нии: ее лучшие земли оставались малонаселенными, ее жители постоянно уводились в плен; их приходилось выкупать дорогою ценою; пока существовало такое соседство, русский народ должен был оставаться в бедности,
и всякое стремление к его улучшениям встречало с этой стороны препятствие и замедление. С самого прибытия в Москву намерение воевать с турками и татарами не сходило с языка у Димитрия. На Пушечном дворе делали новые пушки, мортиры, ружья. Димитрий часто ездил туда, сам пробовал оружие и устраивал военные маневры, которые вместе были и потехою, и упражнением в военном деле. Царь, забывая свой сан, работал вместе с другими, не сердился, когда его в давке толкали или сбивали с ног. Димитрий надеялся на союз с немецким императором, с Венецией, с французским королем Генрихом IV, к которому Димитрий чувствовал особое расположение. Война с Турцией побуждала его вести дружеские
сношения с папою, но он не поддавался папским уловкам по вопросу о
соединении церквей и на все заявления со стороны папы в своих ответах
искусно обходил этот вопрос. Таким образом, в дошедших до нас письмах
Димитрия к папе нет даже намека, похожего на обещание вводить като-
личество в Русской земле. Московский государь толковал с папою только о союзе против турок, и вскоре иезуиты совершенно разочаровались на счет своих блестящих надежд, а папа писал ему выговор за то, что он окружает себя еретиками и не слушается благочестивых мужей. В самом деле, предоставляя католикам свободу совести в своем государстве, Ди-
митрий равным образом предоставлял ее протестантам всех толков. Домашний
секретарь его Бучинский был протестант. Относясь к папе дружелюбно,
Димитрий посылал денежную помощь и ласковую грамоту русскому львовскому
братству, которого задачею было охранять в польско-русских областях русскую
веру от покушений папизма. Ясно было, что
Димитрий не думал исполнять тех обещаний иезуитам, которые он поневоле давал, будучи в Польше. Так же мало расположен был он исполнять свои вынужденные обещания отдавать Польше Смоленск и Северскую область. Приехал к нему посол от Сигизмунда Корвин-Гонсевский. Димитрий
напрямик объявил ему, что отдача русских земель решительно невозможна, но
обещал, что вместо этих земель он по дружбе в случае нужды готов помочь
Сигизмунду денежною суммою. И это обещание давалось, вероятно, только
потому, что невеста царя находилась пока в Польше и он не хотел
раздражать Сигизмунда. Объявляя, что он предоставляет всем иноверцам
одинаковую свободу совести в своем государстве, Димитрий отказал польскому
королю в требовании заводить костелы и вводить римско-католическое
духовенство, особенно иезуитов, во вред православной вере. Увидевши, что
Сигизмунд хочет обращаться с ним как с вассалом, он принял гордый тон и
требовал, чтобы его называли цезарем; ни за что
не хотел он, в угоду Сигизмунду, удалить Густава, сына Эрика, короля шведского.
С деятельностью Димитрий соединял любовь к веселой жизни и забавам. Ему не по душе был старый дворец царей с его мрачными воспоминаниями. Он приказал построить для себя и для будущей жены два дворца деревянные. Его собственный дворец был невелик, хотя высок, и заключал
всего четыре комнаты с огромными сенями, уставленными шкафами с серебряною посудою; комнаты были обиты персидскими тканями, окна занавешаны золототкаными занавесами, изразцовые печки с серебряными решетками, потолки кидались в глаза превосходной резною работою, а пол
был устлан богатыми восточными коврами. Близ этого дворца Димитрий приказал поставить медное изваяние Цербера, устроенное так, что челюсти его, раздвигаясь и закрываясь, издавали звук. За обедом у Димитрия была музыка, чего не делалось при прежних царях. Он не преследовал народных забав, как это бывало прежде; веселые «скоморохи» с волынками,
домрами и накрами свободно тешили народ и представляли свои «действа»; не преследовались ни карты, ни шахматы, ни пляска, ни песни. Димитрий говорил, что желает, чтобы все кругом его веселилось. Свобода торговли и обращения в какие-нибудь полгода произвела то, что в Москве все
подешевело и небогатым людям стали доступны такие предметы житейских удобств, какими прежде пользовались только богатые люди и бояре. Но современники рассказывают, что благодушный царь был слишком падок до женщин и дозволял себе в этом отношении грязные и отвратительные удовольствия. В особенности бросает на него тень его отношение к не-
счастной Ксении: и русские, и иноземные источники говорят об этом, и сам
будущий тесть Димитрия Мнишек писал к нему, что носятся слухи, будто
Димитрий держит близко себя дочь Бориса. В заключение несчастную девушку
отвезли во Владимир и постригли в монахини под именем Ольги .
