авангардистов начала XX века: абстрактные формы, нетрадиционные цветовые
решения символизируют поиск новых образов взамен теряющих смысловую
нагрузку .
Вместе с тем анализ истории науки и философии показывает, что
специализация в естественных и общественных науках, их дифференциация,
равно как и их интеграция, по-своему логичны и естественны, ибо ведут в
глубь изучаемого объекта, позволяя исследовать тончайшие процессы
природного и социального бытия.
Однако распространение этой тенденции на философию и культуру в
условиях преобладания в культуре позитивистских, сциентистских
умонастроений опасно, ибо философия выступает интегрирующим ядром культуры.
В этих условиях появление философии права, философии науки, философии
политики, философии искусства и т. д. — при игнорировании решающей роли
философии — ведет к потере целого, сути, бытия и в конечном итоге —
человека. Разумеется, определенная специализация философской мысли
допустима и оправдана, но только в том случае, если не теряется из виду
главное — человек, если не происходит потеря конечной цели и вслед за
расщеплением философии не следует расщепление личности, ее атомизация.
Ситуация в конце XX века осложняется тем, что для дальнейшего развития
производства — основной цели общества — требуются еще более глубокая
специализация, более широкая, чем сегодня, информатизация, проникновение
технических средств в самые интимные стороны человеческой деятельности
вообще, производства и потребления в особенности.
Такая тенденция опасна прежде всего тем, что специализация плохо
совместима с необходимостью целостного восприятия мира культуры. В подобной
атмосфере человека формируют не действительность во всей ее полноте и
разнообразии, не общение с природой, а во многом средства массовой
информации и массовая культура. Человек становится все более легко
управляемым и даже манипулируемым.
Западная цивилизация смотрит на мир вообще и на конкретные объекты в
частности с точки зрения их полезности, практической значимости, тогда как
для более целостного восприятия мира и «бесполезные» вещи не менее важны и
ценны. Чтобы человек мог выйти из кризиса, он должен изменить доминирующую
установку: «предмет дорог, самоценен, потому что полезен».
Кризис, который переживает современное общество, несомненно, связан с
проблемами экономики, экологии, энергетики и т. д. Однако поскольку в
основании современной экономики и политики, энергетики и экологии лежат
научные программы, все эти вопросы связаны с типом рациональности
современного человека, форм его самосознания и познания. Кризис
свидетельствует о том, что господствующая в мире форма рациональности
неуниверсальна, то есть не отвечает всем культурным и ценностным
ориентациям, необходимым для выживания, а тем более гармоничного развития
человеческого сообщества.
Европейская индустриально-техническая цивилизация, достигшая
значительных успехов, стремится завоевать планету не только технологически,
но и мировоззренчески. Между тем односторонность развития европейского
человека, превращающая все сущее не только в объект рационализации и
познания, но и обладания, и потребления, сегодня очевидна многим
мыслителям, в том числе и европейским. Именно это лежит в основе юнговского
замечания «мы стали богатыми в познаниях, но бедными в мудрости», а также
хайдеггеровской метафоры «наука не мыслит».
Увлечение наукой и перенос научных методов на другие сферы
человеческого бытия поначалу были неизбежны в силу их практической
эффективности. Однако практическая полезность, ставшая основной доминантой,
вытесняет другие проблемы, в частности духовного характера, на периферию
бытия. Если верно, что какова наука, таково и наше будущее, ибо она
является фундаментом жизнеустройства, то столь же естественно, что каковы
устремления ее творцов, такова и наука замечательный плод их усилий.
Между тем еще в 1938 году И. Хейзинга справедливо отмечал, что «наука, не
сдерживаемая более уздой высшего морального принципа, без сопротивления
отдает свои секреты гигантски развившейся, толкаемой меркантилизмом
технике, а техника, еще менее удерживаемая высшим принципом, на котором
держится культура, создает с помощью предоставленных наукой средств весь
инструментарий, который требует от нее организм власти».
Вместе с тем трудно согласиться с Хейзинга, будто «диктат рационализма
остался в прошлом» и будто мы теперь знаем, что «не все можно мерить меркой
разумности». Хейзинга в своей классической книге, из которой взяты
приведенные цитаты, считает, что «само поступательное развитие мышления
научило нас, что одного разума бывает недостаточно. Взгляд на вещи более
глубокий и разносторонний, нежели чистый рационализм, открыл нам в этих
вещах дополнительный смысл».
