В зачаточном состоянии институты нового российского государства существовали и до 1991 г. Затем полемика о программе приватизации и основном направлении российской политики привела в конце 1993 г. к противостоянию между Ельциным и парламентом. Победа Ельцина завершилась принятием новой конституции, которая в основном была составлена в пользу института президентства, но содержала также полный комплект сдержек и противовесов.
Сначала мир наблюдал за таким развитием с надеждой; казалось, что Россия наконец-то становится надежным членом международного сообщества. Складывалось впечатление, что есть доля правды в идеях Френсиса Фукуямы, который доказывал, что гегельянское пророчество об окончательного триумфа либерального государства осуществилось. Теперь, через восемь лет, после той важной зимы 1991-1992 гг., уже не очень ясно, был ли переход к либеральной демократии успешным. Без сомнения, окончательный приговор по этому вопросу будет вынесен только через десятилетия: восемь лет - очень короткий срок. На одном уровне, произошли важные изменения: была введена новая политическая система и постепенно возникает новая политическая культура; есть некоторые доказательства того, что российская экономика улучшается после катастрофического обвала в начале 90-х годов; у России есть свободные СМИ, а россияне привыкли слышать свободный обмен мнениями по любому вопросу. Однако если на одном уровне все в России изменилось, на другом уровне изменения ничтожны: учреждения по-прежнему управляются коррумпированными чиновниками; неофициальное взяточничество и коррупция, пронизывающие советскую систему, продолжают процветать и в новой эре; СМИ часто являются лишь каналом для декадентского материализма, которому население не в состоянии сопротивляться. Россия - это либо страна, колеблющаяся на пути вверх, либо коррумпированное государство на пути вниз.
Надежды начала 90-х годов должны быть перепроверены: мечта снова попадает под микроскоп. Существует определенная рефлексия, как на Западе, так и в России. Запад в какой-то степени навязал России собственные идеалы. У либерально-демократической мечты много плюсов: она обладает куда большими преимуществами по сравнению с коммунистическим видением, предшествовавшим ей. Теперь это уже несущественно. Существовало невысказанное предположение, что введение соответствующих политических институтов и экономических механизмов может создать свободное и стабильное общество. Конечно, это важно, но этого явно недостаточно.
3. Российская культура безответственности
Это никогда не было легким делом. Системы могут меняться быстро, но менталитеты куда изменяются медленнее. Последние работы по истории России высветили способ, с помощью которого Советский Союз породил характерную культуру. Люди привыкли пользоваться правильным идеологическим жаргоном: они научились “говорить по-большевистски". Если вы знали и соблюдали “правила игры", вы могли процветать. Сталинская система, сохранившаяся в большой степени и до 1988 г., породила нацию борцов за выживание: “Гомо советикус" был марионеткой, стрелочником, набором лозунгов и так далее. Но прежде всего это был борец за выживание”. Выражаясь языком Оруэлла, люди привыкли к двойному мышлению: “конформизм в общественных поступках, оппозиция в личных точках зрения” были нормой.
Привычное использование советской системой террора для достижения ее целей было совершенно очевидным фактором в формировании моделей “двойного мышления": люди боялись высказывать то, что они действительно чувствовали. В то же время централизованная экономика несла разрушительный нравственный эффект. Во-первых, лишенные частной собственности в любом мыслимом смысле, люди утратили дисциплинированность и ответственность; им не хватало личностного побудительного мотива для упорного труда. Во-вторых, отсутствие конкуренции и система фиксированных цен привела к отсутствию ответственности за низкокачественные товары. Результатом этого стала глубоко укоренившаяся культура цинизма и безответственности. Гости Советского Союза часто удивлялись контрасту между ухоженными личными квартирами и неряшливой общественной собственностью. Лишенные побудительных мотивов для честного труда на благо государства, люди не смущались красть у него. Этот вид разделения между общим и личным привел к расщеплению совести: у людей было чувство моральных обязательств по отношению к своим друзьям или группам, членами которых они являлись, но совсем немного такого же чувства по отношению к общественной собственности или общественным делам.
Такие вещи не могут исчезнуть без следа. Формирование совести - очень долговременный процесс. К несчастью, гонка России на пути к демократии проходила по той же схеме, как и большевистская гонка за коммунизмом. Обе революции исходили из посылки, что при выбранной системе людям будет хорошо. Это утопическая точка зрения на положение вещей в мире, имеющая много общего с идеей Просвещения о том, что человеческая натура пластична по природе и может формироваться политиками. Это не так просто. Наибольшей угрозой российской демократии является долговременное, глубоко укоренившееся расщепление совести. Это касается как политиков, так и всего населения. В конце концов, элита есть продукт той же самой культуры, как и те, кому они служат.
