вздором... божественно прекрасного... во всем его единообразии» ', не
оставляет места личностному самосознанию. В погоне за бессмертием,
доступным по-настоящему лишь человеческой личности, эта личность
окончательно утрачивается. Эрос, по существу, терпит поражение.
Фрейд также укореняет инстинкт жизни, ее стремление продлиться до
бесконечности в Эрос, только у него как трезвого ученого XX в., последний
расшифровывается как пол, зародышевые клетки, точнее, их энергия — либидо.
Фрейд принимает положение Вейсмана о практически бессмертной «зародышевой
плазме, которая служит для сохранения вида, для размножения», дополняет его
динамическим пониманием, выдвигая на первый план «не самую живую материю,
но действующие в ней силы»2. Силам Эроса, с их принципом наслаждения,
принадлежит жизнестроительная, оптимистическая роль. Они борются с
первичным позывом к смерти, этим, по Фрейду, стремлением живой материи
вернуться в более простое, неорганическое состояние, из которого она когда-
то возникла. Фрейд, как и Платон, не утративший в своем представлении Эроса
древние натурфилософские его грани, видит в нем, в энергии либидо,
космическое влечение к соединению: атом стремится к атому — и созидается
большое и малое неорганическое тело, клетка к клетке — и возникает
многоклеточный организм, особь к особи — и формируются отряды, сообщества,
а на ступени человека — разного рода «либидинозно заряженные» родовые,
общинные массы, группы, наконец, общества. Но природный Эрос за притяжением
таит отталкивание, агрессию («Вражда» натурфилософов), и все союзы чреваты
взрывоопасными, самоуничтожительными потенциями. У Фрейда эта вторая,
антиэротическая первичная тенденция обозначается как влечение к Смерти, зов
Танатоса, то есть ученый, вслед за Гераклитом и Эмпедоклом, отщепляет от
Эроса его оборотную, отрицательную сторону, его противоречие в
самостоятельную силу.
Любовь- и этом проявляется ее уникальная роль в жизни — одна из немногих
сфер, в которых человек способен почувствовать и пережить свою абсолютную
незаменимость. Во многих социальных ролях и функциях конкретного человека
можно заменить, заместить, сменить, только не в любви. В этой сфере жизни
индивид имеет, таким образом, высшую ценность, высшее значение по сравнению
со всем остальным. Здесь человек не функция, а он сам, в своем конкретном и
непосредственном абсолюте. Именно поэтому только в любви человек может
прочувствовать смысл своего существования для другого и смысл существования
другого для себя. Это высший синтез смысла существования человека. Любовь
помогает ему проявиться, выявляя, увеличивая, развивая в нем хорошее,
положительное, ценное.
И, наконец, любовь — это одно из проявлений человеческой свободы. Никто
не может заставить любить (многое можно заставить сделать: работать, даже
совершать зло, но не любить) — ни другого, ни самого себя. Любовь — дело
свободной инициативы, она основа самой себя. У нее нет внешних побудителей,
она не сводится ни к умозаключениям, ни к природным влечениям, инстинктам.
Нередко она хорошо понятна разуму, и поэтому многие сближают любовь и
разум, противопоставляя их иррациональной вере. «Потому любовь,— пишет,
например, Л. Фейербах,— идентична лишь разуму, а не вере, что, как и разум,
любовь свободна, универсальна, в то время как вера по своей природе скупа,
ограниченна. Только там, где есть разум, властвует всеобщая любовь; сам
разум не что иное, как универсальная любовь» '.
Однако часто любовь выглядит как нечто неподвластное разуму, особенно
рациональной логике, расчетливым соображениям, что подчеркивали, в
частности, романтики в своей концепции любви. «В романтической любви,—
писал В. Жирмунский,— соединяются романтическое , учение о сущности жизни и
ее назначении, мистическая антология и этика. Любовь у романтиков— это
мистическое познание сущности жизни; любовь открывает любящему бесконечную
душу любимого. В любви соединяются небо и земля, чувственное и
одухотворенное, духовное обретает плоть; любовь — самая сладкая радость на
земле, на нее молятся, и она сама — молитва небу». В любви романтики
находили удовлетворение потребности в эмоциональной теплоте и
психологической интимности.
Такую «дополняющую» природу любви наиболее точно охарактеризовал,
пожалуй, Б. Паскаль в своем учении о «логике сердца», о «порядке любви»,
противоположном порядку, царящему в природе и разуме. Он писал:
«Сердце имеет свои законы, которых не знает разум...» И далее: «Сердце
держится своего порядка, а разум своего: он руководится причинами и
доказательствами, а сердце руководится иным. Никто не доказывает, что того-
то мы обязаны любить, излагая по порядку причины любви: это было бы
смешно... Этот порядок состоит главным образом в отступлениях на каждом
шагу от порядка — чтобы постоянно иметь в виду цель».
Две революции в отношениях мужчин и женщин
Культура и антикультура любви
В последние сто лет интерес к полу стал всемирным: никогда еще в
искусстве, в науке, в публичной жизни он не взлетал так высоко.
