Вопросы, поднятые им в своих сочинениях, едва ли были новаторскими,
однако такого подхода к ним до тех пор еще никто не осуществлял.
При каких условиях человек изобрел понятия добра и зла “хорошего и
плохого? Какую ценность имеют они? Препятствовали они или содействовали до
сих пор человеческому процветанию? Являются ли они признаком бедственного
состояния, истощения, вырождения жизни? Или напротив - процветания? Вопросы
эти выявили в Фридрихе Ницше целый спектр талантов. мы видим здесь Ницше
как историка, психоза и, конечно же, филолога, кем он и являлся в
соответствии с выбранной профессией. Вообще, если отвлечься от темы,
жизненный путь этого человека еще раз показал, что талант редко приходит
один. Ницше был прекрасным стихотворцем, музыкантом (вплоть до
композиторских способностей), не говоря уже об основных, уже упомянутых
направлениях: философии и филологии.
От чего отталкивался Ницше в своей работе над проблемой морали?
Современная мораль, по его мнению, - мораль сострадания. Именно в этом
состоит одна из наиболее важных неувязок. Над проблемой сострадания
работали философы совершенно разных времен и мнений: Платон, Спиноза,
Ларошфуко, Кант. Однако все эти поистине разношерстные люди пришли к
единому выводу о логической необоснованности сострадания. Сам этот факт уже
заставляет задуматься: по тому ли пути мы идем. “А если бы истиной было
обратное? ... если бы в “добром” лежал симптом упадка?” - вопрошает Ницше в
своей “Генеалогии морали”. И со свойственной ему значимости и
бескомпромиссностью он бросается в самую гущу фактов. Именно исторические
факты по его мнению, а не обоснованная логика, могут выявить действительно
имевший место ход развития изучаемого объекта, а значит, и его реальную
структуру.
Доселе большинство теорий происхождения морали имели следующий вид:
неэгоистические поступки поощрялись теми, кому они приносили пользу, затем
схема “неэгоистический поступок - поощрение” упрочнилась и постепенно
потеряла свою первоначальную основу и даже память о ней. В результате -
заблуждение. Логично и просто. А главное - правдоподобно. Но Ницше,
влекомый уже чуть ли не потребностью в опровержение устоявшихся мнений,
предлагает свою, неожиданную, внешне уродливую, возмутительную теорию, с
явными претензиями на статус единственно возможной истины.
Опираясь на свои философские исследования, Ницше делает
предположение, что изначально существовали две системы морали, созданные
антагоническими группами: господами, аристократами, высшим слоем общества
и, наоборот, плебеями, рабами, названными самим философом “людьми
ressentiment.”
Господа вряд ли нуждались в постоянных неэгоистических поступках
других в свою, господ, пользу - настолько прочным было их социальное и
материальное положение. Таким образом, теория полезности отвергается. Элита
оценивала свои поступки как первосортные, достойные только высокородных, в
противоположность всему плебейскому, низменному. Отсюда те странные
совпадения в корнях слов, обозначающих современное понятие “хорошего” и
“плохого” и понятия “знатного” и “плебейского” тех времен. И
действительно, во многих языках подобные совпадения имеют место. В
частности, в немецком языке привлекает внимание поразительное сходство слов
schlecht (плохой) и shlicht (простой). При рассмотрении слов schlichtwed
(запросто), schlechteredings (просто-напросто) наличие единого смыслового
гнезда становится очевидным. Имеющее же место расхождение смысла произошло,
по мнению Ницше, ко времени тридцатилетней войны. Интересно изменение
смысла греческого слова (((((s, первоначально означавшего “истинный”,
затем, перестав вдруг быть чертой человека простого, стало привилегией
исключительно аристократии и претерпело метаморфоз смысла вплоть до
обозначения собственно знатного, благородного. В галльском языке слов fin
менялось противоположно: от “знатный” первоначально до “добрый”,
“благородный” впоследствии. Та же история имеет место с немецким Gut,
произошедшим, вероятно, от der gotthchen (человек божественного
происхождения). Конечно, некоторые аналогии Ницше проводит необоснованно,
выдавая желаемое за действительное, но в большинстве случаев сходство
заставляет задумываться (и ведь заставило же, породив целый ряд
исследований в XX веке). Интересно
так же, как раздваивается смысловое значение некоторых слов, как-то:
“чистый”, “нечистый”. Сейчас их зачастую применяют как символы, в
переносном значении, однако изначально оба употреблялись скорее в прямом
смысле, выражая уже самую банальную разницу между господином и рабом
Вообще, понятие “хорошо” у господ прежде всего предполагает здоровье,
мощную телесность; даже сверх необходимого, включая, кстати, и все, что с
этим может быть связано: войну, авантюру, охоту, турниры и вообще все, что
предполагает здоровую жизненную активность.