К сожалению, глубокие размышления об опасности рационализации всего
сущего, сведения разума к научной рациональности остались на уровне
собственно философской рефлексии, обеспокоенности усиливающейся
бездуховностью, эмоциональным опустошением человека, стремящегося больше
«иметь», нежели «быть». Такой человек, как показала европейская история,
трагичен тем, что он не знает своей бездуховности, видит смысл жизни в
материальном, забывая о более высоком предназначении человека. Естественно,
новоевропейская история, вступившая на путь превращения всех ценностей в
конечном итоге в товар, должна была «расплатиться», сама став жертвой
своего прагматизма и практицизма. Призыв философов не столько «иметь»,
сколько «быть» не был услышан правителями ведущих стран. Более того,
политики, всегда стремившиеся к расширению своей власти, сделали все, чтобы
и другие страны и культуры, не успевшие в силу своих национальных традиций
принять такую установку, не имели выбора и стали на путь, предложенный
новоевропейской индустриально-технологической капиталистической
цивилизацией.
Теперь обратимся к критике философско-мировоззренческих основ
европейской культуры, данной Бердяевым в работе «Новое средневековье».
Бердяев отметил, что «кризис современной культуры начался уже давно. Он
сознавался ее великими творцами. Войны, революции, внешние катастрофы
только обнаруживали вовне внутренний кризис культуры». До недавнего времени
кризис проявлялся в самых разных формах, общим знаменателем которых
является бездуховность, выражающаяся в безразличии промышленно развитых
государств к нищете в странах третьего мира, гибели миллионов детей в них
от причин, которые можно было бы предупредить, и т. д.
И вот теперь кризис становится явным и глобальным, он захватывает такие
сферы, как окружающая среда, пища, климат, вода и др., которые составляют
естественные основания бытия всех, показывает, как опасны бездуховность и
безразличие, ведущие к кризису Человека. Продолжая критику западной
цивилизации, начатую задолго до него, Бердяев писал: «Экономизм нашей
исторической эпохи и есть нарушение истинного иерархизма человеческого
общества, утеря духовного центра». Приоритет экономических ценностей над
другими, в частности духовными ценностями, привел к тому, что «автономия
хозяйственной жизни привела к ее господству над всей жизнью человеческих
обществ. Мамонизм стал определяющей силой века, который более всего
поклоняется золотому тельцу».
Европейская традиция сближает свободу и индивидуализм, заботится в
первую очередь о том, чтобы выработать систему правил, обеспечивающих
индивиду формальное право жить там, где хочется и как ему хочется, не придя
в противоречие с формальным правом. Свобода — решающая ценность. Свобода
духа — необходимая предпосылка всех остальных форм свободы. Однако в новых
условиях вслед за Бердяевым можно поставить вопрос: «для чего, во имя чего
должно было совершаться освобождение? Этого не знает дух нового времени».
Даже если не соглашаться с Бердяевым, что «нельзя освободить человека во
имя свободы человека, не может быть сам человек целью человека», то и тогда
правомерен вопрос: можно ли считать освобождением систему социальных
отношений, подрывающих природные основания человеческого бытия? Не пора ли,
пока не поздно, осознать, что демократия в новоевропейском смысле исчерпала
себя, ибо индивидуализм, свобода и демократия, «раскрепостив» потенциальные
возможности личности, способствовали наступлению сегодняшней экологической
ситуации? Ведь прав Бердяев, когда утверждает, что «индивидуалистическая
цивилизация XIX века с ее демократией, с ее материализмом, с ее техникой, с
общественным мнением, прессой, биржей и парламентом способствовала
понижению и падению личности, отцветению индивидуальности, нивелировке и
всеобщему смешению».
Бердяев считал социализм оборотной стороной индивидуализма, приводящим
к процессам уравнивания и к стиранию различий между индивидами. Вывод, к
которому приходил Бердяев, интересен и для нас, стремящихся как можно
быстрее усвоить нормы западной цивилизации: «материализм, демократия,
парламентаризм, конституционализм, юридический формализм, гуманистическая
мораль, рационалистическая и эмпирическая философия — все это порождение
индивидуалистического духа, гуманистического самоутверждения, и все они
отживают, теряют прежнее значение».
Переживают кризис не какая-то отдельная форма сознания и тип
деятельности, а все формы осмысления человеком самого себя, своих целей и
форм их достижения, ибо и наука, и философия, и мораль, и религия были
ориентированы на познание природы, человека, общества самих по себе, на
неограниченное освоение человеком природы вне учета ее возможностей
обеспечить такую прогрессистскую установку. Переживают поэтому кризис
исходная парадигма социума, его самосознание, ибо индивидуализм,
индустриализм и демократия в той форме, в которой они получили
распространение в западной культуре, не справляются с углубляющимися
глобальными проблемами.
Человек и общество в этой культуре попали в зависимость от
индивидуализма, стремящегося удовлетворить любые желания, не нарушающие
формально законы, за счет природы и других людей. Никакой легитимизм не
спасает от власти денег. Бердяев оказался прав, когда поставил свой
диагноз: «Индивидуализм, атомизация общества, безудержная похоть жизни,