Исполняя обещание вступить в брак с Мариною, Димитрий отправил в Краков
послом дьяка Афанасия Власьева, который, представляя лицо своего государя,
12 ноября совершил за него акт обручения в присутствии Сигизмунда.
Последний внутренне не совсем был доволен этим, так как, по всему видно,
король надеялся отдать за царя свою сестру.
Между тем в Москве враги уже вели подкоп под своего царя. Во главе их был прощенный им Василий Шуйский. Беда научила его: теперь он повел заговор осторожно. Шуйский понял, что нельзя уже произвести переворота одними уверениями, что царь не настоящий Димитрий. На это всегда был готовый ответ: «Как же не настоящий, когда родная мать
признала его!» Шуйский возбуждал ропот тем, что царь любит иноземцев, ест, пьет с ними, не наблюдает постов, ходит в иноземном платье, завел музыку, хочет от монастырей отобрать достояние, тратит без толку казну, затевает войну с турками, раздражает шведов в угоду Сигизмунду и намерен
жениться на поганой польке. К Шуйскому пристали: князь Василий Васильевич
Голицын, князь Куракин, Михаиле Татищев и кое-кто из духовных сановников —
особенно ненавидели царя казанский митрополит Гермоген и епископ
коломенский Иосиф, строгие противники всякого общения
с иноверцами. Сообщники Шуйского распространили неудовольствие между
стрельцами, и в январе 1606 года составился умысел убить царя: убийцею
вызвался быть тот самый Шеферединов, который вместе с Молчановым извел
Федора Борисовича с матерью. 8 января они проникли было во
дворец, но сделался шум... Шеферединов бежал и пропал без вести. Семерых схватили, и они повинились. Тогда Димитрий созвал всех стрельцов к крыльцу и сказал: «Мне очень жаль вас, вы грубы, и нет в вас любви. Зачем вы заводите смуты? Бедная наша земля и так страдает. Что же, вы хотите ее довести до конечного разорения? За что вы ищете меня погубить?
В чем вы можете меня обвинить? Спрашиваю я вас. Вы говорите: я не истинный
Димитрий! Обличите меня, и вы тогда вольны лишить меня жизни) Моя мать и
бояре в том свидетели. Я жизнь свою ставил в опасность не ради своего
возвышения, а затем, чтобы избавить народ, упавший в крайнюю нищету и
неволю под гнетом гнусных изменников. Меня прозвал
к этому Божий перст. Могучая рука помогла мне овладеть тем, что принадлежит мне по праву. Говорите прямо, говорите свободно: за что вы меня не любите?»
Толпа залилась слезами, упала на колени и говорила: «Царь-государь, смилуйся, мы ничего не знаем. Покажи нам тех, что нас оговаривают».
Тогда Басманов по царскому приказанию вывел семерых сознавшихся, и
Димитрий сказал: «Вот, они повинились и говорят, что все вы на меня зло
мыслите».
С этими словами он ушел во дворец, а стрельцы разорвали в клочки преступников.
