В этот вакуум легко вошли и органично вписались идеи спасения и возрождения нации, реванша и нового подъема к величию (Германия) и ликвидации гнета, эксплуатации, неравенства путем полного преобразования общества (Россия). В обоих случаях выходом из катастрофического положения казалось установление спасительного для страны порядка, немыслимого без твердой и уверенной в себе власти, без "железной руки" и мощной государственной воли, способной сплотить отчаявшийся народ, преодолеть анархию и распад общества, покончить с разрухой как в экономике, так и в головах людей. Почва для диктатуры была готова, моральные и психологические предпосылки грядущего тоталитаризма были налицо. Во имя порядка и справедливости люди, как выяснилось, объективно оказались согласны пожертвовать свободой.
В Италии, в отличие от Германии и России, не наблюдалось ни шока от военного поражения, ни давно накопившейся ненависти к "верхам", и тем не менее общественное сознание накануне прихода фашизма было если не катастрофическим, то во всяком случае кризисным. Сжатость сроков модернизации на пути догоняющего развития, о чем речь уже шла выше, породила крайнее социальное напряжение, вылившееся в небывалое усиление классовой борьбы, стремительный рост левого и правого радикализма, начало процесса дезорганизации общественной жизни, грозившего перейти в разложение, хаос и анархию. Исчезла всякая стабильность, население было сбито с толку, дезориентировано. Интересно, что все эти явления дали о себе знать в течение очень короткого промежутка времени, всего за несколько лет, но для чрезвычайно живой и подвижной, чувствительной и быстро на все отзывающейся итальянской натуры этого времени оказалось достаточно, чтобы среагировать на вздымающийся хаос требованием установления порядка. Мощным субъективным фактором, сыгравшим решающую роль в возвышении Муссолини, стала политическая активность ветеранов войны. Невозможность найти достойное место в жизни побудило этих людей встать под знамя "национального величия", солидарности и дисциплины, возрождения "римских доблестей", беспощадной борьбы с марксизмом, "разлагавшим общество и грозившим погубить нацию". Харизматическая фигура "дуче" как нельзя лучше увенчала быстро создававшуюся конструкцию тоталитарного движения, и исход борьбы был предопределен. Правда, как выяснилось впоследствии, итальянский менталитет и темперамент меньше всего подходили для создания монолитного и сурового тоталитарного государства с его строгой дисциплиной, единомыслием и беспрекословным подчинением власти. Именно поэтому тоталитаризм в Италии оказался поверхностным, неполным, остался скорее на уровне теории и риторики, а вторая мировая война показала отсутствие всякого фанатизма и даже сколько-нибудь серьезной идеологической ангажированности населения.
В Китае установлению тоталитарного режима предшествовали десятилетия небывалого хаоса и анархии, гражданских войн, борьбы генеральских клик, проигранных битв с японскими захватчиками, что привело к потере огромной части территории страны, упадку авторитета некомпетентной и коррумпированной гоминьдановской власти. И все это на фоне растущего недовольства и возмущения основного населения Китая - крестьянства, люто ненавидевшего помещиков и государственных чиновников. Вечный лейтмотив бесчисленных в истории Китая крестьянских восстаний — установление справедливого порядка -проявился вновь в конце 40-х годов, когда народ поверил, что наконец-то появилась мощная и неподкупная сила, способная осуществить его чаяния -Коммунистическая партия с дисциплинированной и преданной народному делу армией. Конец хаосу и раздробленности, бесчинству милитаристских клик, произволу чиновников, помещичьей эксплуатации, возрождение единой и сплоченной великой страны - чего еще недоставало, чтобы привлечь под знамя маоистов как миллионные крестьянские массы, так и патриотически настроенные образованные слои?
Таким образом, можно сделать вывод, что установлению тоталитарных режимов предшествовали, наряду с экономическими бедствиями и падением уровня жизни населения, такие явления, как дезориентация и деморализация общества, социальная атомизация, ощущение огромными массами совершенно аполитичных людей своей полной беспомощности и беззащитности (именно эти массы и стали главной опорой тоталитарима). Возможно ли такое состояние общества в XXI в.?
