом исключается как "Критикой чистого
разума", так и "Критикой практического разума": первой - потому, что вера
представляет собой ставку на "сверхразумность" неких избранных
представителей человеческого рода; второй - потому, что она обеспечивает
индивиду возможность бегства от безусловного нравственного решения.
Вместе с тем Кант сохраняет категорию веры в своем учении и пытается
установить ее новое, собственно философское понимание, отличное от того,
которое она имела в теологии, с одной стороны, и в исторической психологии
- с другой. Кант писал, что в основе трех основных его сочинений лежат три
коренных вопроса: "Что я могу знать ?" ("Критика чистого разума") , "Что я
должен делать ?" ("Критика практического разума") и "На что я смею
надеяться ?" ("Религия в пределах только разума"). Третий из этих вопросов
точно очерчивает проблему веры, как она стояла внутри самой кантовской
философии. Кант поступил бы последовательно, если бы вообще исключил
категорию "вера" из своего учения ипоставил бы на ее место понятие
"надежда".
Последняя отличается от веры тем, что она никогда не является
внутренним одушевлением, предшествующим действию и определяющим выбор. Там,
где надежда становится источником практических решений, она явля ется либо
упованием, либо слепой уверенностью, незаконно поставленной на место сугубо
вероятностного знания. Надежды простительны, поскольку речь идет об
утешении, но, как побудительные силы поступков, они требуют настороженного
и критического отношения к себе.
Три коренных вопроса, с помощью которых Кант расчленяет содержание
своей философии, имеют обязательную (необратимую) последовательность.
Необходимой предпосылкой сознательной ориентации в мире является, по Канту,
не только честная постановка каждого из этих вопросов, но и сам порядок, в
котором они ставятся. Задаваться проблемой "Что я должен делать ?"
правомерно лишь тогда, когда найдешь сколько-нибудь убедительный ответ на
вопрос "Что я могу знать ?", ибо без понимания границ достоверного знания
нельзя оценить самостоятельное значение долженствования и безусловного
нравственного выбора. Еще более серьезной ошибкой будет превращение ответа
на вопрос " На что я смею надеяться ?" в условие для решения проблемы "Что
я должен делать ?", то есть попытка предпослать веру долгу.
Это решающий пункт в кантовском понимании веры. Объект веры не может
быть обектом расчета, неким ориентиром, по которому индивид мог бы заранее
выверить свои поступки. В практическом действии человек обязан целиком
положиться на присутствующее в нем самом сознание "морального закона". Вера
как условие индивидуального выбора портит чистоту нравственного мотива - на
этом Кант настаивает категорически; если она и имеет право на
существование, то лишь в качестве утешительного умонастроения человека, уже
принявшего решение на свой страх и риск.
Потребность в подлинной вере возникает, согласно Канту, не в момент
выбора, а после того, как он сделан, когда ставится вопрос - имеет ли шансы
на успех та максима поведения, которой следовали безусловным образом, то
есть не думая об успехе.
Постулаты религии (вера в существование бога и личное бессмертие)
нужны кантовскому субъекту не для того, чтобы стать нравственным, а для
того, чтобы сознавать себя нравственно эффективным.
Сам Кант чувствует, однако, что это различие в психологическом смысле
трудновыполнимо. Вера в существование бога и вера в личное бессмертие,
поскольку они неотделимы от ощущуния божественного всемогущества, выходит
за границы, в которые вводит их чистое практическое постулирование. Вместо
того, чтобы утешиться верой (пользоваться ею только как надеждой), индивид
невольно превращает ее в обоснование своих решений: начинает чувствовать
себя солдатом священной армии, вселенский успех которой гарантирован
провидением; превращается в религиозного подвижника,слепо полагающегося на
непременно благоприятный исход борьбы добра со злом.
Оценка религиозных надежд праведника оказывается у Канта
двусмысленной: трудно установить, считает ли он эти надежды обязательными
или только простительными для нравственного человека; видит в них источник
моральной стойкости или костыль, на который люди вынуждены опереться из-за
своей слабости. Этой двусмысленности ечевидным образом противостоит
категоричность, с которой Кант отвергает первичность веры по отношению к
моральному решению. "Нам все-таки кажется, - писал он еще в "докритический"
период, - что ... более соответствует человеческой природе и чистоте нравов
основывать ожидание будущего мира на ощущениях добродетельной души, чем,
наоборот, доброе поведение на надеждах о другом мире". В "Критике
практического разума" эта мысль отольется в лаконичную формулу: "Религия
основывается на морали, а не мораль на религии".
