Герцен
Герцен.
Летом 1833 г. Александр Иванович Герцен (1812 - 1870) завершил
четырехлетний курс обучения в Московском университете. Решением Совета
Университета Герцен на основании Положения о производстве в ученые степени
и "за отличные успехи и поведение" 30 июня 1833 г. (Все даты в статье
приводятся по старому стилю) был утвержден кандидатом Отделения физико-
математических наук . Ему также была присуждена серебряная медаль за
диссертацию "Аналитическое изложение солнечной системы Коперника". Перед
молодым выпускником открывался путь к успешной научной карьере, однако
судьба Герцена сложилась иначе. Через год после окончания университета его
арестовали за участие в "тайном обществе" и после 9-месячного тюремного
заключения отправили в ссылку, продлившуюся в общей сложности до 1842 г.
{Подробные сведения о жизни, творчестве и революционной деятельности
Герцена можно найти в его многочисленных биографиях. См., например, книгу
В. А. Прокофьева
После возвращения из ссылки в Москву Герцен возобновляет начатое в
студенческие годы изучение теоретических основ, методологии и современных
достижений естествознания. Он штудирует труды зарубежных и отечественных
ученых по физике, химии, зоологии и физиологии, посещает лекции и публичные
чтения в университете, а также в период с 1842 по 1846 гг. пишет и
публикует философско-науковедческие работы "Дилетантизм в науке", "Письма
об изучении природы" и "Публичные чтения г-на профессора Рулье"
{Подробнее о философии науки Герцена см. статьи А. И. Володина
В этих работах, пользовавшихся широкой известностью среди студентов и
столичной интеллигенции, Герцен проявил себя как серьезный методолог и
блестящий популяризатор науки. Однако и этот, новый этап его научной
деятельности прервался. В 1847 г., не выдержав полицейских придирок, Герцен
навсегда покинул Россию и, находясь за границей, наукой уже больше не
занимался, сосредоточив свои силы на революционно-публицистической
деятельности и создании независимой российской печати.
И все же реакционная атмосфера николаевского политического режима была не
единственной причиной превращения Герцена из подававшего немалые надежды
ученого в революционера. Дело в том, что и он сам, и круг его
единомышленников-западников первоначально именно в науке видели не только
мощный фактор социального развития и обновления, но и альтернативу попыткам
чисто насильственного преобразования общества, каковыми молодежи конца 30-х
- начала 40-х гг. представлялись восстание декабристов и некоторые другие
революционные выступления в Европе первой трети XIX в. Но что же в таком
случае заставило Герцена предпочесть науке революцию?
{Участник герценовского университетского кружка Н. И. Сазонов в связи с
этим вспоминал: "Разочарования 1825 и 1830 годов послужили нам полезным
уроком, после которого мы стали стремиться к разрешению больших
национальных вопросов прежде всего при помощи науки". (Цит. по:
В предлагаемой статье я попытаюсь ответить на этот вопрос, анализируя те
проблемы, с которыми Герцен столкнулся при знакомстве с современной ему
западной наукой и которые привели его к убеждению, что эта наука находится
в состоянии глубокого кризиса, погрязла в мелочах и нуждается в спасении со
стороны смело и широко мыслящих "людей жизни", способных преодолеть
разобщенность научных дисциплин и достичь органического единства науки,
философии и практики.
Мне представляется, что основную роль в разочаровании Герцена сыграло
прежде всего непонимание им специфики работы ученых-профессионалов, занятых
решением своих узкоспециальных задач, смысл которых можно понять, лишь
находясь в постоянных творческих контактах с коллективами исследователей
передовых лабораторий. При этом, как показывает современный опыт,
аналогичное непонимание (и разочарование) возникает у многих ученых из
развивающихся стран. Даже получив блестящее образование, такие ученые
испытывают огромные, в первую очередь мировоззренческие, трудности при
вхождении в западное научное сообщество
{Мировоззренческие проблемы науки в развивающихся странах изучаются в
последнее время многими социологами и культурологами. См., например,
монографии Е. Б. Рашковского и, в которых основное внимание сосредоточено
на анализе специфики ментальности ученых из стран Азии и Африки. В отличие
от работ Рашковского задача данной статьи - анализ специфики работ именно
западного научного сообщества, его своеобразной эзотеричности,
проявляющейся в том, что многие концептуальные изменения, непрерывно
осуществляющиеся в развивающейся науке, как правило, не отражаются в
публикациях (а тем более в учебниках) и могут быть осознаны только в ходе
достаточно длительной работы в исследовательских коллективах.}.
