Аналогичным образом должен решаться и вопрос о квалификации принудительного доставления потерпевшего в медицинское учреждение для проведения эксплантации органа. Подобные действия виновных лишают потерпевшего самой возможности волеизъявления. В данном случае отсутствуют признаки принуждения к согласию на удаление определенного органа, части органа или ткани в пользу реципиента и имеет место уголовно наказуемое приготовление к причинению тяжкого вреда здоровью последнего.
В соответствии с законодательством РФ о трансплантации презюмируется, что надежным свидетельством добровольности согласия потенциального донора на отчуждение не может являться высказывание его зависимыми от реципиента лицами, в связи с чем отчуждение последними фрагментов собственного организма в пользу реципиента запрещается. Базируясь на данном законоположении, ч. 2 ст. 120 УК РФ устанавливает квалифицированные составы принуждения к изъятию органов или тканей лица, заведомо для виновного находящегося в беспомощном состоянии, а равно в материальной или иной зависимости от виновного.
Представляется, что нельзя согласиться с определением беспомощности лица рядом теоретиков через низкую степень его ориентации в практических жизненных ситуациях и слабую волю. В таком виде определение беспомощности имеет не столько правовой, сколько социально-психологический, нравственный смысл. Желая усилить ответственность за преступные посягательства в отношении лиц, недостаточно адаптированных социально, сторонники данной позиции забывают о ее уязвимости с точки зрения практического применения.
Принцип виновной ответственности предполагает необходимость наличия осознания виновным усиливающего уголовную ответственность квалифицирующего признака, как условие его вменения. Однако для осознания беспомощности, выражающейся в слабоволии или иных характерологических особенностях лица, требуется достаточно длительное время и большая степень наблюдательности. Кроме того, понятие «низкая степень ориентации в практических жизненных ситуациях» является оценочным и может влечь абсолютно разное смысловое наполнение у различных лиц.
Для характеристики беспомощного состояния в науке уголовного права целесообразным представляется использование вышеприведенного понятия беспомощного состояния, предложенного Пленумом Верховного Суда РФ в постановлении от 27 января 1999 г. «О судебной практике по делам об убийстве (ст. 105 УК РФ)»[52]. Указанные в данном постановлении критерии беспомощности — неспособность оказать сопротивление либо невозможность осознавать происходящее в силу физических либо психических недостатков являются достаточно конкретизированными и легко определимыми в реальной жизни в силу выраженности их форм. Уголовно-правовая суть понятия материальной зависимости, использованного законодателем при конструировании квалифицированного состава принуждения лица к согласию на прижизненное донорство, заключается в таком виде зависимости, при котором от виновного в силу различных обстоятельств (получение материальной помощи или нахождение на полном иждивении виновного, алименты, долги, проживание па жилой площади виновного и т.п.) существенно зависит улучшение или ухудшение материального положения потерпевшего. Понятие иной зависимости может включать зависимость, вытекающую из семейных, служебных, учебных отношений с виновным, ситуационную зависимость, например, зависимость лица, находящегося на лечении, от медицинского персонала; зависимость лица, содержащегося в воспитательном или исправительном учреждении, от администрации соответствующего учреждения и т.п.
Рассматривая уголовно-правовые средства обеспечения свободы прижизненного донорства в Российской Федерации, следует остановиться на проблеме допустимости донорства со стороны лиц, не прошедших обязательной воинской службы. Мнение о его недопустимости[53] представляется необоснованным. Безусловно, мотив во многом определяет содержание и направленность согласия лица на прижизненное донорство, оказывая достаточное воздействие на волю лица, однако при наложении его на требование генетической идентичности, т.е. близкого родства донора и реципиента, не влечет негативных изменений в социальной действительности и не нарушает упорядоченности системы общественных отношений.
Вместе с тем в целях максимального обеспечения добровольности прижизненного донорства и исключения возможности скрытых форм принуждения следует реализовать в отечественном законодательстве о трансплантации иные имеющиеся в науке предложения — предложения о запрете становиться донорами лицам, отбывающим наказание (исследование правового статуса осужденных к наказаниям, связанным с изоляцией в учреждениях уголовно-исполнительной системы, является одним из важнейших аспектов научной разработки правового статуса живого донора)[54], расширив его за счет включения в категорию лиц, донорство которых недопустимо, задержанных, заключенных под стражу и отбывающих административный арест (в настоящее время данные лица в соответствии со ст. 29 Основ законодательства РФ об охране здоровья граждан и ст. 40 Закона РФ от 22 июня 1998 г. № 86-ФЗ «О лекарственных средствах»[55] не могут являться объектами проведения биомедицинских исследований, испытания новых лекарственных средств, методов диагностики, профилактики и лечения). Свобода выбора вариантов поведения, включая свободу принятия статуса прижизненного донора, представляется недостижимой в условиях фактического отсутствия физической свободы. У перечисленных категорий лиц существенно повышен элемент виктимности, ограничен выбор средств и методов самозащиты при применении принудительных средств воздействия в целях получения согласия на прижизненное донорство. Юридическая возможность вступления лиц, отбывающих наказание, в отношения прижизненного донорства не способствует и достижению целей наказания, в частности — исправлению осужденных посредством общественно полезного труда, относящегося, согласно ч. 2 ст. 9 Уголовно-исполнительного кодекса РФ, к одному из основных средств исправления[56], поскольку ограничивает их трудоспособность и пусть факультативно, но влечет, согласно ст. 81 УK РФ, освобождение от наказания в связи с болезнью, а следовательно, ограничивает реализацию уголовной ответственности.
