Философия Гейне

Философия Гейне

Содержание.

Введение

1. Величайший поэт Германии.

2. Художник-революционер.

3. Старая, но вечно новая история.

4. «Масленица страсти».

5. Соединенные силы смеха и гнева Гейне.

Заключение.

Литература.

Введение.

Все хорошие философы хороши по-разному, все плохие – плохи одинаково.

Гейне один из тех, кто не только покорил свое время, но и вторгся глубоко в

будущее, став спутником духовной жизни человечества. О нем можно сказать,

что ни до, ни после него не было поэта-философа, сходного с ним, хотя у

него были и предки и потомки. “Сам Гейне, оглядываясь на пройденный им

путь, очень точно определил свое место в немецкой литературе”[1]. Он назвал

себя последним поэтом романтизма и первым поэтом новой, революционной школы

поэзии, довершив эту самооценку важным признанием, что после всех

сокрушительных ударов, нанесенных им христианско-рыцарскому романтизму, он

сам порой испытывал рецидивы томления по голубому цветку романтики, правда,

в новой, «предельно дерзкой форме современного юмора», который должен

вобрать в себя все лучшие элементы прошлого Он был новатором в том

единственном смысле этого слова, который предполагает органическое слияние

традиций с новооткрытием.

1. Величайший поэт Германии.

Останься Гейне автором одной лишь «Книги песен», своего лирического

первенца, он с полным правом вошел бы в круг величайших поэтов Германии.

Вместе с тем этой романтической, хотя и далеко не безобидной, книгой

он, к удовольствию ее либеральных поклонников, ревнителей общественного

спокойствия, не вызвал бы против себя Столетней войны, отголоски которой

слышны еще сегодня. В этой ожесточенной войне кондотьеров реакции и

мракобесия, вроде Меттерниха и Геббельса, с кинжалом в одной руке и факелом

в другой, всегда окружали сонмы вооруженных перьями подручных. Втайне

вздыхая над страницами гейневских песен о любви, соловьях и розах, они

гласно предавали анафеме и распинали на каждом журнальном кресте «совсем

другого» Гейне — бунтовщика, врага порядка, хулителя всего «священного».

Одним словом, того Гейне, который, презрев обещанное ему всеобщее

благорасположение при жизни и бестревожный сон в могиле, когда пришел срок

социальных битв, отважно перевооружился, сменив «золотую лиру на тугой лук

и смертоносные стрелы».

Сверкать я молнией умею,

Так вы решили: я—не гром.

Как вы ошиблись! Я владею

И громовержца языком.

И только нужный час настанет,—

Я должен вас предостеречь:

Раскатом грома голос грянет,

Ударом грозным станет речь.

Он с честью выполнил свой долг. “И когда в 1843 году молодой философ и

революционер Карл Маркс впервые встретился с маститым и прославленным

поэтом, он мог уже видеть в нем образец того типа писателя, какого

требовало время: они стали друзьями и соратниками”[2]. По свидетельству

Лафарга, «Гейне и Гете, которых Маркс в разговоре часто цитировал, он знал

наизусть». Он знал наизусть и цитировал не только громоподобные стихи Гейне

той поры, когда дух его сатиры носился над «хаосом» немецкой политической

поэзии и бунтовской философии, но и тихогласные мелодии «Книги песен» и

«Новой весны».

“Однажды Гейне сказал, что мир раскололся пополам, и трещина прошла по

его сердцу, сердцу поэта, которое есть центр мира”[3]. В самом деле,

великому философу было суждено стать средоточием стремительной,

неустойчивой, переходной эпохи, когда в мире завершался цикл антифеодальных

революций, но прежде чем капитализм очистил себе дорогу от обломков

средневековья, он оказался перед лицом нового, им же порожденного врага —

пролетариата, единственно революционного класса, который угрожал

существованию самих основ буржуазного общества. При этом, чем ближе к

поворотному моменту — революции 1848 года, тем очевиднее становился отход

буржуазной демократии от ее прежней революционности, тем решительнее

возвещала о себе молодая, созревшая в классовых боях пролетарская

демократия.

Оказавшись в самом водовороте общеевропейских событий и идейных

волнений, Гейне, обладавший отзывчивым сердцем поэта, прозорливым умом

мыслителя и острейшим пером мастера, чувствовал сильнее, понимал глубже,

видел дальше всех своих немецких сверстников и сумел с большей мощью, чем

все они вместе, отразить свой век, его величие и слабости и в то же время с

покоряющей откровенностью раскрыть противоречивый мир собственной души, ее

взлеты и падения, радости и муки. Он никогда не выжидал, когда события или

новые идеи отодвинутся на достаточное расстояние, чтобы их можно было, как

большую картину, рассмотреть издалека. Стремясь идти в авангарде времени,

он умел схватывать существеннейшие приметы и самое дыхание каждодневно

творимой истории.

2. Художник-революционер.

Во всем, что писал Гейне, от нежной песни до газетной статьи, кипит

мощный поток лиризма, звучит голос внутренне раскованной, познавшей себя

личности, художника-революционера, который, говоря о времени, не прячется

за его широкой спиной, но с сознанием своего права говорит и о себе, кого

оно избрало своим певцом, глашатаем и судьей. Свое оружие — слово — Гейне

недаром назвал «певучим пламенем»: это пламя, которое, подобно

естественному огню, и светит, и греет, и сжигает.

