Конечно же, представитель официального саудовского религиозного сообщества выражал точку зрения политического руководства королевства, даже если он и вносил в нее некоторую ноту либерализма. Но, так или иначе, а говоря о сочетании между «сферой социальных отношений» и шариатскими нормами, он делал акцент на основополагающих элементах саудовского внутреннего курса, инициированного еще в эпоху короля Абдель Азиза и направленного, в том числе, и на то, чтобы наиболее адекватно ввести в процесс государственного строительства многочисленную страту богословов и законоучителей.
Тому есть принципиальные основания, определяемые внутренней сущностью саудовского государства, легитимируемого на протяжении всего времени его существования союзом между правящей семьей Ааль Сауд и представителями религиозных кругов, персонифицированных сегодня в лице Совета высших улемов. Определяемые принятым в начале 90-х годов Основным законом правления концептуальные установки саудовского государства подчеркивают его следование духу и букве «Книги Всевышнего Господа и Сунны Его Пророка». В них «черпает свою силу существующая» в королевстве «система правления», одновременно же, священная книга мусульман и Сунна выступают в качестве «высшей инстанции» по отношению к любому законодательному акту страны. «Исламский» характер саудовского государства предполагает, что едва ли не важнейшей обязанностью этого государства выступает «защита вероучения ислама, претворение в жизнь установлений его шариата, содействие следованию пути добродетели и отказу от греха и исполнения долга призыва к Господу».
Коран и Сунна все еще выступают «источником правового суждения» по поводу любых вопросов, связанных с жизнедеятельностью саудовского государства, что, естественно, приводит к провозглашению Основным законом правления «независимости» той ветви власти, которая квалифицируется саудовским законодательством как «юридическая», а связанных с ней правоведов, – подчиняющимися «только власти исламского шариата». При этом, описывая роль религиозных деятелей в контексте существующих властных отношений и их участие в принятии государственного решения, саудовский автор отмечал, что «улемы являются основной опорой реализации исламского шариата»68. Далее он продолжал: «Они разъясняют закон, ориентируя людей и давая советы правителям. ... В Королевстве Саудовская Аравия улемы непосредственным образом участвуют в принятии решения, поскольку их голос очень важен для создания социальной базы легитимации режима», а также в общественной мобилизации, форма которой определяется текущими обстоятельствами развития страны или складывающейся международной обстановкой.
Интегрируя законоучителей в систему политической власти, саудовский истеблишмент стремится создать централизованную систему «юридической власти», связи которой с этим истеблишментом должны строиться на ее полной лояльности режиму. Изменения, внесенные в начале 90-х годов в принятый еще в 70-е годы Закон о судопроизводстве, предполагали, в частности, что религиозные вероучители должны строить свою деятельность и на основе «положений существующих законодательных актов». Саудовские правоведы становились оплачиваемым государством «корпусом юристов». Вхождение в него предполагало наличие саудовского гражданства, «добропорядочность и благонравие», юридическую известность, диплом об обучении шариатскому праву в саудовском университете и возраст, нижний предел которого колебался от сорока до сорока двух лет (а это заранее исключало для А.аль-Халиди, например, возможность войти в этот «корпус») в зависимости от ступени той судебной инстанции, в которой предполагал работать соискатель. Однако, в любом случае, вступление в «корпус юристов» могло быть осуществлено только на основе королевского указа. Вся дальнейшая деятельность правоведа, на которого теперь распространялись «положения Закона о государственной службе», проходила под жестким контролем министерства юстиции.
Создание централизованной пирамиды религиозного истеблишмента, конечно, не могло быть полностью успешным в силу специфики исламской вероисповедной доктрины. Эта пирамида не могла быть устойчивой: вне этой конструкции всегда оставались религиозные деятели, система взглядов которых могла противоречить точке зрения тех улемов, которые становились частью национальной политической системы и интерпретировали религиозную доктрину в интересах политического истеблишмента. Деятельность «троицы отлучителей» – шейхов А.аль-Халиди, А.аль-Худейра и Н.аль-Фахда (да и не только их), демонстрировавшая отсутствие «единства слова и единства сообщества», или, иначе, полного взаимопонимания и взаимодействия между подданными и их правителями, это четко доказывала.
Вместе с тем, существовало и другое, не менее важное обстоятельство, связанное с «обновительским» движением в среде саудовских религиозных деятелей и определявшее то, что представитель официального религиозного сообщества королевства называл, говоря о качественной стороне противников этого сообщества, пребыванием их в плену «древних, написанных в эпохи прошлого книг». Это обстоятельство интересно, разумеется, не только в аспекте формирования личности этих противников, но также и в контексте условий формирования и жизнедеятельности самого саудовского государства.
Любое саудовское издание недавнего прошлого (но, впрочем, и во многом сегодняшнего дня), обращаясь к событиям национальной истории, будет говорить и о «благородстве» короля Абдель Азиза, поднявшего своих сторонников на джихад во имя идеалов ислама. Любое саудовское издание будет утверждать, по крайней мере, применительно к событиям прошлого, жизнестойкость религиозной традиции – учения шейха М.Абдель Ваххаба – не только для восстановления «законности» власти основателя современного саудовского государства, но и для реализации миссии короля Абдель Азиза в сфере «приведших к нынешнему благосостоянию» и инициированных им модернизационных преобразований. В равной степени саудовские издания постоянно апеллируют к традиции, необходимость перманентной реинтерпретации которой становится задачей национальных авторов (включая и официальный религиозный истеблишмент), определяющейся последовательным реформированием саудовской политической системы и социально-экономических основ жизни общества. Одновременно, проблема правильного понимания этой традиции становится основным направлением полемики между теми религиозными деятелями, которые, с одной стороны, интегрированы в политическую систему государства, а, с другой, находятся вне нее.