Этот всемирный интерес — новая — и очень сложная — проблема, которую
выдвинула перед человечеством сама история. Самопознание человека
углубляется, в него входят новые и новые области, и отношения полов стали
таким новым материком, не освоив который люди не могут идти дальше.
Поэтому и возникли на рубеже веков новые отрасли науки—сексология,
социология семьи, этнография пола; поэтому родилось в 20-е годы новое,
реалистическое половое просвещение; поэтому ученые, писатели, политики так
много говорят о женском вопросе, о переворотах в семье, об отношениях
мужчин и женщин.
На земле уже давно угасает патриархат, мужевластие (буквально —
«главенство отцов»). На смену ему идет новое состояние мира: его можно,
видимо, назвать биархат — главенство обоих полов (от латинского «би»— два и
греческого «архе»— главенство, начало, власть).
Биархатные перевороты пронизывают все отношения мужчины и женщины —
экономические и семейные, социальные и сексуальные. Женщина из домашнего
существа становится и общественным, из «второго пола» начинает делаться
равным. Все ее жизненные роли в корне меняются, и она делается, говоря
упрощенно, таким же двигателем общества и такой же личностью, как и
мужчина.
Эти кардинальные перемены в положении женщи-ць1 — начало больших
поворотов во всей «мужской» культуре и цивилизации. Они могут круто усилить
женский фермент в этой культуре, уравновесить добром и мягкостью силовые
струны — каркас нынешней цивилизации, они могут породить в будущем новую,
«андрогинную» культуру — союз всего лучшего в мужском и женском отношении к
миру.
Пока мы делаем только первые, черновые шаги к этой андрогинной
цивилизации. Мы идем на ощупь, вслепую, оступаемся, падаем, и это утяжеляет
и запутывает жизнь женщин, мужчин, семьи, общества. Впрочем, здесь будет
говориться только об одной стороне таких переворотов—психологической.
Биархатная революция, меняя весь уклад человеческой жизни, влияет и на
чувства людей, на их отношения, на всю любовную культуру человечества.
Революцией этой движут демократические идеалы; социальное равенство
мужчин и женщин — равенство людей, разных душой и телом, одинаковая
ценность мужского и женского вклада в жизнь человечества; гуманизм и
свобода их любви, рождение просвещенной и человечной любовной культуры,
вытеснение старых кодексов морали — ханжески-пуританских и распутно-
анархических. Цель этой революции — очеловечить все отношения мужчин и
женщин — общественные, трудовые, семейные, любовно-сексуальные.
Биархатные влияния преобладают в мировом реалистическом искусстве, в
сексологии, в научном половом просвещении, в передовом женском движении—во
всей демократической культуре мира. К ним присоединилась и католическая
церковь — очень влиятельная сила западного мира. В середине 60-х годов, в
самом начале сексуальной революции, она отказалась от понимания секса как
греха и заявила, что потребности нашего тела так же законны и человечны,
как потребности духа.
К сожалению, у нас почти нет серьезных работ о том что делается в этой
области на Западе, какие сложные процессы там протекают. Впрочем, некоторые
социологи, философы и литературоведы писали о сексуальной революции на
Западе, о ее необыкновенной запутанности, о двух ее течениях —
прогрессивном и регрессивном.
В сексуальной жизни Запада сплелись самые разные течения. Понемногу
угасает патриархатная докультура любви, построенная на незнании и
невежестве; начинает терять силу ханжески-пуританская антикультура; в
недрах этих сдвигов, служа их подспудным двигателем, нарастает
гуманистическая и просвещенная культура любви; а рядом полыхает анархо-
коммерческая антикультура секса, ошеломляя людей своей вакханальностью.
Разобраться в сложном сцеплении тех сдвигов, которыми полна сексуальная
культура мира, будет, пожалуй, легче, если мы поймем, что сейчас идет не
одна сексуальная революция с двумя флангами, а две, враждующие между
собой,— демократическая и анархическая. Они во многом полярны, хотя у них
есть и сходство.
Демократическая культура любви все больше набирает силу и все. острее
противостоит анархической антикультуре, которая тоже круто растет в
последние десятилетия. Эти полюсы культуры пола нарастают одновременно, и
такая поляризация — одна из главных черт сегодняшней сексуальной культуры.
Демократическая революция в отношениях полов — составная часть биархатных
переворотов, она до глубины пропитана их антидеспотическим и человечным
духом. Первые ее ласточки появились еще в XIX в., об этом много говорили
тогда экономисты, утописты, революционеры, писатели. Среди них были Фурье,
Дж. Ст. Милль, а в России—Н. Г. Чернышевский и М. Л. Михайлов; много писал
об этих переворотах Энгельс («Положение рабочего класса в Англии» и т. д.),
Маркс в «Капитале», Ленин в «Развитии капитализма в России» и в
послереволюционных работах.
Тогда начало в корне меняться все разделение труда между женщиной и
мужчиной и все их социальные роли — в обществе и в семье. Как говорил
Маркс, крупная промышленность разрушила экономическую базу старой семьи и
создала «новую экономическую основу для высшей формы семьи и отношения
между полами» .
Эта высшая форма семьи и высшая форма отношений между полами рождаются в