В связи с этим интересно сопоставить философско-науковедческие работы
Герцена с современными проблемами восприятия передовой науки. Такое
сопоставление, на мой взгляд, позволило бы глубже понять особенности
развития российской науки первой половины XIX в. и роль в этом развитии
Герцена. Мечтая о качественно новой науке будущего и стремясь подготовить
российскую молодежь к созданию такой науки, Герцен не смог заметить тех
действительно революционных изменений, которые содержала в себе будничная
работа западных и отечественных профессионалов. В результате своими
статьями он лишь дезориентировал студенчество, провоцируя его на конфликты
с "отсталыми и реакционными" профессорами и, как следствие, уход из науки.
При этом одной из первых жертв такой дезориентации стал сам Герцен.
Несостоявшийся ученый
В июне 1833 г. А. И. Герцен завершил обучение на физико-математическом отделении Московского университета. Он готовился к выпускным экзаменам и трудился над кандидатской диссертацией "Аналитическое изложение солнечной системы Коперника". Написание такой работы - небольшого сочинения реферативного типа, а также получение достаточно высокого балла на экзаменах были необходимы для тех, кто хотел стать кандидатом университета, с тем чтобы продолжить научную работу и затем защищать магистерскую и докторскую диссертации.
Судя по письмам друзьям, Герцен был настроен оптимистически. Он благодарил
и благословлял университет, радовался теме диссертации, предложенной ему
куратором, профессором Д. М. Перевощиковым .Первая неудача постигла Герцена
на экзаменах. 24 - 27 июня 1833 г. он писал Н. П. Огареву, что "срезался у
Перевощикова.
{Дмитрий Матвеевич Перевощиков (1788 - 1880) - математик, астроном, видный
ученый-просветитель, создатель и директор первой астрономической
обсерватории Московского университета, а с 1855 г. член Петербургской
академии наук. Подробнее о нем см. работы
по механике, это сильно потрясло мое честолюбие, я на другой день был
болен; но во всех прочих предметах я отвечал хорошо, в некоторых отлично, и
я кандидат; теперь осталось получить медаль (золотую), и я университетом
доволен"
{Экзамены проходили 22 июня 1833 г. Для получения степени кандидата
требовалось набрать не менее 28 баллов при оценках от "0" до "4". Герцен
набрал 29 баллов: "4" - по ботанике, математике, минералогии, зоологии,
химии и "3" - по физике, механике, астрономии. О сдаче экзаменов и обучении
Герцена в университете см. статью В. П. Гурьянова
К сожалению, не оправдалась и эта надежда Герцена. Его диссертация была
удостоена серебряной медали. Золотую медаль за сочинение на эту же тему
получил другой ученик Перевощикова - А. Н. Драшусов, который был оставлен
при обсерватории университета и в 1851 г. стал ее вторым, после
Перевощикова, директором.
Т. П. Пассек, друг юности Герцена, писала, что Перевощиков предпочел
диссертацию Драшусова, т. к. "нашел в сочинении Саши слишком много
философии и слишком мало формул (точнее, их нет вообще. - Ю. М.). Золотую
медаль получил студент, который, говорили тогда, выписал свою диссертацию
из астрономии Био и растянул на листах формулы"
Возможно, Пассек права и после не совсем удачной сдачи экзаменов по
физическим наукам Перевощиков мог с настороженностью отнестись к слишком
философизированной работе Герцена. В то же время Перевощиков категорически
не пожелал взять к себе Драшусова на место помощника при обсерватории.
Более того, Перевощиков держал это место свободным почти месяц и согласился
взять на работу Драшусова лишь под давлением высоких покровителей
последнего.
Не исключено, что Перевощиков сохранял вакансию для Герцена (других
кандидатур у него тогда просто не было). Но Герцен, вместо того чтобы
проявить хоть какую-то инициативу, высмеивал в письмах своих учителей и
университет и сообщал друзьям, что целыми днями ест, спит, купается и
собирается всерьез заняться социальной философией и политическими науками.
