причинности. Опять, не вдаваясь в детали, позвольте напомнить вам, что идея
Бора о необходимости классических понятий на деле есть продолжение идеи
Канта. Бор, по-моему, никогда внимательно не читал Канта, но он хорошо знал
Хеффдинга - известного датского философа. Хеффдинг был специалистом по
философии Канта, поэтому Бор, по крайней мере, в беседах с Хеффдингом мог
проверить - на правильном он пути или нет.
В конечном счете, теория Канта - наиболее интересная теория.
"Метафизические начала естествознания" Канта вышли спустя столетие после
"Математических начал натурфилософии" Ньютона. Заголовок труда Канта, я
думаю, был дан им явно в противоположность заглавию труда Ньютона. В своей
книге Кант пытается объяснить путь, которым можно переходить от таких общих
принципов, как сохранение субстанции, причинность и т.д., к реальным
законам природы. После -этого он высказывает мысль, что некоторые общие
принципы могут быть приняты а priori, и даже пытается вывести из них
классическую механику, что не совсем убедительно, но достаточно интересно.
И затем он отмечает, что частные законы, конечно, могут обосновываться
опытным путем.
Теперь ситуация изменилась, ибо для нас нет частных законов. Конечно, есть
законы, которые мы открываем в опыте, но если мы пытаемся воссоединить всю
физику, основываясь на квантовой теории, как общей теории изменения и
возможных утверждений относительно изменения, и физике элементарных частиц,
как общей теории всех возможных видов объектов, то, в конечном счете, это
означает, что мы надеемся, по крайней мере, в принципе вывести свойства
материи из основных законов физики. Тогда не было бы частных законов,
которые были бы логически не зависимы от основных законов. Ситуация в
современной физике такова, что кантовская проблема частных законов
исчезает. Она еще не исчезла полностью, но неизбежно исчезнет.
В этом пункте, на мой взгляд, подавляющая часть представителей современной
методологии науки занимает совершенно ложную позицию, потому что они
пытаются понять то, как можно вывести из опыта частные законы. Я не думаю,
что это вообще может быть сделано. Конечно, можно обнаружить их в опыте, но
нельзя полностью обосновать опытом. Из опыта можно лишь заключить, что
нечто является фактом, но нет, как было показано Юмом, какого-либо пути
доказательства, что частный закон, коль скоро его наблюдали в прошлом,
сохранится и в будущем. Если провести тщательный анализ теории Канта, можно
обнаружить, что и он не обосновывал их только опытом, потому что в его
теории частные законы, выводимые из опыта, ниспровергаются тем же
возражением, которое выдвинуто Юмом. И в этом Кант, действительно, не
улучшает ситуацию.
Сегодня наша задача - не в том, чтобы воспроизводить идеи Канта. Необходимо
либо отказаться от всех попыток понять, почему возможна физика, и принимать
ее такой, какова она есть; либо попытаться понять небольшую совокупность
фундаментальных законов, которые мы уже открыли или надеемся открыть, как
априорные условия, без которых опыт невозможен. В этом, по-моему, и состоит
задача философии современной физики. Конечно, задача очень сложная и
трудная, но ныне философская ситуация такова, что либо она будет поставлена
и решена, либо вообще не будет философии науки.
Теперь перейду к Платону. Разговор о Платоне требует большой смелости. Я
хотел бы многое сказать о нем, но буду краток. Почему вообще следует
говорить о Платоне? Платон жил не два столетия назад как Кант, а два с
лишним тысячелетия назад. Вполне очевидно, что все сказанное им о
естествознании сегодня совершенно устарело, и для нас не представляет
интереса его идея, что нечто, соответствующее атому, принимает форму так
называемых платоновых тел - тетраэдра, куба и т.д. С другой стороны, его
методологический подход содержит элемент, который еще очень важен. Кроме
того, он - величайший философ Запада. Уайтхед справедливо сказал, что вся
западная философия сводится к нескольким примечаниям к Платону. Поэтому,
если мы хотим понять нашу философию, необходимо так или иначе понять
Платона.
