Неустойчивость и непредсказуемость связей между социальным положением индивидов и их электоральными предпочтениями привели некоторых аналитиков к заключению о том, что во многих новосозданных демократиях — например, в России — социальные базы выбора при голосовании не поддаются идентификации, а сам этот выбор делается исходя из соображений идеологического характера, персональных качеств кандидатов и т.д.. И действительно, в посткоммунистических странах практически не прослеживается наиболее популярный в западных электоральных исследованиях "раскол" — между собственниками и рабочими. "Расколы" по религиозному и этническому признакам, разумеется, сохраняют свое значение, однако они наблюдаются далеко не везде. Вместе с тем существует "раскол", давно уже отошедший на второй план как фактор электорального поведения в большинстве западных стран, но вполне значимый в некоторых посткоммунистических демократиях — между городским и сельским населением. Он отмечается, например, в Болгарии и — несколько менее отчетливо — в Венгрии .
В России наличие подобного раскола было впервые зафиксировано в 1989 г. при анализе результатов выборов депутатов Съезда народных депутатов СССР, показавшем, что "продемократический" субэлекторат концентрируется севернее 55 параллели, а "прокоммунистический" — южнее. Интерпретируя сходные результаты, полученные по данным нескольких общенациональных выборов в России, Н. В. Петров писал: "Горизонтальная, географическая вариация на уровне регионов оказывается лишь проявлением более фундаментальной и всеобъемлющей вертикальной, иерархической вариации по основанию "город — село". (Анализ причин, по которым сельское население России — и Болгарии — более склонно поддерживать левые силы, наследующие правившим при старом порядке партиям, в то время как в Венгрии оно выступает базой правых, клерикально-националистических группировок, выходит за рамки настоящей работы. В данном случае важен сам факт существования такого рода связей.)
Еще более серьезные трудности возникают с применением к восточноевропейским реалиям "социально-психологического подхода" в версии "партийной идентификации". Это и понятно: при коммунистическом режиме состязательных политических партий, которые могли бы послужить объектами притяжения избирателей, просто не было. Правда, в некоторых странах были восстановлены партии, действовавшие до прихода коммунистов к власти, и иногда базы их поддержки обнаруживают связь с прошлым. Однако нище в посткоммунистическом мире — кроме, пожалуй. Румынии — такие партии не стали существенным фактором электоральной политики. В большинстве восточноевропейских стран не приходится говорить и о значимой связи между фактом членства в коммунистической партии до начала демократизации и голосованием за наследующую ей партию на свободных выборах. Что же касается новообразованных партий, то их организационная нестабильность, равно как и отмеченная во многих исследованиях крайняя неустойчивость избирательских предпочтения, делают саму мысль о применении к ним понятия "партийной идентификации" довольно парадоксальной.
Означает ли это, что "социально-психологический подход" вообще не имеет перспектив в Восточной Европе? В версии "партийной идентификации", разумеется, не имеет: нужно подождать несколько десятилетий. Однако вполне возможно, что у восточноевропейцев вырабатывается психологическая приверженность не к партиям как таковым, а к более широким, не охваченным партийными организационными рамками политическим тенденциям. При таком допущении картина меняется. В России, во всяком случае, отмечена весьма высокая стабильность голосований за "правящих демократов" и "оппозиционных коммунистов" от выборов к выборам. Динамика имеет место, но она не очень значительна.
Подобная идентификация не является, разумеется, "партийной", но можно предположить, что с содержательной точки зрения речь идет о сходном феномене — о голосовании, обусловленном эмоциональной потребностью выразить солидарность с тем или иным участником электорального соревнования либо, напротив, протест против определенной политической тенденции (или, скажем, страх по поводу ее возможной победы). Имеем ли мы дело с "притяжением" или "отторжением" избирателей, психологическая подоплека голосования остается неизменной, и это не позволяет полностью исключить возможность обращения к "социально-психологическому" подходу при изучении электоральных процессов в посткоммунистических демократиях.
Как ни странно, при анализе поведения избирателей в странах Восточной Европы и бывшего Советского Союза реже всего применяются теории "экономического голосования", хотя, казалось бы, отсутствие значимых социальных "расколов" и "партийной идентификации" должно было бы стимулировать исследователей к использованию альтернативных подходов. Между тем, некоторым западным специалистам по электоральному поведению в посткоммунистическом мире выбор "экономической" теории представляется наиболее разумным.
Одна из проблем, связанная с применением такого подхода, состоит в том, что первая фаза экономических реформ в Восточной Европе практически повсеместно сопровождалась ухудшением положения в экономике и падением уровня жизни населения, однако электоральный успех часто сопутствовал поборникам продолжения или даже радикализации преобразований. Возможно, это и побудило Г.Китчельта сформулировать гипотезу о том, что, в отличие от населения западных стран, граждане новых демократий голосуют, во-первых, эгоцентрично, а во-вторых — перспективно. Имеется в виду, что избиратель делает свой выбор, исходя из оценки того, сможет ли он лично улучшить свое экономическое положение путем конверсии индивидуальных ресурсов (образования, накоплений, профессионального опыта и т.д.) в новых экономических условиях. Соответственно, реальные результаты экономической политики Правительства почти не принимаются во внимание. Важнее ожидания.
Гипотеза Китчельта получила определенное эмпирическое подтверждение на материале ряда восточноевропейских стран. И все же она оставляет открытыми весьма важные вопросы. Почему восточноевропейские избиратели, демократический опыт которых весьма невелик, оказываются способными тщательно рассчитывать последствия своего выбора, выказывая тем самым политическую заинтересованность и информированность, недоступные гражданам западных стран? Рационально ли вообще прибегать к подобным калькуляциям, учитывая крайне высокий уровень неопределенности в развитии пост-коммунистических демократий?