К чему привели эти занятия, известно. Ровно через год Герцен был арестован
за организацию кружка революционного направления (достаточно безобидного
даже по меркам того времени). Затем были 9 месяцев тюрьмы и ссылка с
обязательной службой в качестве младшего чиновника в канцелярии, где Герцен
смог вдоволь насмотреться на все "прелести" российской жизни.
Неудивительно поэтому, что вскоре после возвращения из ссылки в Москву
(1842 г.) Герцен принялся хлопотать о заграничном паспорте и в 1847 г.
вместе с семьей выехал за границу. Там он сблизился со многими российскими
и европейскими революционерами и в 50-е гг. совместно с Огаревым создал
Вольную русскую типографию, издававшую в числе прочего знаменитую газету
"Колокол".
Трудно сказать, потеряла ли российская наука с уходом Герцена выдающегося
ученого, но можно только пожалеть о том, что она потеряла талантливого и
широко образованного популяризатора и публициста, а также прекрасного
организатора. Сожалел ли сам Герцен о несостоявшейся научной карьере? В
автобиографической книге "Былое и думы" Герцен с нескрываемой завистью
пишет о своем друге немецком физиологе Карле Фогте, который, прежде чем
оказаться втянутым в потерпевшую поражение германскую революцию 1848 г.,
стал признанным ученым, не расставшимся с микроскопом даже в годы
эмиграции. При этом особое восхищение Герцена вызывала семья Фогта - одна
из тех старинных немецких семей, члены которой из столетия в столетие
становились профессионалами высочайшего класса в ремеслах, науках,
искусстве, наконец, просто в умении воспитывать здоровых, целеустремленных
и трудолюбивых детей.
Всего этого, пишет Герцен, нравственной связи поколений, положительного
примера отцов, правильного воспитания, я был лишен, будучи вынужден с
детских лет бороться со всем окружавшим меня. Поэтому, выходя из детской,
заключает свое сравнение Герцен, "бросился в другой бой и, только что
кончил университетский курс, был уже в тюрьме, потом в ссылке. Наука на
этом переломилась, тут представилось иное изучение - изучение мира
несчастного с одной стороны, грязного - с другой".
Герцен и проблемы становления науки в России
И все же только ли обстоятельства и условия жизни помешали Герцену стать ученым? Конечно, атмосфера николаевской России 30 - 40-х гг. была не слишком благоприятной для научных исследований. Тем не менее все возрастающее количество людей начинало заниматься наукой, причем некоторые из них делали это на мировом уровне. Достаточно вспомнить имена
Лобачевского, Остроградского, Струве, Пирогова, Ленца, Зинина и других выдающихся ученых. В то же время и правительство начинало осознавать государственную важность науки и иногда выделяло средства на ее развитие не скупясь. Так, на строительство престижной, тогда самой передовой в мире
Пулковской обсерватории была в 30-е гг. выделена колоссальная сумма 1,5 млн. рублей серебром.
{Уважение Петербурга к науке почувствовали даже провинциальные чиновники. В
своих воспоминаниях Герцен рассказывает о том, как в годы ссылки резко
улучшилось его положение после того, как он помог сделать статистический
отчет по хитроумной форме, присланной из столицы и изобиловавшей таблицами
и формулами
В первой трети XIX в. к Московскому университету прибавились университеты в
Дерпте (Тарту), Вильно, Казани, Харькове, Петербурге и Киеве. Безусловно,
такого количества университетов было совершенно недостаточно для гигантской
Российской империи
{К началу XX в. число университетов в России возросло до 10. Для сравнения:
в Западной Европе уже в начале XVI в. было примерно 60 университетов, и их
количество продолжало расти. Кроме того, некоторые университеты работали
как международные центры подготовки специалистов, восполняя нехватку
учебных заведений в других странах. Так, в Лейденском университете только
на протяжении XVII в. обучалось около 4 тыс. студентов из Англии
однако развитие вузовской системы во многом тормозилось острейшей нехваткой
квалифицированных преподавателей. Зачастую в созданных наспех университетах
многие кафедры подолгу пустовали или влачили жалкое существование, а
преподаватели задыхались от непосильной нагрузки, что, естественно, пагубно
сказывалось на качестве подготовки студентов.
