родился там-то и тогда-то, мои родители - такие-то люди. Могу ли я
помыслить возможность того, что я родился в другом месте, в другое время и
у других родителей? Вообще говоря, да, однако, возникают трудсности с
определением той идентичности, относительно которой устанавливается такая
возможность. Был бы я самим собой, если бы имел других родителей? В этой
связи возникает аристотелевский вопрос о существенных и несущественных
свойствах, то есть тех свойствах, без которых я сохраню свою идентичность и
тех, без которых я ее потеряю. Ясно, что будучи некоторой вещью в мире, я
не могу изменить все свои свойства и в то же время остаться сам собой [17].
Другой путь состоит в том, чтобы мыслить любые свойства как случайные, а
свою идентичность понимать как идентичность трансцендентного миру субъекта.
Тогда мы можем допустить в отношении себя какую угодно возможность - вместе
возможностью другого мира. Обратная сторона этой видимой легкости, однако,
состоит в обнаружении “упрямости факта”: при том, что в возможных мирах мы
можем вытворять что угодно, то, что в единственном действительном мире я
родился там и тогда, где родился, оказывается чем-то вроде “родового
клейма”, оказывается фактом, не допускающем к себе никакого иного отношения
кроме редукции посредством объективной фиксации. В детерминированном мире я
совершенно свободен от обстоятельств своего рождения в том, что от них не
зависит и абсолютно скован в том, что хотя бы в малейшей мере от этих
обстоятельств зависит. Но проходит ли эта грань - декартовская грань между
мыслящим и протяженным - совершенно четко? Как, например, быть с
биографией, которая, конечно же, разворачивается в протяженном? Можно ли
вынести собственную биографию и собственные поступки в их протяженном
измерении за пределы собственной мысли и собственной свободы?
Обстоятельства моего рождения и моя биография как последовательность
событий моей жизни требуют не только редукции, но и более деятельного
осмысления. Моя свобода состоит не только в том, чтобы воспользоваться
возможностями так, чтобы они совпали с необходимостями (этика разумного),
не только в том, чтобы высвободить свои спонтанности так, чтобы они совпали
с детерминированностями (этика естественного), но и в том, чтобы привести
свои виртуальности в соответствии с неизбежностями (этика неизбежного).
Если детерминированность факта моего рождения тогда-то и там-то при
переводе на язык логической необходимости состоит в том, что все мои
свойства являются несущественными по отношению ко мне как мыслящему
субъекту, то неизбежность события моего рождения при переводе на тот же
язык будет означать, что все мои свойства являются существенными по
отношению к моей идентичности: перед лицом неизбежности различие
существенного и случайного само оказывается случайным. Возможная
альтернатива обстоятельствам моего рождения состоит в том, что я, сохраняя
свою идентичность в существенном, приобретаю другие случайные свойства
(вроде “быть образованным”). Случайная альтернатива состоит в том, что я
мыслю своего протяженного двойника в ином возможном мире, сохраняя при этом
свою идентичность как трансцендентного миру субъекта. Виртуальная
альтернатива состоит в том, что я теряю себя без остатка. “Совместить”
виртуальное и неизбежное событие, таким образом, означает очень странную
вещь - еще более странную, чем совместить случайный и детерминированный
факт - потеряв себя без остатка обрести себя полностью заново,
воспроизвести себя в мельчайших биографических подробностях. Но ведь
потеряв себя без остатка, я уже не имею к чему вернуться, не имею никакого
эйдоса, по образу которого я могу себя выстроить, не имею никакой старой
мысли, которая дала бы мне новый шанс. Такое воспроизведение себя всего без
остатка оказывается ничем иным как чистым становлением. Именно на этом поле
- не просто логически возможного и даже не случайного, но виртуального -
прочерчивает линию неизбежность, распределяя единое Событие на его
бесконечно делимые элементы.
Синергетика
Все предыдущие выводы мы сделали, попытавшись чисто умозрительно
поместить внешнего наблюдателя классической механики внутрь наблюдаемого им
мира. Но мы ничего не сказали о том, возможна ли на этой основе какая-либо
наука. В действительности, попытки построить такого рода науку, которую,
вслед за Хакеном [18], называют синергетикой, имеют место начиная по
крайней мере с семидесятых годов нашего века. Мы не будем здесь пытаться
дать абрис нового научного направления, отсылая читателя к соответствующей
литературе. Но мы попытаемся вывести для синергетики некоторые более
конкретные следствия.
