случайным. Детерминация в некотором смысле перечеркивает случайное вовсе,
не оставляя случаю не единого шанса. Поэтому Лаплас и говорит, что
случайность всегда является только следствием нашего незнания и, добавим,
(неизбежным) следствием приблизительности измерений. Если, как говорит
Лаплас, траектория каждого атома мира так же детерминирована как и
траектории небесных тел, это означает что помыслить альтернативную
траекторию некоторого тела можно только всю целиком. То есть при условии
детерминированности траектории невозможна “бифуркация” при которой тело
перешло на участок траектории ОА, а могло бы вместо этого перейти на
участок ОВ. Другими словами, при условии детерминированности траекторий,
мы, строго говоря, не можем мыслить ОА и ОВ как возможные траектории одного
и того же тела.
Но возможность, как мы говорили, определяется относительно некоторой
идентичности. Если мы не можем мыслить альтернативную траекторию некоторого
тела как возможную траекторию того же самого тела, то мы вообще не можем
мыслить никаких возможностей. То, что две разных траектории могут частично
или даже целиком совпадать является теперь случайным фактом: важно, что это
две различные траектории и, вообще говоря, траектории различных тел.
Поэтому каждую детерминированную траекторию тела можно назвать линией
судьбы этого тела, неотделимой от него самого. Далее, если принять во
внимание, что детерминированы не отдельные тела в мире, но мир
детерминирован весь целиком, вместе со всеми внутренними взаимодействиями
всех его тел, то всякую альтернативную траекторию самого мельчайшего тела
мира можно будет помыслить только в рамках альтернативы миру в целом - в
ином возможном мире. Можем ли мы помыслить иной возможный мир, если этот
мир детерминирован? Относительно какой идентичности он будет определяться?
Сказанное выше об отдельной траектории тем более относится к миру в целом:
переплетение судеб атомов мира образует то, что можно назвать судьбой
самого мира. Два возможных мира не могут содержать никакой общей
идентичности - в противном случае это были бы не разные миры, а некоторые
разные возможные положения одних и тех же вещей, разные возможные состояния
одного и того же действительного мира, принадлежащие тому же самому миру.
То есть это бы означало, что мир содержит действительную и возможную часть.
Но если мир детерминирован, он не может содержать в себе самом других
возможных состояний. Мыслить же возможные миры можно только относительно
некоторой идентичности, находящейся вне всякого мира. Такую внешнюю по
отношению к детерминированному миру идентичность называют внешним
наблюдателем. Теперь можно, наконец, точно определить случайное:
случайное - это возможное, определенное относительно идентичности
наблюдателя, находящегося вне мира.
Другими словами, случайность это такой род возможности, при которой
всякое альтернативное возможное положение вещей рассматривается только как
элемент альтернативного возможного иначе детерминированного мира. Поэтому и
получается, что в мире случайности нет, и что она является “результатом
нашего незнания”. Поле случайного это пучок возможных миров, связанных с
одним и тем же идентичным наблюдателем, находящимся вне мира. Случайность
отличается от обычной возможности постольку, поскольку находящийся вне мира
наблюдатель отличается от всякой вещи мира, а сам мир отличается от
положения вещей, имеющего место в этом мире. Точнее поэтому говорить не о
возможных, а о случайных мирах. Судьба детерминированного мира оказывается
фундаментальным образом случайной, а не просто неизбежной. Именно поэтому
всякая телеология оказываются абсолютно неприемлемой для детерминизма. Без
допущения внешнего по отношению к миру наблюдателя и связанного с ним пучка
случайных миров невозможно говорить о детерминированном мире. То, что в
мире обнаруживаются регулярные явления, которые, только и допускают
детерминистическое описание (поскольку только в этом случае
детерминистическое описание может быть эмпирически обосновано верностью
сделанных на основе этого описания предсказаний) оказывается настоящим
чудом, поскольку любое научное объяснение этого факта немедленно подорвало
бы случайность, которая фундирует детерминизм. Ньютон привлекает для
объяснения регулярности мира божественное провидение не потому, что он не
может выдвинуть научно проверяемую гипотезу, а именно потому, что понимает
сам поставленный вопрос как ненаучный. Не с высоты современных достижений
науки, а исходя из самих принципов детерминизма, успех ньютоновской
механики следует считать чисто случайным.