Центральным понятием философии Платона было то, что он назвал Идеей.
Буквально переводить это слово на английский язык рискованно, потому что
платоновская Идея - наиболее объективное из всего, что может существовать.
Именно она - источник объективности, в то время как идея в современном
словоупотреблении означает нечто существующее в нашем сознании, и это
создает впечатление бытия сугубо субъективного. Я уже говорил, что у меня
возникло чувство бессмысленности различения объективного и субъективного.
Ведь то, что мы называем субъективным, есть то, что мы знаем. Конечно,
подобное можно сказать и о наших ошибках, и они могут быть субъективными в
том смысле, который здесь не имеется в виду. Кроме того, наше знание - это
факт реального человеческого бытия, называемого нами субъектом. И я не
вижу, почему нельзя говорить о знании так же, как мы говорим о материи.
Знание существует так же, как существует материя. Возможно, знание даже
более важно, потому что мы знаем о материи в форме знания, но не знаем о
знании в форме материи. Их отношение не симметрично. Знание, действительно,
более фундаментальное понятие. Оно означает, что вещи могут быть познаны.
Современное использование слова "идея" вводит в заблуждение, потому что оно
заключает в себе совершенно неясную и запутывающую манеру разговора об
объективности и субъективности. Все могло бы стать гораздо более ясным,
если не использовать эти два слова.
У Платона это абсолютно ясно. Он говорил о форме, если прибегнуть к
современному переводу, как о том, что делает возможным существование и
понимание реальных вещей. Как это следует понимать? Приведем пример,
который позволяет приблизить Платона к современной дискуссии. В одной из
книг биолог и эколог Конрад Лоренц описывал поведение диких гусей. Изучая
жизнь этих птиц, он исходил из знания о их моногамности, из того, что они
образуют брачные пары только один раз в своей жизни, что составляет одно из
условий их жизни; этот образ жизни - наилучший для них, позволяющий лучше
адаптироваться к окружающей среде. Однако затем, при более обстоятельном
изучении их жизни, он обнаружил множество случаев немоногамного поведения.
Они заводили друзей и подруг и даже образовывали брачные пары во второй или
третий раз. Лоренц был, кажется, немного задет этим открытием, ибо был
глубоко убежден в моногамности диких гусей. Одна из девушек - сотрудниц его
института сказала: "Ну что ж, теперь после всего этого они похожи на
людей".
Что означает эта история? Она означает, и Лоренц сам говорит об этом, что
зоолог описывает не поведение эмпирического дикого гуся, а платонову идею,
платонову форму поведения дикого гуся. То, каким дикий гусь мог бы быть, а
не таким, каким он действительно является. Почему так? Говоря в терминах
дарвинизма, теории эволюции и естественного отбора, он видит в этом способ
его наилучшей адаптации к окружающей среде. Поведение гуся может совершенно
не соответствовать норме, которая описывает лишь оптимальные условия его
жизни. Этот способ описания в биологии репродуцирует понятие формы. То есть
того, чего нет ни в каком гусе, внутри него, как полагал Аристотель, а
совершенно отделено от любого реального гуся. Это - норма, в соответствии с
которой мы оцениваем поведение гуся. В этом и состоит тот путь, о котором
говорит Платон.
Как же это связать с тем, что мы так или иначе знаем? Это можно было бы
связать следующим образом: только при определенных постоянных условиях
окружающей среды существует что-то похожее на оптимальную норму для живого
существа. Следовательно, нам необходимо иметь нормы, определяющие не
только, каким живое существо должно быть, но и способы адаптации к
материальному миру. Мы называем их естественными нормами, и они - выше
идей, выше платоновских форм.