Но и это не все. Аристократ, будучи авантюристом по натуре, измышляет
себе врага, который даже чисто теоретически не может подпадать под понятие
“плохая” - пошлого, грязного плебея, коим и считает господин все остальное
население, не входящее в элиту. Естественно, хотя бы из уважения к себе,
враг задумывается как достойный, как равный, борьба с которым, даже
вымышленная, будет составлять удовольствие, некий азарт. Иначе говоря,
“злой” аристократа в принципе, вполне мог бы принадлежать к его же кругу (и
принадлежал - недаром же большинство исторических антагонистов представляло
один и тот же класс). И вот, придумав для себя “злого” врага, аристократ
стремится к наибольшему отдалению своего образа от его, “злого”, измышляя
при этом себя как “доброго”.
Стоит упомянуть, что все эти операции проводятся бессознательно и не
направленно - спонтанно. В противном случае такая интрига вызвала бы как
минимум смех.
Ответом на систему ценностей аристократии стала мораль ressentinent.
Народ, изначально обделенный возможностью жить за счет своей силы был
вынужден создать мораль, каким-то образом перенесенную бы его из разряда
“плохой”, “недостаточный” на более высокую ступень. Для этого следовало
доказать несостоятельность теории существования “сильных”, что и было
сделано посредством введения ... другой силы - Бога, проповедующего идею о
том, что единственно добр и достоин лучшей жизни только тот, кто беден,
слаб и бессилен. Остальные же причислялись к “злым”. Бесславное
существование первых на земле компенсировалось обещанием рая, вечной жизни
и блаженства. В принципе, такая мораль-утешение была бы вполне понятной в
данной ситуации неравных возможностей, если бы не одно “но”. Наравне с раем
в христианской религии существовал ад, предназначенный для - правильно -
сильного, властного, который на протяжении всей своей жизни представлял
существенную опасность для бедняка. Посмотрите, что говорит об этом Фома
Аквинский, всякий учитель и святой. “Beat in regho coelesti Videbunt poensg
damnatorum, ut beatitudo illis magis complaceat”, т.е. “блаженные в
царствии небесном узрят наказания осужденных, дабы блаженство их более
услаждало их”. Что это? Неужели место и злорадство? Жизнь с мечтой о мести
и ради мести - какая мерзость! Неужели это и есть то, о чем мы говорили как
о святом? Конечно, кто-то может не поверить, кто-то власть в гнев на этого
“Антихриста”, но факт пресловутого высказывания признанного идеолога
христианства нельзя спрятать: он есть. Как говорится, где тонко, там и
рвется. Тут уж поневоле возненавидишь тех, кто позволяет себе такие мысли.
Кажется, все логично и даже просто, вплоть до общедоступного. Но
пылкий философ, стоит признаться, увлекся. Ведь говорил он не о каком-
нибудь вымышленном народе, а о вполне конкретном биологическом виде. Это-то
и вызывает свойственное многим возмущение. Стоит также заметить, кого
именно он имел в виду под первоначальным народом ressentiment: все тех же
многострадальных евреев. Признаться, трудно читать подобные вещи, когда
внутри бушует чуть ли не врождённая политкорректность. Вообще, отношение
Ницше к евреям является его отрицательной чертой. И как бы ни пытался тот
же Свасьян в своей статье “Фридрих Ницше: мученик познания” доказать
обратное, факт все равно остается фактом. Свасьян слишком идеализирует
Ницше в своих статьях, выдавая желаемое за действительное. И с этим многие
согласны. Однако его доводы зачастую очень интересны и хотя бы намного
сглаживают дурное впечатление, нередко возникающее от прочтения работ этого
философа. В частности, и меня они заставили признать, что при всем своем
презрении к иудеям, Ницше все-таки вынужден был согласиться с их огромным
позитивным вкладом в историю и культуру человечества, и даже иногда можно
заметить в его текстах призрака ... уважения к этому народу.
Что же касается теории двух моралей, то здесь следует сразу отсечь
все кривотолки: Ницше никоим образом не пропагандировал идею о том, что для
власть имущих должна быть одна мораль, а для подчиненных масс - другая. Он
просто констатировал это как реальный факт, но сам писал с другом - о двух
типах одной морали, существующих “даже в одном и том же человеке, в одной
душе”. Различия этих типов определяется различием моральных ценностей. Для
морали господ характерна высокая степень самоуважения, возвышенное, гордое
состояние души, ради которого можно пожертвовать и богатством, и самой
жизнью. Мораль рабов, напротив, есть мораль полезности. Малодушный,
мелочный, унижающийся человек, с покорностью выносящий дурное обхождение
ради своей выгоды - вот представитель морали рабов, на какой бы высокой
ступени социальной лестницы он ни находился. Рабская мораль жаждет мелкого
счастья и наслаждения; строгость и суровость по отношению к самому себе -
основа морали господ.
Второй этап рассмотрения проблемы морали, посвященный понятию
нечистой совести, которому Ницше уделил столько внимания в своих работах в
принципе, не отличается особой революционностью и намного легче подчиняется
логике цивилизованного человека, что, однако, не лишает вопрос
привлекательности для изучения.
И вновь проявляется здесь филологический талант Ницше. В основу своих
рассуждений о происхождении нечистой совести он ставит сходство слов schuld
(вина) и schilden (долги), утверждая при этом, что именно первое,
моральное понятие, произошло от второго - материального. Не наоборот, как