Видимо, оно уже маловероятно в том мире, который было принято называть "первым", то есть в Западной Европе, Северной Америке и Японии. Какой-то порог уже перейден; методом проб и ошибок удалось создать механизм, который предотвращает социальные катаклизмы крупного масштаба, препятствует возникновению подлинно катастрофических ситуаций, порождающих растерянность, "разруху в умах", ведущих к отчаянию и упованию на приход "спасителя". Если уж, например американцы, даже в годы Великой Депрессии устояли перед популистской демагогией и соблазном довериться проповедникам квазифашистских идей, трудно представить себе, что нынешняя, вполне устоявшаяся американская демократия вдруг даст непоправимую трещину и массы начнут склоняться в сторону тоталитаризма. В Америке, как и в Западной Европе, для этого потребовались бы какие-то поистине чудовищные катаклизмы, призраков которых сегодня на горизонте не заметно.
Другое дело - Третий мир, вернее, та, весьма существенная часть его, которая находится в "зоне бедствия". Вполне реально спрогнозировать возникновение в ряде стран Азии, и особенно Африки, таких ситуаций, которые могут довести общество до отчаяния и деморализации, поставить его на грань распада. Поэтому можно ожидать и в дальнейшем насилия, кровопролития, преобладания неконституционных форм смены власти, этнических и религиозных конфликтов, установления диктаторских режимов; все это, однако, не равносильно тоталитаризму. Имеются сильные ограничители, препятствующие возникновению и распространению тоталитарных идей и движений в Азии и Африке. Речь идет о менталитете, традициях, о том, что называют "восточными ценностями".
Ханна Арендт убедительно показала, что тоталитаризм зарождается и приходит к власти в "обществе масс", в обстановке кризиса и даже распада "общества классов", а массы вырастают "из фрагментов в высшей степени атомизированного общества". "Тоталитарные движения являются массовыми организациями атомизированных, изолированных индивидов". Вот именно это и отсутствует на Востоке (или Юге), где индивид не может быть "атомизирован", изолирован от общества - напротив, он всегда ощущает себя частичкой общества или, вернее, одного из бесчисленных "мини-обществ", кланов, сект, каст, племенных и локальных землячеств, конфессиональных общин. Он держится за них, в них живет и умирает, и это сознание "принадлежности" дает ему опору и смысл жизни. Если на Западе, как отмечает Э. Соловьев, "религиозные ценности в век, когда "бог уже умер в душе эпохи" во многом потеряли свое значение" , на Востоке именно религиозные ценности в первую очередь определяют мировоззрение человека наряду с осознанием незыблемой принадлежности к своему локальному коллективу. Поэтому та дезориентация и деморализация общества, то состояние растерянности и беспомощности, та "разруха в душах", моральный и духовный кризис и вакуум, которые предшествовали зарождению и подъему тоталитарных движений в Европе, невозможны на Востоке. Психологические предпосылки для тоталитаризма отсутствуют - при том, конечно, что, как уже отмечалось, перманентная нестабильность, насилие, отчаянное экономическое положение могут и будут создавать почву для диктатур с их гнетом и произволом.
Но ведь и Восток в XX в. не обладал иммунитетом против тоталитаризма: нельзя игнорировать опыт Китая и Северной Кореи. Можно, однако, считать, что и в Китае коммунистический тоталитаризм, как было отмечено ранее, не победил бы без той длительной полосы хронической нестабильности и фактического распада государственности, которые предшествовали его возникновению. Сейчас трудно себе представить воспроизведение в какой-либо из крупных стран Востока, в том числе и в самом Китае, подобной ситуации. В малых же странах это возможно, и даже происходит на наших глазах (так называемые несостоявшиеся или гибнущие государства -failed states, такие, как Сомали, Сьерра Леоне, Либерия), но в них не хватает некоей "критической массы", духовной, идейной, даже физической, организационной, чтобы породить подлинно тоталитарные движения. Что же касается Северной Кореи, то парадокс состоит в том, что именно в стране, являющейся сегодня, вероятно, последним оплотом тоталитаризма в его "чистом виде", тоталитарная власть отнюдь не была подготовлена всем предшествующим развитием, не имела под собой ни социальной, ни идейной почвы, а была насаждена искусственно, в результате советской оккупации и "импорта" харизматического вождя. Возможность повторения подобной исторической случайности, конечно же, практически равна нулю.