В своей притче Платон описывает людей, сидящих в пещере и смотрящих на
стену, где они видят только тени вещей, переносимых за их спинами. Когда
кто-то из них поворачивается - он видит реальность и вдруг ясно осознает,
сколь незначительно великое искусство людей, сидящих рядом и
рассматривающих тени. Это великое искусство - искусство предсказания того,
какая тень будет следовать за другой. Люди принимают тень за реальную вещь.
Искусство предсказания завершается тем, что один из них начинает понимать и
видеть реальные вещи. Увидев вещи, переносимые за спинами сидящих в пещере,
он идет наружу и видит тени вещей в свете солнца. Он зрит реальные вещи,
освещенные солнцем, и после этого может видеть само солнце.
Эта притча показывает, как возникает понимание. Самый низкий его уровень
состоит в способности предсказывать то, что будет происходить с тенями.
Такова наука, как она понималась в эмпиристской методологии. Таков и способ
осуществления успешных выборов. Следующий шаг состоит в том, чтобы увидеть
вещи, дающие эти тени. Таков путь теоретической физики, которая пытается
понять вещи сами по себе. Таков и путь реально-практической этики и
политической теории, обсуждающих то, как провести выборы. Восходя на
следующую ступень, видим тени реальных вещей, освещенных солнцем. Согласно
Платону, это - математика. Математика говорит об условии возможности вещей,
изучаемых теоретической физикой. Такова же и теоретическая этика, которая
говорит о правилах определения того, что действительно есть благо в
отдельных случаях.
Именно отсюда каждый из нас должен идти по пути к созерцанию реальных вещей
самих по себе. Это и есть то, что Платон назвал формами, или идеями,
например, сходство и различие, существование, движение, покой и т.д. Это
фундаментальные идеи. И если вы' смогли постичь их, необходимо идти дальше
и понять общее для всех них. Это общее для всех них в философской традиции
называется трансцендентальным, обозначающее одновременно и благо, и истину.
Единое, Благо, Истина, Бытие означают: быть единым, быть благим, быть
понимаемым и просто быть. Таковы наивысшие понятия, наивысшие формы, без
которых ничего нельзя понять и которые присущи нашему пониманию. Но
поскольку они имплицитно присущи нашему пониманию, мы вообще не сознаем их.
Мы обычно не задумываемся над ними, но, размышляя о них, в конце концов
придем к пониманию того, что же отражается этими фундаментальными
понятиями. Высшее понятие - понятие Единого тождественно в философии
Платона понятию Блага, которое уже не является просто понятием.
Затем необходимо вновь спуститься и пытаться понять все о реальности, все,
что известно, включая в конечном счете и чувственные явления, исходя из
этой наивысшей перспективы. Это и есть математическая физика. Платон
исходил из высших форм, нисходя к математическим формам и завершая этот
путь описанием моделей существующих вещей, т.е. того, что мы видим и
ощущаем всеми органами чувств.
В этом процессе нисхождения есть некоторые элементы, представляющие для нас
интерес. Завершая этот процесс, Платон описывает каждую вещь, как состоящую
из малых тел, являющихся единственными правильными симметричными телами,
которые математически возможны в трехмерном пространстве. Гейзенберг
говорил о том, что он был поражен этой идеей. Он полагает, что путь
современной физики, пытающейся редуцировать все к симметриям, близок к этой
идее Платона. Существует еще один момент, который меня привлекает, но все
же являющийся, конечно, немного утрированным. По-моему, можно ясно
показать, что симметрии, которые Платон относит лишь к малым телам,
возможны благодаря фанатизму, ибо сам Платон утверждает, что существуют
наименьшие линии и эти наименьшие линии равны. Поэтому из них образуются
треугольники, а из треугольников - правильные тела; тела не были бы
правильными, если бы их стороны не были равны. Они равны, ибо не могут
существовать меньшие стороны. В этом причина того, почему они равны. Это —
тот самый путь, на котором симметрии выводятся из фанатизма, и есть что-то
общее между философией Платона и задачей, стоящей перед нами в современной
физике. Чем же это можно объяснить? Может быть, тем, что это очень простая
идея. Для того чтобы понять ее, не нужно больших специальных знаний;
необходимо лишь понять общий принцип сочетания финитизма и симметрии.