Действительно, коррупция, сопутствующая процессу демократизации, частично плод того факта, что руководители его и сами являются “борцами за выживание”, склонными скорее к соблюдению своих собственных интересов, чем общественным благом. В этом смысле, российские демократические мечтатели, прежде всего Горбачев, сталкиваются с преградами, находящимися прежде всего в них самих.
Эта культура безответственности оказала глубокое влияние на то, как люди воспринимали советское прошлое. Свидетельств о том, что в России широко распространено чувство раскаяния за преступления советской эры, очень мало. Если была совершена несправедливость, россияне скорее говорят о том, что “были сделаны ошибки".
Действительно, было доказано, что “духовные преступления коммунизма” полностью отменили понятия “грех" и “порок” - их заменили понятия “ошибки" и “недостатки". Отчасти это объясняется наследием советской идеологии, которая делала акцент на историческую необходимость и классовую борьбу, а не на личную ответственность.
Проблема раскаяния усложняет выяснение того, кто был и не был виноват. Были предприняты попытки в конце 1991 г. совершить над коммунизмом суд, подобный Нюрнбергскому процессу, но они ни к чему не привели - разумеется, по той причине, что лидеры России беспокоились, что такой процесс приведет к расколу общества. Действительно, большинство российских демократов и сами были членами партии. Однако нельзя считать, что легко или полезно прятать прошлое под ковер. Германия после Второй мировой войны и Южная Африка после апартеида являются примерами стран, предпринятые которыми попытки честно и открыто оценить свое прошлое принесли пользу.
Без честного расчета с прошлым тяжело сломить старые каноны мышления. Это можно видеть сегодня в том, как россияне ведут войну в Чечне. Проблема чеченского сепаратизма сама по себе комплексная, и простых ее решений быть не может. Тем не менее в том, что касается российской стратегии решения этой проблемы, налицо повторение разрушительных образцов поведения из прошлого. Отсутствие искренней заботы о пленных и гражданских лицах имеет давние исторические корни. Российская империя была результатом военных завоеваний, также образовался и Советский Союз. Кроме того, Ленин и особенно Сталин создали модель использования террора для решения проблем. Во время Второй мировой войны Сталин приказал депортировать массу кавказцев, включая чеченцев, опасаясь их потенциальной симпатии немцам. Сегодня России приходится сталкиваться с последствиями многолетнего унижения чеченцев. При этом Россия постоянно прибегает к старым методам: ей неизвестны иные. Сложились привычки мышления, от которых очень трудно избавиться.
Проблема состоит в том, что русские все еще испытывают на себе тайное притяжение старого образа мышления: идеи мощного Государства Российского. Много веков государство главенствовало над индивидуумом. Что касается кризиса в Чечне, здесь демократические импульсы борются с тягой к старой империалистической мечте. Точно так же, как в жизни отдельного человека, переходный период в жизни нации выносит на поверхность старые соблазны и неискорененные страхи. Российская война в Чечне выносит на поверхность страх утраты идентичности. Переход к демократии предоставляет России шанс создать новую идентичность - идентичность члена международного сообщества. Но переход к такой идентичности полон рисков, и если он пойдет плохо, старая мечта может показаться в какой-то степени привлекательной. Это соответствует тому, что психологи называют “проблемой перехода": неуместная попытка перенести жизненную схему, усвоенную в детстве, во взрослую среду. Эта проблема, кажется, может быть проблемой не только индивидуумов, но и наций.
Как же могут быть разрушены старые модели поведения? Солженицын, который при всем своем национализме всегда выступал адвокатом скорее либерального патриотизма, чем шовинистического, писал о необходимости “раскаяния и самоограничения в жизни наций". Без раскаяния за прошлое, без полного разрыва с идеей идеи, что депортации и казни были не просто ошибками, а плодом действительного зла, Россия вечно будет рисковать скатиться вновь к старой мечте. Старая мечта - это искушение, зона комфорта, которая может защитить совесть от честной расплаты за содеянное. Очень важно понять, каким образом неисчезнувшие страхи могут влиять на реакции государства. Реакция России на кризис в Косово служит тому примером. Бомбардировки Сербии войсками НАТО произвели необычайный накал антизападных настроений. Иногда критицизм по отношению к Западу зависел от восприятия происходящего, но чаще всего реакция россиян объяснялась слабой информированностью, и ее можно было трактовать как вообще не имеющую никакого прямого отношения к кризису в Косово. Демократы опасались того, что акция НАТО приведет к росту поддержки населением коммунистов; простые люди боялись, что на следующем этапе действий НАТО станет бомбить Россию; коммунисты и националисты оплакивали закат международного влияния России. Итак, кризис вынес на поверхность все те страхи и психологические барьеры, которые оказывают давление на политику России в то время, как страна пытается двигаться по пути к демократии.