В то же время необходимо отметить, что сужение круга доноров за счет социально дезадаптированных лиц подвергается критике отечественных и зарубежных правозащитников. Так, по мнению К. Коэна запрет отчуждения заключенными органов и тканей в общественно полезных целях трансплантации способствует занижению уровня самооценки данных лиц и в целом нарушает право человека, как конкретного участника социальной практики на самоопределение.
Субъективное право личности в теории права — это мера юридического представления, мера юридической возможности, обеспеченной юридическими обязанностями и охраной со стороны государства. Социальная ценность права обусловливается наличием юридической возможности свободы действий, объем и вид которой диктуется, в конечном счете, уровнем развития общества. В то же время не вполне понятно, как обоснованность ограничений прав лиц, осужденных, например, к лишению свободы или отбывающих административный арест, вообще может вызывать сомнения.
Исполнение указанного вида наказания и административного взыскания всегда связано с правоограничениями (в частности, права на самоопределение и личную неприкосновенность) «как носителями государственного порицания правонарушения и лица его совершившего»[57]. Так, УИК РФ содержит прямое указание в ст. 10 на то, что осужденным гарантируются права и свободы гражданина РФ с изъятиями и ограничениями, установленными уголовным, уголовно-исполнительным и иным законодательством. Необходимость же ограничения в праве на донорство задержанных и заключенных под стражу лиц косвенно, но связана с сущностью уголовного процесса, обусловлена специфическими условиями содержания подозреваемых и обвиняемых.
Действующая Конституция РФ установила, что Россия есть правовое государство, в котором человек, его права и свободы являются высшей ценностью, а признание, соблюдение и защита прав и свобод человека и гражданина — обязанность государства (ст. 1, 2). Согласно ст. 55 Конституции РФ права и свободы человека могут быть ограничены в той мере, в какой это необходимо в таких социально значимых целях, как защита нравственности, здоровья, прав и законных интересов иных лиц. Представляется, что предлагаемое дополнение законодательства РФ о трансплантации перечнем категорий лиц, ограниченных в правах прижизненного донорства, устранив непоследовательность отечественного законодателя в охране лиц с ущемленным правовым статусом нормами медицинского права, будет служить, с одной стороны, именно целям государственного обеспечения прав последних, а с другой стороны, максимальному обеспечению надлежащих мотивов прижизненного донорства. Что касается тезисов о неприкосновенности права на самоопределение человека, то они представляют собой разновидность социальной демагогии: общеизвестно, что жизнь в социуме предполагает взаимное ущемление прав субъектов взаимодействия (урегулированность которого правовыми нормами и способствует достижению в обществе правопорядка). В свете сказанного ч. 2 ст. 3 Закона РФ «О трансплантации органов и (или) тканей человека в РФ» представляется целесообразным сформулировать следующим образом: «Изъятие органов и (или) тканей для трансплантации у лиц, отбывающих наказание, административный арест, задержанных либо заключенных под стражу, а также у лиц, находящихся в служебной или иной зависимости от реципиента, не допускается». Сущность и значение предлагаемых дополнений заключаются в том, что лишь согласие надлежащего потенциального донора, определяемого законодательством РФ о трансплантации, на причинение вреда его здоровью путем удаления определенного парного органа, части органа или ткани в социально полезных целях, полученное до операции по изъятию соответствующего биоматериала, исключает в России общественную опасность и противоправность деяния медицинских работников.
И эффективность уголовного закона напрямую связана со степенью точности отражения социальной действительности в правовой материи.
В отечественной науке уголовного права в монографической литературе и юридической периодике институту крайней необходимости уделялось и продолжает уделяться достаточное внимание[58]. Что касается трансформации понятия крайней необходимости применительно к медицинской сфере, где основанием для осуществления акта крайней необходимости — источником опасности являются патологические (нарушающие нормальную полноценную жизнедеятельность) процессы, происходящие в организме человека, то впервые она была отмечена М.Д. Шаргородским[59]. Выявить сущность данной трансформации можно лишь проанализировав совокупность установленных уголовным законом (ст. 39 УК РФ) юридических признаков состояния крайней необходимости, которые могут быть условно разделены на две группы — относящиеся к грозящей (или наступившей) опасности (как основанию для медицинских действий в состоянии крайней необходимости) и определяющие правомерность применения мер крайней необходимости при коллизии право-охраняемых интересов. При этом к первой группе целесообразно отнести: действительность, наличность и неустранимость опасности для жизни или здоровья человека (нескольких лиц) иными средствами; ко второй: защиту охраняемого уголовным законом интереса; причинение вреда третьим лицам; причинение вреда, меньшего, нежели предотвращенный.
Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14