Хорошо известно, что становление западноевропейской цивилизации было
неразрывно связано с начавшейся уже в XI - XII вв. беспрецедентной по своим
масштабам подготовкой юристов, врачей, инженеров, преподавателей вузов и
других специалистов
{Вот лишь два примера, иллюстрирующих скорость и масштабы развития
средневекового общества. Ф. Бродель приводит данные о количестве нотариусов
в крупнейших городах Италии конца XIII в.: в Милане - 1,5 тыс. на 60 тыс.
жителей, в Болонье - свыше 1 тыс. на 50 тыс. жителей, в Вероне - более 500
на 40 тыс. жителей Н. В. Варбанец пишет, что всего за полстолетия,
прошедших после изобретения в середине XV в. книгопечатания, в Европе было
создано более тысячи типографий, обеспечивающих выход около 40 тыс.
всевозможных изданий общим тиражом 16 - 17 млн. экземпляров.
Особого упоминания при этом заслуживает подготовка хорошо образованных,
вышколенных кадров для правительственной, церковной и муниципальной
администрации. Получившие нередко университетское образование, искушенные в
юриспруденции, логике и риторике, эти люди составляли костяк управления
европейских государств и совместно с деятельностью других специалистов
создавали предпосылки для действительно революционных изменений общества:
становления в нем правовой культуры, основ парламентаризма,
высокоэффективной экономики, системы вузов и многого другого.
К сожалению, Россия была лишена таких ресурсов развития. В своей
деятельности российское правительство могло опереться лишь на армию
полуграмотных чиновников. Поэтому не приходится удивляться тому, что
жизненно важные для страны реформы запаздывали, а когда все-таки
начинались, то проводились поспешно, путем простого копирования западных
институтов. В результате, как резонно считал В. О. Ключевский, действия
реформаторов лишь истощали народные силы и вызывали устойчивое отвращение
ко всем попыткам казенного просвещения. Однако, разочаровываясь в
способности правительства "обустроить Россию" и не желая сотрудничать с
бездарным и деспотическим режимом, люди типа Герцена лишь увеличивали
дефицит цивилизованности в государстве и тем самым уменьшали возможность
прогрессивных изменений. Так возникал порочный круг, в существовании
которого было заинтересовано только российское чиновничество.
{А. П. Столыпин писал о том, как трудно было его отцу П. А. Столыпину
подыскать сотрудников, обладавших подлинным государственным мышлением.
"Разрыв, происшедший еще в прошлом веке между государственным аппаратом и
либеральной интеллигенцией, приносил свои горькие плоды"
Конечно, представить себе Герцена или Огарева, добровольно пошедшими на
службу в николаевскую администрацию, трудно. Однако в области развития
науки и университетского образования они могли бы сотрудничать с
правительством, не слишком поступаясь принципами. Более того, именно в этой
области российское дворянство первой половины XIX в., во всяком случае его
просвещенная часть, могло, на мой взгляд, сыграть выдающуюся роль. Обладая
политическим весом, материальными средствами, досугом, правом свободных
поездок за границу, будучи самой образованной частью общества, оно
располагало возможностями не только существенно ускорить становление
отечественной науки, но и, заняв в ней ведущее положение, взять реванш за
свое оттеснение чиновничеством, резко усилившееся после разгрома
декабристов.
Безусловно, создание национальной науки - чудовищно сложная задача. Но ведь
создало же российское дворянство великую литературу, что вряд ли было легче
(организация издательского дела, преодоление цензурных препятствий,
усвоение принадлежавших иной культуре художественных форм и т. д.), чем,
например, развитие университетов. Тем не менее становление в России
литературы, по сути, на добровольных началах, шло намного успешнее, чем
поддерживаемой государством науки.
{Из работ современных историков и социологов науки видно, что с аналогичной
ситуацией мы сталкиваемся в Индии, Японии, странах Латинской Америки, где
уже давно пытаются создать у себя развитые научные сообщества западного
типа, не жалея на это материальных и прочих средств. Однако заимствование
этими странами западного искусства, казалось бы, неразрывно связанного с
чужими культурными традициями, шло быстрее и легче, чем объективной,
вненациональной по самому своему смыслу западной науки. (См. по этому
вопросу статью и содержащуюся в ней библиографию.).}
Говоря о возможной роли Герцена в "сайентизации" России, важно подчеркнуть
и то, что западники, к которым он принадлежал, безоговорочно выступали за
распространение в стране науки, видя в ней, в стиле европейских социальных
идей, мощнейшее средство материального и духовного преобразования общества.