С тех пор страшно было заикнуться против царя. Народ любил Димитрия и строже всякой верховной власти готов был наказывать его врагов; в особенности донские казаки, бывшие тогда в Москве, свирепо наказывали за оскорбление царского имени. «Тогда,— говорит современник,— назови кто- нибудь царя ненастоящим, тот и пропал: будь он монах или мирянин—сейчас убьют или утопят». Сам царь никого не казнил, никого не преследовал, а суд народный и без него уничтожал его врагов. Но к его несчастию, погибали менее опасные, а те враги, от которых все исходило, находились близ него и пользовались его расположением. Услыхавши, что Сигизмунд не любит Димитрия, бояре поручили гонцу Безобразову передать втайне польским панам, что они недовольны своим царем, думают его свергнуть и желают, чтобы в Московском государстве государем был сын Сигизмунда королевич Владислав. Тогда же через какого-то шведа было сообщено польским панам, будто мать Димитрия велела передать королю, что на
московском престоле царствует не сын ее, а обманщик. Сигизмунд, узнавши об этом, приказал дать ответ, что он не загораживает московским боярам дороги и они могут промышлять о себе; что же касается до королевича Владислава, то король не такой человек, чтобы увлекаться честолюбием. Но
в то время, когда Сигизмунд коварно одобрял козни бояр, надеясь извлечь из
них для себя выгоду, в самой Польше люди, недовольные поступками
Сигизмунда, имели намерение низвергнуть его с престола и посадить на нем
Димитрия. В числе их был один из родственников Мнишка, Станислав
Стадницкий. Говорят, он сносился об этом с Димитрием. Кроме него
канцлер Лев Сапега в собрании сенаторов указывал на кого-то из Краковской академии, который писал к московскому государю, что Сигизмундом недовольны и поляки желают возложить на Димитрия корону. «Если,— говорил Лев Сапега,— такие послания будут перелетать из Польского
королевства в Москву, то нам нечего ждать хорошего...»
Царь всю зиму ждал своей невесты, а Мнишек медлил и беспрестанно
требовал с нареченного зятя денег. Уже Димитрий передал ему 300 000 злотых,
подарил его сыну 50 000 злотых. Мнишек все еще водил царя. и царь переслал
ему еще около 19 000 рублей. Этого мало: Мнишек без церемонии забирал у
московских купцов товары, занимал у них деньги, и все на счет царя. Когда
Мнишек написал, что он приедет только спустя несколько дней после Пасхи,
Димитрий потерял терпение и написал ему, что если он так опоздает, то не
застанет его в Москве, потому что царь намерен тотчас после Пасхи выступить
в поход. Это заставило Мнишка поторопиться.
В ожидании прибытия невесты царь стягивал войско, назначая сбор под
Ельцом, чтобы тотчас после свадьбы ударить на Крым. Он постоянно приглашал
к себе иноземцев и составил около себя стражу из французов и немцев.
Приближенные русские все более и более оскорблялись предпочтением,
которое царь оказывал иностранцам. Димитрий резко говорил о превосходстве
западных европейцев перед русскими, насмехался над русскими предрассудками,
наряжался в иноземное платье, даже умышленно старался показывать, что
презирает русские обычаи. Так, например, русские не ели телятины; Димитрий
нарочно приказывал подавать ее к столу, когда обедали у него бояре. Однажды
Татищев сказал ему по этому поводу какую-то дерзость. Димитрий вспылил и
отдал приказ отправить его в Вятку, но тотчас же опомнился и оставил при
всех почестях. Но Татищев был мстителен и утвердился в мысли так или иначе
погубить Димитрия.
24 апреля прибыл в столицу Мнишек с дочерью. С ним приехали знатные
паны: братья Адам и Константин Вишневецкие, Стадницкие, Тарлы, Казановские
— с толпою всякого рода челяди и со множеством служивших у них шляхтичей.
Всех гостей было более 2000 человек. Кроме того, в Москву приехали от
Сигизмунда паны Олесницкий и Гонсевский
со своими свитами. Начались роскошные обеды, балы, празднества. Димитрий, сохраняя свое достоинство, чуть было не поссорился с польскими послами, требуя, чтобы Сигизмунд называл его не иначе как цезарем, да еще непобедимым. 8 мая Марина была предварительно коронована царицею, а потом совершилось бракосочетание. С тех пор пиры следовали за
