Этика долга и этика счастья (на примере Канта и Гельвеция)
МИНИСТЕРСТВО РОССИЙСКОЙ ФЕДЕРАЦИИ
ПО СВЯЗИ И ИНФОРМАТИЗАЦИИ
САНКТ-ПЕТЕРБУРГСКИЙ ГОСУДАРСТВЕННЫЙ УНИВЕРСИТЕТ ТЕЛЕКОММУНИКАЦИЙ
им. проф. М.А. БОНЧ-БРУЕВИЧА
----------------------------------------------------------------------------
--------------------
Кафедра философии
ЭТИКА ДОЛГА И ЭТИКА СЧАСТЬЯ
(НА ПРИМЕРЕ КАНТА И ГЕЛЬВЕЦИЯ)
Реферат по философии
аспиранта
Преподаватель
САНКТ-ПЕТЕРБУРГ
2002 г.
СОДЕРЖАНИЕ
1. Введение 3
2. Анализ этических воззрений Канта и Гельвеция 4
2.1. Этика И. Канта 4
2.2. Этика К.А. Гельвеция 11
2.3. Сравнительный анализ 17
3. Заключение 18
Литература 21
1. Введение
Темой данного реферата является рассмотрение этики долга и этики
счастья на примере И. Канта и К.А. Гельвеция, т.е. рассмотрение различных
оснований для построения этики, как учения о нравственности.
В рамках этики были созданы различные этические системы, в которых
предложены разные объяснения и нормативы морали.
Одним из возможных подходов к классификации этических систем является
различение этических систем в зависимости от того, в какой сфере ищется
основание моральных ценностей: считается ли мораль абсолютом,
безотносительным к практике человеческих действий, или она подчиняется
практическим интересам индивидуума, общества или культуры в целом. Это
противопоставление является наиболее фундаментальным, т.к. альтернатива
состоит в том, является ли мораль реально существующим феноменом, или она
есть удобная идея для согласования человеческих интересов.
Эти два подхода ярко отражены в этике Иммануила Канта (1724-1804) и
Клод Адриана Гельвеция (1715-1771).
Таким образом, целью данной работы является поиск ответа на вопрос -
что должно лежать в основе этики – стремление к счастью или следование
долгу?
Источниками для сравнительного анализа являются «Основы метафизики
нравственности» И. Канта и «Сочинения» К.А. Гельвеция.
2. Анализ этических воззрений Канта и Гельвеция
Рассмотрим основные положения этических систем данных философов.
2.1. Этика И. Канта
Согласно Канту, имеется три основных вопроса философии:
1. Что я могу знать?
2. Что я должен делать?
3. На что я смею надеяться?
На первый вопрос отвечает метафизика, на второй – мораль, на третий –
религия. Задача философской этики, таким образом, не сводится к
рекомендации ценностных ориентиров, а ее функцией является ответить на этот
второй вопрос.
Христианская мысль исходит из принципа, что мораль вытекает из религии.
В этом есть логика – делать следует то, что ведет к благой цели, на
достижение которой можно надеяться. Но Кант считает, что «идти от получения
благодати к добродетели, значит идти превратным путем. Стремиться от
добродетели к обретению благодати – вот путь гораздо более верный».
Кант подчеркивает, что «мораль … основана на понятии о человеке
свободном» и «для себя самой … мораль отнюдь не нуждается в религии». Но,
отказывая морали в необходимости опоры на религиозные основания, Кант
придает абсолютный характер самому моральному закону.
Эта вера в абсолютность морали выражена в его знаменитом изречении:
«Две вещи наполняют душу все новым и возрастающим удивлением и
благоговением, чем чаще, чем продолжительнее размышляешь о них, - звездное
небо надо мной и моральный закон во мне». Таким образом, Кант возводит
моральный закон на религиозный пьедестал. Он формулирует этот закон как
категорический императив, т.е. повеление, которое человек обязан выполнять
категорически, не взирая на особенности ситуации, в которой он находится, и
не связывая с достигаемыми пользой или удобствами. Моральный закон ставится
в один ряд с космическими законами и не требует, с точки зрения Канта,
никаких оправданий не только пользой, но даже и религиозными принципами.
Исполнение морального закона становится одновременно абсолютным и высшим
благом.
Кантовская этическая система являет собой высший образец этического
абсолютизма. Категорический императив есть обращенное к каждому человеку
нравственное повеление, не зависящее ни от каких конкретных условий места,
времени и обстоятельств так же, как фундаментальные законы физики,
управляющие движением тел, не зависят от подобных условий.
Более того, Кант всячески подчеркивает, что полезность и приятность
доброго дела выводит соответствующий поступок из сферы моральных оценок,
ибо такой поступок совершается не по велению абсолютного долга, выраженного
категорическим (т.е. не связанным ни с какими ситуационными
обстоятельствами) императивом, а по чисто практическим соображениям
удобства или практичности.
