эрос, упоение величием России относятся всецело к эмпирическому бытию
России вне всякого историософского обоснования. В этом обращении к России
есть, конечно, реакция против слепого поклонения Западу и
пренебрежительного отношения ко всему русскому, что так ярко проявлялось в
русском вольтерианстве. Ломоносов был горячим патриотом и верил, что:
Может собственных Платонов
И быстрых разумом Невтонов
Российская земля рождать.
Державин, истинный «певец русской славы», защищает свободу и достоинство
человека; в стихах, написанных на рождение внука Екатерины II (будущего
императора Александра I), он восклицает:
Будь страстей твоих владыка,
Будь на троне человек.
Этот мотив чистого гуманизма все больше становится кристаллизационным
ядром новой идеологии. Чтобы не потонуть в безмерном материале, сюда
относящемся, остановимся только на двух ярких представителях русского
гуманизма XVIII века — Новикове (мы имеем в виду первый период его
деятельности) и Радищеве.
Новиков (1744-1818) родился в семье небогатого помещика, получил
довольно слабое образование дома, но много потрудился над своим
самообразованием. 25 лет он предпринял издание журнала («Трутень»), в
котором проявил себя человеком большого общественного чутья, страстным
обличителем разных неправд русской жизни, горячим идеалистом. Борясь со
слепым поклонением Западу, высмеивая жестокие нравы русской жизни того
времени, Новиков с глубокой скорбью пишет о тяжком положении русских
крестьян. Работа мысли шла под знаком реакции тогдашним «западникам» и
выработки нового национального самосознания. Но в гуманизме XVIII века у
русских все чаще начинает выдвигаться основное значение морали и даже
проповедуется первенство нравственности над разумом. В педагогических
мечтах, столь близких в России XVIII века к утопическому плану «создания
новой породы людей», на первое место выдвигали «развитие изящнейшего
сердца», а не разума, развитие «умонаклонения к добру». Фонвизин в
«Недоросле» высказывает даже такой афоризм: «Ум, коль скоро он только ум,—
самая безделица; прямую цену уму дает благонравие». В этих словах очень
типично выражен морализм, как некая новая черта русского сознания. Отчасти
здесь было влияние Запада , но была здесь и своя собственная склонность к
примату морали.
Издательская деятельность Новикова (всего было им выпущено 448 названий)
вскоре была перенесена в Москву, но тут она приняла иной характер: Новиков
сошелся с московскими масонами, его духовные интересы целиком перемещаются
от общественных к религиозно-философским и чисто моральным темам. Обратимся
к другому яркому выразителю русского гуманизма XVIII века — А. Н. Радищеву,
у которого мы найдем еще больше философского содержания.
Имя Радищева окружено ореолом мученичества (как и Новикова тоже), но,
кроме этого, для последующих поколений русской интеллигенции Радищев стал
неким знаменем, как яркий и радикальный гуманист, как горячий сторонник
примата социальной проблемы. Впрочем, несмотря на многочисленные монографии
и статьи, посвященные Радищеву, кругом него все еще не прекращается легенда
— в нем видят иногда зачинателя социализма в России, первого русского
материалиста. Для таких суждений, в сущности, так же мало оснований, как в
свое время было мало оснований у Екатерины II, когда она подвергла Радищева
тяжкой каре. Его острая критика крепостного права вовсе не являлась чем-то
новым — ее много было и в романах того времени и в журнальных статьях,
вроде вышеприведенного отрывка из «Путешествия» в Новиковском журнале
«Живописец». Но то были другие времена — до французской революции.
Екатерина II относилась тогда сравнительно благодушно к проявлениям
русского радикализма и не думала еще стеснять проявлений его, а тем более
преследовать авторов. Книга же Радищева, вышедшая в свет в 1790 году,
попала в очень острый момент политической жизни Европы. В России стали уже
появляться французские эмигранты, тревога стала уже чувствоваться всюду.
Екатерина II была в нервном состоянии, ей стали всюду видеться проявления
революционной заразы, и она принимает совершенно исключительные меры для
«пресечения» заразы. Сначала пострадал один Радищев, книга которого была
запрещена к продаже, позже пострадал Новиков, дело которого
былосовершенноразгромлено.
В лице Радищева мы имеем дело с серьезным мыслителем, который при
других условиях мог бы дать немало ценного в философской области, но судьба
его сложилась неблагоприятно. Творчество Радищева получило при этом
одностороннее освещение в последующих поколениях — он превратился в «героя»
русского радикального движения, в яркого борца за освобождение крестьян,
представителя русского революционного национализма. Все это, конечно, было
в нем; русский национализм, и до него секуляризованный, у Радищева вбирает
в себя радикальные выводы «естественного права», становится рассадником
того революционного фермента, который впервые ярко проявился у Руссо. Но
сейчас, через полтораста лет после выхода в свет «Путешествия» Радищева,
когда мы можем себе разрешить право быть прежде всего историками, мы должны
признать приведенную характеристику Радищева очень односторонней. Чтобы
правильно оценить «Путешествие» Радищева, необходимо ознакомиться с его
философскими воззрениями; хотя последние выражены в сочинениях Радищева
очень неполно, все же в них в действительности находится ключ к пониманию
Радищева вообще .