И по Платону, и по Канту, человеческое познание - это познание,
осуществляемое конечным (финитным) разумом. Платон избрал определенный путь
описания этого процесса, утверждая, что мировая душа, будучи
фундаментальной реальностью в мире и проявляясь в мировых телах, есть
единственная реальность, частью которой является человеческая душа.
Причина, по которой мы способны понимать природу и свои чувства, кроется в
том, что мы - части той самой мировой души, составляющей основу
существования всего, что мы видим вокруг себя. Итак, на языке символов
Платон ясно формулирует принцип единства природы, утверждая, что высшим
понятием является само единство. Однако его невозможно выразить иначе;
можно лишь стараться подвести людей к пониманию того, что это так. Затем вы
все больше и больше разворачиваете различия, приходите к плюрализму. Но
плюрализм, как говорил Б. Эспаньят[5], никогда не может дать окончательную
истину; это наш способ самовыражения для постижения деталей. То, что мы
способны понимать, заключено в факте, что все вещи являются, используя
фразеологию неоплатоников, эманациями Единого, хотя слова "эманация" и нет
у Платона.
Позвольте мне напомнить только одно различие, которое целиком отличает нас
от Платона. Для нас время - центральное понятие, для Платона - нет. Правда,
у Платона время - крайне важное понятие; здесь я не могу детально обсуждать
различия в понимании времени, лишь отмечу, что Платон не создал теорию
различия между тем, что я называю фактом и возможностью, или что называется
на общепринятом языке различием между прошлым и будущим. Он, конечно, 1
понимает это различие, но его не эксплицирует. Это означает, что необходимо
иметь теорию о том, как наши теории развивались во времени; они не только
теории о времени, они теории во времени. Поэтому именно к современной
философии относится философия истории и философия истории науки в качестве
ее необходимых элементов. Опять-таки их нет и не может быть у Платона. Их
нет даже у Канта. Здесь тот исток, который проявляется, в наше время.
Такова одна из задач философии. Если мы пытаемся исследовать это основание
философии, кантонской философии и современной физики, то мы обнаружим, что
есть возможность их согласования.
Перевод К.А. Томилина
-----------------------
[1] Weizsacker C.F. von. Physics and philosophy // The Physicists
Conception of Nature. Ed. J. Mehra. Dordrecht - Boston, 1973. P. 736-749.
[2] Weizsacker C.F. Classical and quantum Description // The Physicists
Conception of Nature. P. 635-668.
[3] Джироламо Саккери в 1733 г. предпринял попытку вывести постулат о
параллельных линиях. В 1766 г. Г. Клюгель показал в своей диссертации, что
все три десятка такого рода попыток, и том числе и Саккери, ошибочны.
Вскоре Иоганн Ламберт предпринял еще одну безуспешную попытку вывести этот
постулат, в результате чего им была написана "Теория параллельных линий"
(опубликована посмертно в 1786 г.) — наиболее значительный труд по теории
параллельных линий до открытия неевклидовой геометрии. Ряд исследователей
считает, что эти ученые фактически осознали невозможность вывода постулата
о параллельных линиях из других постулатов.
[4]Теорема Нетер (1918 г.) устанавливает соответствие между
преобразованиями, оставляющими инвариантным действие, и законами
сохранения. Согласно теореме Нетер из инвариантности относительно сдвига по
времени (т.е. из гомогенности времени) следует закон сохранения энергии,
относительно пространственных сдвигов - закон сохранения импульса,
относительно пространственного вращения — закон сохранения момента импульса
и т.д.
Д'Эспаньят Б, — Сотрудник лаборатории теоретической физики и физики
элементарных частиц Парижском университете, участник симпозиума "Развитие
физической картины природы".[5]