Следует подчеркнуть, что абсолютизм категорического императива Кант не
считает нужным обосновывать религиозными соображениями. Мораль уже сама по
себе является, по Канту, абсолютным нравственным законом, выражающим
безусловный долг человека, который превышает все остальные человеческие
обязательства. В этике Канта фактически выражены две этические интуиции:
необходимость этического поведения для человека состоит в том, что
нарушение категорического императива есть нарушение фундаментального закона
человеческой природы, что влечет разрушение этой природы, а этическая
симметрия обеспечивается не только универсальностью императива, но даже
одной из 3 приводимых ниже формулировок. Потому если человек, к примеру,
солгал ради спасения жизни другого человека (например, чтобы помочь ему
скрыться от преследования разбойничьей банды), то он все-таки совершил
тягчайшее нарушение морального закона, разрушающее всю сферу нравственного
бытия. Категорический императив в этической системе Канта оказывается выше
не только пользы и удовольствия, но и милосердия. Кант указывает 3 основные
формулировки категорического императива. Первая из них требует «поступай
только согласно такой максиме, руководствуясь которой ты в то же время
можешь пожелать, чтобы она стала всеобщим законом», т.е. фактически
поступок мог быть возведен в ранг универсального морального закона. Этим в
корне отрицается возможность в акте выбора опираться на специфику
конкретной ситуации. Поступок должен иметь, хотя бы в потенции,
универсальную значимость. Здесь выражена очень важная идея: в этическом
контексте человеческий поступок имеет значение гораздо более широкое, чем
ситуация, на которую он воздействует. Поступок данного человека есть основа
для поступков других людей, невольно видящих в нем образец допустимого. Тем
самым мой поступок, если даже он не повредил ни мне, ни окружающим, может
оказаться серьезным соблазном для других (раз кто-то уже так поступал и это
не вызвало прямых дурных последствий или суждений, то так поступать
допустимо).
Если любой поступок имеет универсальное значение, то вред, который я
могу своим действием нанести другому, создает дополнительную возможность
самому получить аналогичный вред от других, ибо я фактически превратил этот
вид действия в разрешенный. Поэтому возникает вторая формулировка
категорического императива в форме «золотого правила», призывающего не
делать другим ничего такого, что ты сам не хотел бы претерпеть со стороны
других.
Обратим внимание на то, что это правило выражено в запрещающей, а не в
рекомендательной формулировке. Ведь можно было бы потребовать делать
другому все то, что ты хотел бы, чтобы делали для тебя самого. Но это было
бы не очень удачно, ибо я могу хотеть столько всего, сколько я не мог бы
сделать другим при всем желании – их для этого вдобавок слишком много.
Бернард Шоу заметил однажды про опасность делать ближнему то, чего бы ты
хотел для себя: у него может быть иной вкус. А вот не делать другому, что
тебе самому неприятно, гораздо безопасней, ибо в худшем случае риск состоит
в том, что кто-то не получит желаемого. При этом можно утешить себя тем,
что такое странное желание ближнего не могло прийти в твою голову.
Наоборот, есть вещи, которые мы полагаем для себя благом, однако они не
воспринимаются так другими. Стремясь к подвигу как безусловному благу, мы
не имеем моральных оснований требовать такого же стремления от ближних.
Более того, опасно ставить ближних в ситуацию, в которой единственным
достойным выходом оказывается подвиг, к которому те духовно не
подготовлены. Человек может страстно желать отдать себя в жертву за великую
идею, но нельзя приносить в жертву других, которые к жертве не готовы.
Никто из нас не желал бы превратиться в средство для выполнения чужих
целей, хотя общество часто пытается к этому нас вынудить.
Не случайно третья формулировка категорического императива Канта строго
запрещает рассматривать других людей как средство для достижения
собственных (пусть самых высоких и общественно значимых) целей: «поступай
так, чтобы ты всегда относился к человечеству и в своем лице, и в лице
всякого другого также как к цели и никогда не относился бы к нему только
как к средству». Человек не может в принципе рассматриваться как инструмент
для социальной деятельности, но сам есть целый мир со своими целями,
которые не менее ценны, чем все остальные. Никто не имеет права управлять
(манипулировать) другими как орудием ни от своего имени, ни от имени
общества. Эта формулировка категорического императива фактически запрещает
использовать дурные средства для достижения сколь угодно великой цели, ибо
оправдать такое использование было бы равносильно оправданию дурного
поступка в отношении каких-то людей той целью, ради которой он совершается.
Но тем самым эти люди рассматривались бы как вспомогательное средство ради
достижения некоей цели. Даже простое небрежение интересами других при
деятельности, направленной на великую цель («Лес рубят – щепки летят»),
есть, по сути, выражение инструментального отношения к другим людям,
запрещаемого третьей формулировкой категорического императива.
В этической концепции Канта каждый поступок человека оценивается по