Иными словами, сама возможность появления определенного варианта интерпретации традиции (без которой не может существовать саудовское государство) определяется не знаниями в области религиозной догматики, но степенью близости того или иного муфтия к власти. Каждый из этих вариантов всегда будет спорным в силу того, что он будет определяться политическими пристрастиями автора юридического суждения – фетвы. Тот или иной вариант все той же интерпретации традиции всегда может быть квалифицирован как отступление или приближение к первоосновам религиозной веры. Ни один из них для противников или сторонников режима (все зависит лишь от оптики политического прочтения соответствующего юридического суждения) никогда не будет обладать необходимой долей объективности и взвешенности. Напротив, каждый из этих вариантов может стать основанием для предъявления обвинений в «неверии» и, на этом основании, «отлучения» или же, напротив, для утверждения о «преданности» вере и, таким образом, о «заботе», например, правителя о «благе» его подданных. Однако причина такой избирательности в подходе к интерпретации традиции лежит, в первую очередь, в необходимости для саудовского государства видеть в самой традиции едва ли не единственный инструмент собственной легитимации. Вместе с тем, в этой традиции оно вынуждено находить и оправдание для продолжения процесса своего реформирования, и свое присутствие в современном глобализирующемся мире.
Показанные саудовским телевидением «признания троицы отлучителей» это со всей очевидностью продемонстрировали.
Их выступления важны, прежде всего, потому, что они включали четко выраженные указания на содержание фетв, которые они когда-либо предлагали своих последователям-ученикам. Все трое считали необходимым «отлучить» от веры и объявить джихад саудовскому политическому истеблишменту и связанному с ним религиозному сообществу страны. Но после того, как в стране произошли террористические акции, эти муфтии (впрочем, А.аль-Халиди оказался более стоек в своих убеждениях) заявляли, что категорически не поддерживают тех, кто совершил акты террора. Эти люди более не были для них моджахедами, «воинами», превратившись в хариджитов. В свою очередь, «существующая власть», говорили они, «законна» и заслуживает «принесения ей клятвы верности». А их прежние оценки саудовского общества в качестве общества «неверного», «населенного хариджитами» или «далекого от религии», объявлялись «ошибочными». Все три муфтия (Н.аль-Фахд был самым пространным среди них) осуждали саму практику «отлучения», считая, как они подчеркивали, что эта практика «приводит к анархии». По словам А.аль-Халиди, «сторонники отлучения оказались в тупике и должны обратить свои взгляды к настоящим ученым-улемам и подчиниться правителю».
Если ранее все три муфтия-«обновленца» выступали с утверждениями, что Аравийский полуостров (но, в идеале, и весь мусульманский мир) должен был быть очищен от «неверных», то теперь они считали необходимым заявить, что «каждый, кто въехал в эту страну, становится находящимся под покровительством и в безопасности человеком, убийство которого категорически запрещено». Как добавлял А.аль-Худейр, «кровь и имущество этого человека под запретом до тех пор, пока он не покинет страну». В свою очередь, Н.аль-Фахд подчеркивал, что «находящиеся в королевстве и под покровительством ислама христиане и иудеи не могут нести никакой ответственности за бедность, нищету или безработицу среди мусульман». За «эти несчастья», считал он, опровергая свои прежние фетвы, «несут ответственность сами мусульмане, что и исключает возможность использования оружия против иностранцев». По словам А.аль-Халиди, эти «иностранцы развивают экономику и вносят неоценимый вклад в развитие и процветание стран ислама».
Как и в случае с «раскаявшимися» молодыми участниками контрэлитарного движения, «осуждавшими» свои прежние взгляды и призывавшими «следовать путем подлинных ученых, сплотившихся вокруг Совета высших улемов и мудрого руководства королевства», муфтии-«обновители» могли вызвать (что имело место, видимо, и у некоторых людей даже в Саудовской Аравии) лишь впечатление давно виденного и известного. Это впечатление лишь усиливалось в силу того, что ранее они подвергались преследованиям со стороны власти. Однако главное, видимо, не в этом.
Демонстрация признаний этих муфтиев происходила в форме бесед между ними и одним из членов Совета высших улемов. В ходе всех трех бесед он задавал каждому из своих собеседников, по сути дела, однотипные вопросы, один из которых (он будет приведен по тексту беседы с А.аль-Худейром) следовало бы процитировать: «Однако ваши фетвы, уважаемый шейх, касались многих вопросов, среди которых и вопросы отлучения от веры. Эти фетвы распространялись в виде посланий, на сайтах Интернета, их читали и ими вдохновлялись те, кого вы теперь называете хариджитами. А как же к этим фетвам вы относитесь теперь?». Совсем неважно, что каждый, кому был адресован этот вопрос, категорически отрицал свое участие в подстрекательстве молодежи «к бунту и насилию». Совсем неважно, что каждый из трех муфтиев заявлял, что распространенные им ранее фетвы были «ошибочны», что каждый из них «отказывается» от этих суждений, считая, как отмечал А.аль-Худейр, свое выступление по телевидению «посланием братьям, которые, я надеюсь, его услышат и поймут, что я ясно отказываюсь от слов моих прежних фетв».