К этому следует добавить, что данные по некоторым странам Восточной Европы прямо опровергают гипотезу Китчельта, недвусмысленно указывая на "ретроспективный" и "социотропный" характер голосования. Автор настоящей статьи получил достаточно показательные результаты, применяя теорию "экономического голосования" в ее "ретроспективно-социотропной" версии к результатам общенациональных парламентских выборов в четырех восточноевропейских странах. К сожалению, до сих пор никто из исследователей не пытался проанализировать с подобных теоретических позиций кроссрегиональные вариации в России. Работа О.Сенатовой и А.Якурина по выявлению корреляция между уровнями дотадионно-сти регионов и результатами губернаторских выборов заслуживает внимания как первый шаг в данном направлении, однако понятно, что используемая учеными независимая переменная с трудом поддается интерпретации как показатель собственно "экономического голосования".
Таким образом, анализ современной литературы не позволяет говорить о каких-либо определенных результатах применения существующих теорий электорального поведения при исследовании посткоммунистических реалий. С одной стороны, исследовательская практика — явно или неявно — ориентируется именно на западные модели. С другой — налицо серьезные трудности, связанные с существенными различиями между эмпирической базой рассматриваемых теорий и электоральным поведением в новых демократиях. Отсюда — необходимость специальной проверки, которая позволила бы установить степень применимости западных электоральных теорий в российских условиях на основе единообразного массива эмпирических данных.
Политическое лидерство и электоральный процесс
ПРОТИВОРЕЧИЯ ВО ВЗАИМОДЕЙСТВИИ ЛИДЕРА И ЭЛЕКТОРАТА
Феномен политического лидерства как один из наиболее важных факторов современного социального процесса привлекает постоянное внимание политологов и рассматривается ими в самых разных ракурсах. Для его научного осмысления и затем применения результатов исследований в прикладных целях существенное значение имеет изучение разных форм политического участия, в т.ч. электоральное поведение граждан. Под последним понимается вид политического поведения, связанный с делегированием властных полномочий, передачей политическому субъекту (лидеру) воли граждан, форма выражения их предпочтений и интересов и участия в управлении государством.
Электоральная база — один из наиболее точных показателей политического "веса" (рейтинга) лидера партии или общественного движения, а также какого-либо политика, претендующего на выборную государственную должность. Доверие электората — это мандат на осуществление власти, выданный на время народом - по конституции сувереном и главным субъектом власти -своим представителям. При изучении электорального процесса важны не только результаты голосования, но и сам факт участия в выборах. Низкая электоральная активность, уклонение от голосования (абсентеизм), как правило, отражают не только кризис доверия к отдельным политикам, но говорят либо о разочаровании общества функционированием всей политической системы и отторжении значительной части граждан от нее, либо о "дефектном" состоянии политической культуры как таковой.
Выборы как система определенных действий и атрибут конкретного типа политического режима рассматриваются специалистами в качестве одного из наиболее важных этапов формирования и проявления лидерства. В самом общем виде выборы состоят из двух подсистем: избирательной кампании (как процесса общения лидера и электората по поводу власти) и голосования как принятия избирателями властного решения. Эти подсистемы структурируются каждая по-своему в соответствии с решаемыми ими задачами. В частности, основное содержание избирательной кампании — взаимодействие лидера и электората, при котором обе стороны осуществляют взаимное влияние. Следовательно, при анализе важно раскрыть их взаимодетерминационные связи, механизмы субъект-объектных властных отношений во всякий раз особой электоральной ситуации.
Отношения электоральной общности и политического лидера почти всегда строятся весьма противоречиво. Во-первых, подчас трудно определить, от чьего "лица" реально действует тот или иной политик, чьи интересы он выражает. Сам же он может - добросовестно или нет - заблуждаться на сей счет, что нередко и происходит с представителями властных структур, лидерами партий и движений, которые, по экспертным оценкам, в массе своей убеждены, что представляют "народные интересы", а реально, по мнению своих же избирателей, реализуют разные корпоративные интересы. Во-вторых, степень расхождения интересов избирателей и целей, преследуемых лидером, выявляется, как правило, лишь со временем, когда голосование уже произошло, а лидер получил (или нет) мандат на власть. Избиратели и лидеры несут и разную ответственность за принятые ими решения: первые сами расплачиваются за свой выбор, за упущенные возможности и ошибки; вторые нередко уклоняются от нее либо за них отвечают их организации и политические наследники. Не случайно лидеры так щедры на обещания во время избирательной кампании и так скупы на их выполнение, став у власти: по политическим счетам будут платить не они.
Лица, претендующие на власть, предлагают свои программы решения общественных проблем и реализации интересов граждан, которые выглядят как некий "протокол о намерениях". Вместе с тем чрезмерная ориентация на сиюминутные предпочтения электората подталкивает лидера к популизму, а порой и к политическому авантюризму. Еще существеннее то, что приемлемость и жизненность программы как бы удостоверяется личностью лидера. По опыту зарубежных и особенно отечественных избирательных кампаний, а также по проведенному нами мониторинговому анализу ряда электоральных ситуаций, для многих избирателей важнее облик, личностные качества кандидата, чем сто программа. Так проявляется, с одной стороны, право электората ожидать от лидера выполнения им заявленной социальной роли, с другой — обязанность политика вести себя соответственно ожиданиям других людей.