С этим связано еще одно счастливейшее свойство философского дарования

Гейне: в своей поэзии он с удивительной последовательностью и полнотой

воплотил не только все этапы целой исторической эпохи, но и все возрасты

собственной жизни: юность, зрелость, старость в их неподдельной физической

и духовной сущности; причем, не однажды, особенно в стихах последних лет,

когда Гейне был уже неизлечимо болен, он поднимался до подлинного трагизма,

но зато никогда не казался смешным или жалким, как это бывает с теми, кто

тщится предстать в возрасте давно пережитом или еще не близком. Сознание и

чувства Гейне, нередко спорившие друг с другом в решении этой огромной

задачи — поэтического воссоздания жизни художника, дружно трудились над

тем, чтобы он неизменно оставался самим собой. Справедливо писал Генрих

Манн, что «когда к истрепанным томикам Гейне обращается зрелый человек, он

находит в нем зрелого человека, как юноша находит в нем юношу, ибо каждый

возраст одинаково ему присущ и узнает себя в нем».

Своей «лирической юностью» называл Гейне «Книгу песен» (1827) — поэтическую

хронику его первого творческого десятилетия. Создавалась она в годы

жестокой реакции, сковавшей, после крушения наполеоновской империи, все

европейские страны, в особенности отсталую полуфеодальную дворянско-

поповско-чиновничью Германию.

С самого начала работы над будущей книгой Гейне сознательно ставил себе

цель быть оригинальным, выработать свой поэтическо-философский стиль.

Разъясняя в одной ранней статье свое представление о романтизме, он бросил

вызов реакционным романтикам, выдвинув два радикальных требования: изгнать

из поэзии христианско-рыцарский дух и отказаться от смутной, туманной,

призрачной образной формы. «Образы, которым надлежит вызывать подлинные

романтические чувства, должны быть столь же прозрачны и столь же четко

очерчены, как и образы пластической поэзии». “Вся «Книга песен» станет

широкой ареной борьбы Гейне за демократический романтизм”[4].

Обычно принято говорить о мрачном тоне «Книги песен» и пессимизме ее

автора. Спора нет, свинцовые тучи «арестованного времени» не прошли мимо

Гейне, и черная тень их лежит на его стихах. Стихотворный цикл

«Сновидения», которым открывается первый раздел — «Юношеские страдания»,—

не только дань начинающего поэта традиции немецких романтиков,

рассматривавших мир сквозь кошмарно-фантастическую призму ночной мглы, но

живой стон одинокой, бесприютной, оскорбленной души философа-плебея.

Сквозной темой книги, ее ведущей осью является неразделенная любовь.

Строгий отбор поэтического материала и вдумчивое его расположение

превратили стихотворный сборник в своеобразную лирическую повесть, внешне

завершенную, внутренне единую и динамичную, в которой каждый из четырех

разделов ощущается как ступень в развитии любовного сюжета, как

стремительное восхождение всей поэтической системы к просторам реализма. С

каждой страницей «повести» все отчетливей проступает живой, многогранный

образ ее лирического героя. Не беспечно веселый подмастерье народной песни,

ставшей животворным источником гейневской философии, а современный

образованный и мыслящий молодой человек смотрит на нас широко раскрытыми то

печальными, то озорными глазами, юноша с пылким и беспокойным сердцем,

распахнутым и для радости бытия, и для чужого горя, сердцем, жаждущим

счастья и борьбы, но обреченным на одиночество и страдания в этом темном

филистерском царстве господ и рабов.

Сходство между героем и его творцом очевидно, ибо философ создавал его

по собственному образу и подобию. Обоим тесно и душно в мире, где справляют

свой маскарад «рыцари, монахи, государи». Оба хотели бы бороться, но еще не

свершились желанные сроки: вокруг — сумерки, страх и безмолвие. Оба парят в

небе сладостно-утешительной мечты, но это романтическое небо — иллюзорное

убежище для слабых духом, золотой сон с безрадостным пробуждением.

Остается любовь — неотчуждаемый дар молодости; остается упоение хмелем

первой, чистой страсти, со смехом и слезами, горькой радостью и светлой

скорбью, — всем, что люди называют счастьем.

Но в этом мире и любовь — трагедия. Она заключается не в том, что ныне, как

тысячу лет назад, действует стихийный закон естества, когда

Юноша девушку любит,

А ей полюбился другой

Но тот — не ее, а другую

Назвал своей дорогой

За первого встречного замуж

Девушка с горя идет,

А юноша тяжко страдает,

Спасенья нигде не найдет.

3. Старая, но вечно новая история.

Старая, но вечно новая история. С каждым она хоть раз в жизни случилась,

и поэтому лирический рассказ о ней заставляет сердце одного дрогнуть еще

не утихшей болью, сердце другого — грустью ожившего воспоминания. “Себе

Страницы: 1, 2



Реклама
В соцсетях
скачать рефераты скачать рефераты скачать рефераты скачать рефераты скачать рефераты скачать рефераты скачать рефераты