1. Поскольку речь идет о науке, то логика события, связанная с
имманентным наблюдателем, о которой шла речь выше, обязательно должна быть
каким-то образом формализована, то есть должна стать логикой в собственном
смысле слова - со своим полем возможного и своей линией необходимого. То же
самое мы видели в случае детерминизма - поле логически возможного и поле
случайного соотносятся в классической механике как формализм и его
интерпретация. При построении вероятностных моделей физических явлений
сначала рассматриваются возможные положения вещей, а уже затем они
интерпретируются как случайности. То, что камень, движение которого
подчинено законам Ньютона, брошенный так-то, упадет там-то, является
логически необходимой истиной. То, что это означает детерминированное
движение камня, является физической интерпретацией этой необходимости.
Таким образом, если мы хотим построить науку с внутренним наблюдателем, нам
нужно аналогичным образом соотнести логически возможное с виртуальным, а
логически необходимое с неизбежным. На первый взгляд такое соотнесение
возможного и виртуального кажется совершенно недопустимым: виртуальное
мыслиться чем-то вроде абсолютной пропасти, преодолеть которую может только
абсолютная неизбежность, тогда как логическая возможность это нечто очень
простое, доступное простому пересчету. Более того, виртуальность, как мы
говорили, это возможность изменения поля возможного. Как же тогда можно
соотносить виртуальное с каким-то конкретным полем возможного? Однако эту
ситуацию не следует драматизировать. Ведь случай по своему смыслу так же
радикально отличается от простой логической возможности, как и виртуальное
событие. Возможные миры тоже не принадлежат одному логическому полю
возможного, то есть не являются, строго говоря, логически возможными. И тем
не менее соотнесение случайного и логически возможного не просто
продуктивно в чисто научном отношении, но и ничем не грешит против
требований разума. Ведь на самом деле радикальное различие между
случайностью и возможностью не только не смазывается, но, может быть,
только впервые обозначается при том способе их соотнесения, который дает
классическая механика. Различие между формализмом и физическим смыслом само
радикально. Поэтому нет никаких оснований запрещать и соотнесение
возможного с виртуальным.
2. Одним из поводов для выхода синергетики за рамки классической
методологии является желание придать классической случайности не только
гносеологический, но и онтологический статус. Рассмотрим еще раз пример с
бросанием камня. Чтобы говорить о законе движения летящего камня нужно, на
самом деле, бросить не один, а много камней (воспроизводимость
эксперимента). Чем меньше отличаются начальные условия бросаемых камней
(место, откуда мы их бросаем, и вектор начальной скорости, которую мы им
придаем), тем ближе друг к другу эти камни падают.
Это и позволяет оперативно использовать такие абстракции как “реальная
величина” и “абсолютно точное измерение”: можно считать, что брошенный
камень имеет некоторые независимые от процедуры измерения начальные
характеристики X0 и V0, которые при подстановке в соответствующее
уравнение, являющееся выражением закона движения этого камня, позволяют
вычислить координату X1 падения камня. То, что при этом вычисленное место
падения камня отличается от реально измеренного, мы объясним погрешностями
измерения, погрешностями вычислений и, возможно, наличием неучтенных
факторов. Главное, что при уписанной ситуации можно считать, что все более
точные измерения имеют “реальную величину” в качестве предела результатов
измерений, и отождествлять эту реальную величину с той математической
величиной, которая подставляется в уравнение движения. Рассмотрим теперь
очень простой пример [19]: твердый шар падает на острие иглы, закрепленной
вертикально на поверхности стола.
Никакое увеличение точности измерения начального положения шарика не
только не позволяет точно предсказать в какую сторону от иглы отскочет шар,
но и не повышает достоверность того или иного предположения, сделанного по
этому поводу. В данном случае мы не только не можем измерить “реальное
положение” шара точно, но и не можем к нему приблизиться настолько, чтобы
это имело для решаемой задачи какое-то значение. Ситуация оказывается не
такой безвыходной в том случае, когда реальная система совершает большое
количество выборов подобного рода, так что в ней действительно реализуются
все или почти все возможности. При большой количестве повторных испытаний
мы, пользуясь соображениями симметрии, можем сказать, что справа и слева от
иглы упадет приблизительно однинаковое количество шаров. При таком подходе
точное “реальное положение” отдельного шара оказывается чисто
метафизическим понятием, не имеющим никакого операционального смысла. Но
оно во всяком случае здесь операционально и не мешает: можно верить в то,
что точное “реальное положение” существует, просто для того, чтобы
сохранить единство принципов с детерминистическим описанием. Однако
предположим ситуацию, когда падающий на иглу шар является элементом сложной
системы, состояние которой существенно зависит от того, падает ли шар слева
или справа от иглы. В этом случае говорят, что система испытывает
“бифуркацию”, то есть из двух возможных, качественно различных путей
развития, избирает один. Многочисленные примеры такого рода можно найти в
каждой книге по синергетике. С точки зрения детерминизма каждый из исходов
- при котором шар падает слева и при котором шар падает справа от иглы -
случаен только постольку, поскольку мы не знаем в точности начальных