Понятие внешнего по отношению к миру наблюдателя является
противоречивым постольку, постольку мир вообще не допускает чего-то
внешнего по отношению к себе: мир это все что есть. Во всяком случае, это
верно, если под наблюдателем иметь в виду обычного человека. Как
многократно замечалось, детерминизм ставит наблюдателя-человека в позицию
трансцендентного миру Бога. Что же произойдет с детерминизмом, если мы
попытаемся все же понять наблюдателя как человека, живущего в мире? Прежде
всего, в мире оказывается не один, а множество наблюдателей, каждый из
которых имеет свою точку зрения. Сам мир теряет при этом обозримость и
единство, поскольку каждый отдельный наблюдатель способен обозревать только
свою окрестность, собственное место в мире, а не мир в целом. Каждый
локальный наблюдатель может полагать пучок возможных положений для вещей из
собственной окрестности. Это - конгломерат мнений, а не “мир мнения”, как
иногда говорят, поскольку мнения не составляют собой мира. Не нужно думать
о мире, чтобы иметь собственное мнение и иметь в виду мнение другого.
Вспомнить о мире нас вынуждает война мнений. Война мнений выводит каждого
локального наблюдателя из его блаженного плюрализма. Движимый
необходимостью спора, наблюдатель выходит на мировую арену и становится
действующим лицом (или, как говорит Делез, [16] актером), событий мира.
Этот поворот не является ни произвольным (логически возможным), ни
случайным, ни логически необходимым, ни детерминированным. Он не является
логически возможным или необходимым, поскольку предполагает множество
локально определенных возможностных полей, а не одно общее поле возможного,
на котором прочерчены линии общей необходимости. Сам спор идет о проведении
границ, о разделе территории, которая, впрочем, заранее не определена как
целое. Установление общей точки зрения, общего поля возможного, на фоне
которого необходимость спора становится логической необходимостью,
распределяющей это поле между участниками спора - это установление мира
между соперничающими сторонами, введение в спор арбитра. Но не является ли
такой мир на деле только локальным союзом, направленным против другого
аналогичного союза? Не обстоит ли дело так, что логический мир достигается
только перед лицом внешней угрозы? И можем ли мы исключить, что другая, не
логическая, а скорее эмпирическая необходимость снова не ввергнет
логический союз в состояние войны - внешней и внутренней. Когда это
действительно происходит, когда действительно теряются единые логические
основания, мы, конечно, обязаны прежде всего предположить, что в механизме
логического союза произошли какие-то сбои, и попытаться их ликвидировать.
Но мы не можем раз и навсегда исключить возможность таких сбоев, не можем
даже наперед ограничить их масштабы. Мы должны допускать возможность
событий, разрушающих наше поле возможного и рождающих новые поля постольку,
поскольку это действительно происходит. О возможности таких событий
приходится говорить в необычном смысле. Это возможность изменения поля
возможного, то есть это не логическая возможность. Но это и не случайность,
поскольку здесь идет речь не о внешнем наблюдателе, а об участнике событий
мира. Такую возможность мы будем называть виртуальностью. События мира не
связаны в пучок единым наблюдателем, а образуют серию. Необходимость,
которая распределяет серию оказывается уже не произвольно выбираемой
логической необходимостью и не случайно выпадающим детерминированным
судьбой-шансом, а судьбой-неизбежностью, которую в начале мы назвали
необходимостью в смысле А.
Вместе с мнениями и логиками в события вовлекаются и физические тела.
В этом нет логической необходимости, но это и не дело случая, точнее
говоря, ни логической необходимости, ни случая недостаточно, чтобы это
произошло. Но когда это происходит, то происходит неизбежно, поскольку у
нас не остается ни поля возможного с запасными участками, ни даже запасного
возможного мира, где это событие могло бы нас миновать. Виртуальное
является по отношению к неизбежному такой же системой мест, средой, как
возможное для логически необходимого и случайное для детерминированного.
Детерминированный мир один, но детерминированных траекторий много, и каждая
детерминированная траектория определена своим случаем. Единство
детерминированного мира задано исключительно внешним наблюдателем, только
он схватывает мир как целое, тогда как изнутри детерминированный мир
распадается на набор случайностей. Неизбежный мир, единое неизбежное
событие есть событие столкновения, переплетения, потери и обретения себя,
перехода друг в друга всех составляющих мир атомов (индивидов). Но при этом
каждый атом имеет свою собственную судьбу, свои собственные события, среди
которых главными являются события его рождения и его смерти (приобретения и
потери идентичности). Точнее говоря, события не являются в строгом смысле
собственными и индивидуальными, поскольку собственное и индивидуальное
рождается и исчезает в событиях. Событие всегда вовлекает и
перераспределяет собственности и идентичности. Не существует атомарного
события - каждое событие распределяется на неопределенное число
составляющих его элементов. Все события неизбежны и составляют элементы
единого (но не целого) События так же как все детерминированные траектории
отдельных атомов составляют элементы совокупной траектории
детерминированного мира. Но если частные детерминированные траектории
распределяются в поле случайного, то частные неизбежные события
распределяются в поле виртуального. Различие судеб-шансов случайно,
различие судеб-неизбежностей виртуально.
Приведем простой пример. Рассмотрим событие собственного рождения. Я