Скажем несколько слов о философской эрудиции Радищева. Действительно,
в работах Радищева мы очень часто находим следы влияния Лейбница. Хотя
Радищев не разделял основной идеи в метафизике Лейбница (учения о монадах),
но из этого вовсе нельзя делать вывод, что Радищев был мало связан с
Лейбницем. Другой исследователь идет еще дальше и утверждает буквально
следующее: «Нет никаких оснований думать, что Радищев был знаком с
сочинениями самого Лейбница». На это можно возразить кратко, что для такого
утверждения тоже нет решительно никаких оснований. Было бы, наоборот, очень
странно думать, что Радищев, очень внимательно проходивший курсы у
лейбницианца Платнера, никогда не интересовался самим Лейбницем. Кстати
сказать, как раз за год до приезда Радищева в Лейпциг было впервые
напечатано главное сочинение Лейбница по гносеологии (Nouveaux essais). В
годы пребывания Радищева в Лейпциге этот труд Лейбница был философской
новинкой, и совершенно невозможно представить себе, чтобы Радищев, который
вообще много занимался философией, не изучил этого трактата Лейбница
(влияние которого, несомненно, чувствуется во взглядах Радищева на
познание). Следы изучения «Монадологии» и даже «Теодицеи» могут быть
разыскиваемы в разных полемических замечаниях Радищева. Наконец, то, что
Радищев хорошо знал Bonnet, который, следуя лейбницианцу Robinet, отвергал
чистый динамизм Лейбница (что мы находим и у Радищева), косвенно
подтверждает знакомство Радищева с Лейбницем.
Из немецких мыслителей Радищев больше всего пленялся Гердером, имя
которого не раз встречается в философском трактате Радищева. Но особенно по
душе приходились Радищеву французские мыслители. О прямом интересе его к
Гельвецию мы знаем из его отрывка, посвященного его другу Ушакову. С
Гельвецием Радищев часто полемизирует, но с ним всегда в то же время
считается. Французский сенсуализм XVIII века в разных его оттенках был
хорошо знаком Радищеву, который вообще имел вкус к тем мыслителям, которые
признавали полную реальность материального мира. Это одно, конечно, не дает
еще права считать Радищева материалистом, как это тщетно стремится доказать
Бетяев. Занятия естествознанием укрепили в Радищеве реализм (а не
материализм), и это как раз и отделяло Радищева от Лейбница (в его
метафизике). Упомянем, наконец, что Радищев внимательно изучал некоторые
произведения английской философии (Локк, Пристли).
Как ни значительна и даже велика роль Радищева в развитии социально-
политической мысли в России, было бы очень неверно весь интерес к Радищеву
связывать лишь с этой стороной его деятельности. Тяжелая судьба Радищева
дает ему, конечно, право на исключительное внимание историков русского
национального движения в XVIII веке — он, бесспорно, является вершиной
этого движения, как яркий и горячий представитель радикализма.
Секуляризация мысли шла в России XVIII века очень быстро и вела к светскому
радикализму потомков тех, кто раньше стоял за церковный радикализм. Радищев
ярче других, как-то целостнее других опирался на идеи естественного права,
которые в XVIII веке срастались с руссоизмом, с критикой современной
неправды. Но, конечно, Радищев в этом не одинок — он лишь ярче других
выражал новую идеологию, полнее других утверждал примат социальной и
моральной темы в построении новой идеологии. Но Радищева надо ставить
прежде всего в связь именно с последней задачей — с выработкой свободной,
внецерковной, секуляризованной идеологии. Философское обоснование этой
идеологии было на очереди — и Радищев первый пробует дать самостоятельное
ее обоснование (конечно, опираясь на мыслителей Запада, но по-своему их
синтезируя). Развиваясь в границах национализма и гуманизма, Радищев
проникнут горячим пафосом свободы и восстановления «естественного» порядка
вещей. Радищев, конечно, не эклектик, как его иногда представляют, но у
него были зачатки собственного синтеза руководящих идей XVIII века:
базируясь на Лейбнице в теории познания, Радищев прокладывал дорогу для
будущих построений в этой области (Герцен, Пирогов и др.). Но в онтологии
Радищев — горячий защитник реализма, и это склоняет его симпатии к
французским мысли. В Радищеве очень сильна тенденция к смелым, радикальным
решениям философских вопросов, но в нем велико и философское раздумье. Весь
его трактат о бессмертии свидетельствует о философской добросовестности в
постановке таких трудных вопросов, как тема бессмертия... Во всяком случае,
чтение философского трактата Радищева убеждает в близости философской
зрелости в России и в возможности самостоятельного философского
творчества...
От этого течения в философском движении в России XVIII века перейдем
к третьему крупному течению, имеющему религиозно-философский характер. И
это течение идет по линии секуляризации — не отделяясь от христианства, оно
отделяется и отдаляется от Церкви. Первые проявления свободной религиозно -