Философия Канта выявляет удивительный факт: расчетливо-осмотрительный
индивид и индивид, исповедующий богооткровенную веру, - это, по сути дела
один и тот же субъект. Благоразумие превращается в суеверие всюду, где оно
испытывает недостаточность знания. Именно в этих условиях обнажается
неспособность расчетливо-осмотрительного человека вынести собственную
свободу, то малодушие и самоуничижение, котороеиздревле состовляло
естественную почву всякой "богослужебной религии". Суть кантовской
философии религии можно передать следующей формулой: богу угодна
нравственная самостоятельность людей, и только она одна, ему претит любое
проявление малодушия, униженности и льстивости; соответственно подлинно
верует лишь тот, кто не имеет страха перед богом, никогда не роняет перед
ним свое достоинство и не перекладывает на него свои моральные решения.
Желал того Кант или не желал, но эта идея разъедала существующую
религию, подобно кислоте. Она ставила верующего человека перед критическим
вопросом, который слабо мерцал во многих ересях: к кому же собственно я
обращаюсь, когда страшусь, колеблюсь, ищу указаний, вымаливаю, заискиваю,
торгуюсь ? К кому обращались и обращаются миллионы людей, мольба которых
есть вопль бессилия ?
Если богу не угодны духовная слабость, малодушие и униженность, то не
угодно ли все это "князю тьмы" ? А раз так, то (вопрос, некогда брошенный
Лютером по адресу католической церкви) не градом ли дьявола являются храмы,
в которых всякий пребывает в страхе, стыде и беспомощном заискивании ?
Сам Кант не формулировал альтернативу с такой резкостью. Однако он
достаточно определенно говорил о том, что все известные формы религии
являлись идолослужением в той мере, в какой они допускали человеческую
униженность и льстивость, индульгентное понимание божьей милости и
утешительную ложь, веру в чудеса и богослужебные жертвы.
Кант столкнул религию и теологию с глубочайшими внутренними
противоречиями религиозного сознания. Тем самым он поставил не только
религию и теологию, но и самого себя, как религиозного мыслителя, перед
неразрешимыми трудностями. Основной вопрос, смущавший религиозную совесть
Канта, состоял в следующем: не является ли вера в бога соблазном на пути к
полной нравственной самостоятельности человека ?
Ведь как существо всесильное бог не может не искушать верующих к
исканию его милостей.
Как существо всезнающее бог совращает к мольбам о подсказке и
руководстве там, где человек обязан принять свободное решение перед лицом
неопределенности.
Как перманентный творец мира он оставляет верующему надежду на
чудесное изменение любых обстоятельств.
Высшим проявлением нравственной силы человека является стоическое
мужество в ситуации, безысходность которой он осознал ("борьба без надежды
на успех"). Но для верующего эта позиция оказывается попросту недоступной,
ибо он не может не надеяться не то, что бог способен допустить и
невероятное. Сама вера исключает для него возможность того ригористического
поведения и внутренней чистоты мотива, для которых нет препятствий у
неверующего.
Как отмечалось выше, философски понятая вера, по Канту, отличается от
вульгарной, богооткровенной веры как надежда от упования и слепой
уверенности. Но бог, как бы ни изображался он в различных системах религии
и теологии, всегда имеет такую власть над будующим, что на него нельзя
просто надеяться. Он обрекает именно на упование, на провиденциалистский
оптимизм, в атмосфере которого подлинная нравственность не может ни
развиться, ни существовать.
Существеннейшей характеристикой морального действия Кант считал
бескорыстие. Но чтобы бескорыстие родилось на свет где-то в истории должна
была иметь место ситуация, для участников которой всякая корысть, всякая
ставка на выгодность и успешность действия сделалась бы насквозь
проблематичной и даже невозможной.
Одно из основных противоречий кантовской философии состояло в том, что
в ней достаточно ясно осознавалась генетическая связь между бескорыстием и
девальвацией корысти в критических ситуациях и в то же время
предполагалось, что мораль могла возникнуть из религии и внутри религии.
Но мораль не могла созреть внутри религии именно потому, что религия
маскирует отчаянность критических ситуаций, ограждает своих приверженцев от
столкновений с "ничто", с "миром без будущего". Застраховывая от отчаяния,
она застраховывает и от кризиса расчетливости.
При всех своих противоречиях моральная концепция Канта в основных ее
разделах более всего созвучна этике стоицизма. Он искал такую этическую
концепцию, которая приводила бы к одному знаменателю и циничный практицизм,
далекий от всякой внутренней ориентации на идеал, и прогрессистский
фанатизм. Эта двуединая критико-полемическая направленность объясняет
своебразие кантовской моральной доктрины, связывающей антиисторицистскую
стоическую преданность безусловному и пафос бескорыстия, идею верности
нравственному закону и идею духовной автономии личности.