Все сказанное не означает, тем не менее, невозможности возникновения на Востоке идеологии тоталитарного характера - да, собственно говоря, это уже и происходит: набирает силу явление, которое на Западе называют исламским фундаментализмом (более правильное арабское название - салафийя, от слова "ас-салаф", предки). Идеология салафийи обладает всеми чертами тоталитаризма (как и увядающая уже система идей Хомейни): провозглашение единственно верного, праведного и непогрешимого учения; тотальная нетерпимость по отношению ко всем без исключения другим взглядам; абсолютное нежелание идти на компромиссы; воинственный экспансионистский и мессианский дух; презрение к либеральным и демократическим ценностям, к свободе личности и правам человека; безусловное оправдание насилия, в том числе террора, во имя достижения "великой и благой цели"; полное подчинение человека коллективу единомышленников. Нет необходимости останавливаться на этом более подробно: деятельность "исламских радикалов", представляющих экстремистское течение салафийи, у всех на виду.
Можно ли ввиду всего этого прогнозировать установление в мире ислама тоталитарного государства? Это в высшей степени сомнительно. Начать с того, что объединение даже арабских стран - колыбели и ядра ислама - представляется весьма маловероятным, как показал опыт последних десятилетий, связанный с именами Насера и Каддафи. Слишком уж велики различия и противоречия между традициями и менталитетом арабских народов, даже при том, что они считают себя частями единой арабской нации, не говоря уже о соперничестве лидеров и правящих групп. Тем более нереально предполагать возможность создания единой тоталитарной государственной системы в мусульманских странах в целом, от Марокко до Индонезии. Если же говорить о возможности утверждения тоталитарного режима в какой-либо отдельной мусульманской стране, то, помимо Ирака, являющегося, как уже отмечалось, исключением в арабском мире, признаков этого нет; сегодняшние и будущие диктатуры принципиально отличаются от тоталитарных.
Тоталитарная идеология - это одно, а тоталитарный режим - нечто другое.
И вот остается бывший "второй мир", постсоциалистическое пространство. Практически это понятие можно сузить до одного-единственного государства - России, так как квазидиктатуры в южном поясе бывшего Советского Союза, некоторые из которых рядом своих черт напоминают феодальные ханства и султанаты, по основным параметрам явно не дотягивают до тоталитарных систем, в частности и потому, что менталитет и традиции народов этого региона во многом сходны с теми, о которых уже шла речь применительно к Востоку в целом. Но вот Россия...
Все, что связано с судьбой нашей страны и с ее перспективами, настолько своеобычно, противоречиво и смутно, что часто приходится слышать: "У нас возможно все что угодно". Конечно, это не совсем так, однако и в самом деле возможных вариантов развития для России, пожалуй, можно насчитать больше, чем для любой другой страны.
С одной стороны, рыночные отношения, пусть в уродливом, безобразном виде, по всей вероятности, пустили корни в нашей стране, и возврат к "советскому социализму" представляется практически исключенным. Налицо и политический плюрализм, выражающийся в свободе мнений, существовании подобия партийной системы, выборности руководящих лиц и органов власти на различных уровнях. Можно разглядеть некоторые ростки гражданского общества. Экстремистские течения остаются маргинальными, не видно реальных признаков и предпосылок военной диктатуры, да и престиж военных позорно низок, что неудивительно хотя бы вследствие чеченских событий. Вроде бы страна обречена медленно ковылять по пути, постепенно ведущему к демократии.
Пока что все выглядит достаточно спокойно. Никаких бунтов, никаких признаков народных волнений. Все ворчат, но не возмущаются и не протестуют, ходят на выборы, слушают сообщения о высоких президентских рейтингах... Во многом такая политическая пассивность объясняется тем, что, когда пошел процесс расслоения общества, молодежь в своей массе вместо того, чтобы бить "новых буржуев" в духе традиционного российского и тем более советского менталитета, предпочла сама с головой окунуться в формировавшуюся систему частнособственнических отношений, найти в ней свою нишу, выбрала карьеру, бизнес. А для тоталитаризма нужны миллионы молодых людей, готовых умирать и убивать во имя идеи, нужен гитлерюгенд или комсомол 20-х годов. Где у нас эти миллионы, где та идея, за которую они готовы пойти на смертный бой? Коммунизм, фашизм, демократия, великая Россия-матушка? Разве что последнее? Русский патриотизм, и то лишь в том случае, если по телевизору покажут, как русских убивают на улицах в какой-либо из бывших советских республик. Но признаков этого незаметно, и представляется, что никакой грандиозной идеей русскую молодежь не увлечешь, ни за каким великим вождем она уже не пойдет, времена идейного энтузиазма, жертвенности миновали, а значит, - нет и почвы для тоталитаризма.