Некоторые мечты возникли потому, что они как бы служат спасением. Тайное желание России сохранить свою мощь отвлекает страну от честного взгляда на свое прошлое. Цена раскаяния в том, что оно способствует прорыву к реальности и делает действительно возможным обретение новой, лучшей идентичности, лучшей мечты.
4. Духовные измерения общества
Важность “раскаяния” для политического здоровья страны предполагает, что христианские понятия могут быть успешно применены в светском мире. Эта мысль находит все более широкое признание даже за пределами религиозных кругов. Ханна Арендт, замечая, что открытие роли прощения в делах людских было сделано еще Иисусом, заявила: “тот факт, что он сделал это открытие в религиозном контексте, вовсе не причина для того, чтобы не применять его настолько же строго в настоящем светском смысле”. Что, кроме понимания, может привнести христианство в российскую главу о разрушенных мечтах?
Теперь уже становится ясно, что российские и западные демократы были довольно наивны в вопросе о шкале вызовов, стоящих перед Россией постсоветского периода. Либеральное мировоззрение, доминировавшее в современной западной мысли, интерпретирует историю как шаг за шагом идущую по пути к человеческой свободе. Однако опыт России свидетельствует, что прогресс в области свободы не гарантирован. Есть что-то людях, что противится ему. В случае с Россией в течение длительного времени существует искушение либо смириться со старыми гарантиями безопасности, либо с новым упадком, чем медленно двигаться вперед. Здесь, как кажется, либеральные и демократические принципы, если они хотят самоутвердиться, должны поддерживаться религиозными ценностями. В противном случае, путь к свободе может саботироваться примитивными инстинктами и жаждой власти.
Людям очень трудно подняться над своей собственной эпохой. Очевидно, например, что современные российские мечты отражают основные споры этого времени, и слабость этих мечтаний зачастую просто выражает ограниченную природу споров. В то же время существует внутренняя связь между мечтами людей и характером самих мечтателей.
Российские политики, например, часто не могут понять истинную картину происходящего из-за факторов, скрывающихся в них самих: привычка к полуправде и тайные амбиции. Это как раз то, в чем может оказать существенную помощь религия. Христианство, например, ищет абсолютное мерило вещей. Оно предлагает зеркало, в котором четко отражается и полуправда, и ложные мотивы. Разумеется, верно то, что современные представители христианства сами являются продуктами своего времени: действительно, одна из трагедий новейшей российской истории в том, что православная христианская церковь сама была коррумпирована советской властью и не могла служить достоверным зеркалом общества. В то же время зеркало, которое церковь предлагает, отражает многовековой опыт верующих - факт, который сам в себе преодолевает некоторые ограничения времени.
Однако религия - это не только зеркало. Она свидетельствует о силе, которая может изменять вещи. Люди не обречены постоянно исправлять недостатки в собственных характерах или в их окружении. Дух Божий позволяет найти новую мотивацию. Кардинал Ньюман предположил, что, несмотря на то, что вера является мыслительным процессом, “она носит характер моральных устоев верующего”. Связь, которую он, таким образом, устанавливает между характером и духовным зрением, имеет важное влияние на мечтателей. Дух Божий, через моральное и духовное обновление духа личности, может придать человеческой мечте более острый фокус, и делает возможной ее эволюцию в более отчетливую и точную мечту. Это то, что может заставить личность подняться над своим временем, и породить одухотворенную религией гражданственность.
Некоторых мечтателей раздражает мир, и их взгляд отражает их нетерпение. Русский философ и теолог Сергей Булгаков писал в 1909 г. о “максималистских” ожиданиях революционной интеллигенции: “сознательно или несознательно, интеллигенция живет в атмосфере ожидания социального чуда, универсального катаклизма, в эсхатологической рамке мышления". Это был пророческий комментарий. Большевики были нетерпеливы к реальности, и поэтому использовали жестокость как способ борьбы с препятствиями. Такое нетерпение по отношению к миру типично также для современных российских демократов. Они хотят, чтобы мир изменился за одну ночь. Религиозный взгляд на природу человека, охватывающий человека во всей его сложности, с его способностью как к добру, так и ко злу, является хорошим противоядием от такой традиции утопизма. Отказ от утопизма не означает отказ от всех мечтаний. Это просто ведет к осознанию, что хотя человеческое общество и может быть существенно исправлено, но не на этом свете. Всем человеческим мечтам предначертано быть вытесненными действительностью.