Но настолько ли все это прочно, стабильно и неизменно? Не может ли все перемениться?
Ведь есть и другая сторона.
Прежде всего так ли уж сильно изменился менталитет? Ушел ли в прошлое тип "советского человека", пресловутого "хомо советикус"? Результаты опросов и наблюдений приводят к противоречивым выводам. Тревожным выглядит то, что при несомненной приверженности большинства населения к идее экономической свободы, в первую очередь свободы предпринимательской деятельности, идеи демократии, политической свободы отнюдь не столь единодушно разделяются народом. Немалое, а может быть, и растущее число людей по-прежнему высоко ценят Сталина и были бы не прочь возродить хотя бы некоторые стороны сталинизма ради наведения порядка, борьбы с воровством, коррупцией, моральным разложением и падением нравственности общества. Широко популярны антизападные настроения, по существу, тесно связанные с отрицанием ценностей "идущей с Запада" демократии, якобы чуждой духу России, у которой "особый путь, соборность и духовность". Все это хорошо известно и описывается в многочисленных публикациях. Вопрос в том, в какую сторону "дует ветер" в душе русского человека и что произойдет, если -как предсказывают многие экономисты - ухудшится экономическая конъюнктура, по причине ли падения цен на нефть или вследствие комбинированного воздействия ряда неблагоприятных факторов нашего хозяйственного развития, многие аспекты которого выглядят просто-таки угрожающими, если иметь в виду хилое промышленное производство, исчерпание ресурсов, износ оборудования, недостаточные инвестиции и т.д.
Пожалуй, нигде нет такого огромного разрыва между ожиданиями населения и реальностью, как в России. Во-первых, это разрыв между тем, на что люди надеялись, когда рухнул старый, советский мир и на горизонте замаячил смутный образ благосостояния и демократии. Действительность же дала только свободу, в глазах очень многих превратившуюся во вседозволенность, распущенность и безнаказанность "сильных мира сего", что не может не порождать ощущения беспомощности перед лицом несправедливости и произвола (на чем и спекулируют коммунисты, за которых - не будем забывать - голосовал каждый третий житель страны). Во-вторых, разрыв между издавна привычным великодержавным статусом российского/советского государства и нынешним бесславным положением, идет ли речь о месте нашей страны в международных делах и в мировой экономике или же о неспособности справиться с чеченским мятежом. Все это порождает глубокое разочарование, фрустрацию, пока что еще подспудную, которая, однако, легко может вырваться наружу при неблагоприятном ходе событий.
Наше общество не структурировано, не организовано, не сплочено понятиями солидарности, гражданской ответственности, общего блага и общего дела. Еще в посттоталитарный период, в эпоху Брежнева, начался процесс "приватизации" общества, развития особого, советского типа индивидуализма - скрытого, замаскированного, внешне подавляемого, но от этого еще более живучего и изворотливого. История отомстила Советской власти, стремившейся создать самое коллективистское общество в мире: получилось, наоборот, общество сугубо индивидуализированное и атомизированное, где человек, чтобы преуспеть, должен был вертеться как мог, понимая, что ни от государства, ни от каких-либо солидарных социальных групп помощи ждать бесполезно. "Каждый за себя". Исчезло ли это в новых условиях? - Боюсь, что нет.
Ханна Арендт писала: "Социальная атомизация и крайняя индивидуализация предшествовали образованию массовых движений, которые... привлекали совершенно неорганизованных людей, типичных "ни к чему не присоединяющихся", тех, кто по индивидуалистическим причинам всегда отказывался признавать социальные связи слушаться. Сможет ли масса "атомизированных индивидов" в случае резкого ухудшения условий жизни или серьезных внутриполитических кризисов устоять перед соблазном встать под знамя движения, обещающего порядок, социальную солидарность, возрождение деградирующей нации, величие России?
Резюмируя все это, можно придти к выводу, что, вероятно, только в России сохраняется возможность возрождения тоталитаризма - уже не советского, коммунистического, разумеется, а иного. Сегодня это выглядит малоправдоподобно, это — наихудший сценарий. Если он, как можно надеяться, не будет реализован - значит, тоталитаризм, это чудовищное порождение двадцатого века, вместе с ним и уйдет в прошлое.