Раздражение, которое многие чувствуют, если их мечты становятся ничем, это отчасти раздражение от того факта, что мы, будучи человеческими существами, не можем, в конце концов, контролировать свою собственную судьбу. Тайное искушение кроется в попытке навязывать мечту или видение другим. Наш последний шаг к взрослению - это, без сомнения, осознание того, что есть и более высокие, божественные, цели для работы в мире.
В этом контексте разрушенные мечты можно трактовать как дар провидения. Они побуждают к более глубокому осмыслению целей собственной жизни. Разрушенные мечты России можно понимать в этом свете: они возвращают страну к необходимости открыть - или открыть заново - лучшее видение. Это был бы большой шаг вперед для наивного либерализма, доминирующего в современной России, на пути к открытию существования более высокой цели. Это стало бы зеркалом, в котором были бы разоблачены менее значительные мечты. Это стало бы защитой от разочарования и помогло бы России не скатиться назад, к старому представлению о стране как о великой военной державе, и перекрыть дорогу декадансу современного материализма.
Заключение
В середине 90-х гг. XX в. как результат широких культурных влияний, прежде всего западного цивилизационного типа, наблюдался рост массового стремления государств к демократическим моделям развития.
Демократия имеет политический характер и предусматривает политическое многообразие. Демократия, как, впрочем, и рыночная экономика, невозможна без существования конкуренции, то есть без оппозиции и плюралистической политической системы общества. Это находит своё проявление в том, что демократия выступает как принцип деятельности политических партий в борьбе за обладание государственной властью. При демократии учитывается многообразие политических мнений и идеологических подходов к решению общественных и государственных задач. Демократический политический процесс основывается на равных правах граждан в сфере управления делами общества и государства, и прежде всего на равенстве избирательных прав. Такое равенство даёт возможность альтернативного выбора между различными политическими вариантами, то есть политическими возможностями развития.
Цель демократии - достижение предельного разнообразия политической и социальной жизни общества. Сегодня необычайно возрос интерес к различным национальным и цивилизационным версиям демократии, нашедшим своё отражение в мировом политическом процессе.
Одно из наиболее обнадёживающих событий последних не скольких десятилетий заключается в том, что значительное количество стран перешло или переходят к демократии, совершая демократические транзиты. Переход к демократии представлял собой важнейшую особенность мировой политики в последние 20-30 лет. Нынешние демократические транзиты происходят в более благоприятной международной обстановке по сравнению с эпохой "холодной войны". Демократия стала сейчас своего рода "духом времени".
Она является достаточно привлекательной и модной в плане государственного устройства. С. Хантингтон говорил о современном движении и направлении демократии как о "третьей волне" всемирной демократизации. Первая из этих волн началась в XIX в. и достигла высшей точки с образованием после Первой мировой войны ряда новых демократий. Однако в последующие 20 лет произошёл откат, и многие демократии были захвачены авторитарными государствами. В ходе второй демократической волны, проходившей с 1943 г. до начала 1960-х гг., образовались новые независимые государства (такие как Индия и Нигерия), а в разгромленных во Второй мировой войне авторитарных государствах (Германии, Японии и др.) были установлены формальные институты демократии. Целый ряд стран стали в эти годы формально демократическими, но многие из них быстро переродились в авторитарные.
Значительная часть этих мнимых демократий потерпела крах в первое же десятилетие своего существования; вторая "откатная волна" 1960-х - начала 1970-х гг. "смела с лица земли" и некоторые более старые демократии (например, Грецию). Третья волна, начавшаяся в 1974 г., "унесла с собой" Южную Европу, Восточную Азию, Латинскую Америку, а недавно и Восточную Европу и государства, образовавшиеся на постсоветском пространстве.
Демократические транзитные волны определяются как много образные процессы общественно-политических трансформаций, объединяемые попытками перехода от недемократических форм правления к более демократическим.
После распада СССР ряд авторитетных зарубежных политологов уделили большое внимание концептуализации посткоммунизма в рамках транзитологических моделей, выявляя общую тенденцию переходов от авторитаризма к демократии, происходивших в разных странах мира в последние два с лишним десятилетия. С этой точки зрения горбачёвская перестройка, распад СССР, крах коммунизма, последующие преобразования в посткоммунистической России - всё это звенья одного глобального процесса - всемирной демократизации.
Библиографический список
1. Бубайер Ф. Мечты, реальность и цена мечтаний: заметки о сложном пути России к демократии // Ф. Бубайер. - М., 2000. - С.7-18.
2. Галкина Е.В. Демократия и гражданское общество (поиск оптимальных моделей и путей развития) // Государство и общество. - 2009. - № 4. - С.42-45.
3. Харитонова О.Г. Генезис демократии // Полис. - 1996. - № 5. - С.74-78.
Страницы: 1, 2
