Самоубийство
Сибирская аэрокосмическая академия
Кафедра философии
Проблема самоубийства
Выполнил: Кулин Алексей
Гр. Е –81
Проверил: Морозова О.Ф.
Красноярск 2000
В чем же актуальность проблемы самоубийства. Я по совей наивности
или глупости думал , что актуальность видна из названия . Почему , а
потому что , я не отношусь к тем кто оценивает эту проблему , как “ к
отсеиванию отходного материала “ . И я не думаю, что вы относитесь к их
числу. Но у каждого человека, естественно должна быть своя точка зрения на
каждую проблему (по крайней мере мне так кажется). Для меня философия -это
не область особого научного знания , а всегда личное восприятие мира , в
котором оценка предваряет познание и определяет его. И воспринимаю я этот
мир с такой стороны , что проблема самоубийства для меня очень актуальна
(может я живу на другой планете, не знаю ).
Почему проблема самоубийства актуальна:
Во-первых: например в нашей да не только нашей стране смертность
превышает рождаемость .
Во-вторых : по причине того , что я не отношусь к числу тех кто
считает ,что самоубийство это отбор . Я считаю , что с помощью самоубийства
ушли из жизни много талантливых людей .
В-третьих :потому что эта проблема не решается .
Вот только три причины актуальности самоубийства, если подумать , я уверен,
что можно дописать еще не меньше трех .
Почему люди кончают жизнь самоубийством. Что может толкнуть их на то чтобы
поднять руку на самого себя. Что приводит человека, всегда стремящегося к
жизни , к самоубийству . Вот вопросы которые меня интересуют.
Самоубийство есть явление социальное. Статистика показывает, что в
каждой данной стране, в каждую данную эпоху совершается определенное
количество самоубийств и даже способы покончить с собою оказываются в
строго точных численных соотношениях. Конечно, каждый самоубийца приходит к
своему решению индивидуальным путем, но, тем не менее, основные факторы
индивидуального решения создаются социальными причинами. При прочих равных
условиях, биологически имеется на каждую тысячу жителей определенный
процент людей с наклонностью к самоубийству, т.е. людей с относительно
слабой волей, с недостаточным запасом энергии, склонных преувеличивать
дурное в окружающих обстоятельствах, а иногда и в себе самих, людей типа
меланхолического. К этому нужно прибавить, что молодые люди, переживая
кризис своего сознания в определенные годы (совпадающие с половым
созреванием) склонны чрезвычайно больно переживать все жизненные волнения,
прибегать к крайним решениям. Этот опасный в смысле своей импульсивности
возраст представляет постоянную почву для покушения на самоубийство. Почти
каждый, вспоминая свою молодость, может припомнить момент острых кризисов,
когда с необыкновенной легкостью готов был наложить на себя руки.
Таков, повторяю, биологический материал. Само собою разумеется, что не все,
биологически склонные к самоубийству, в конце концов к нему и приходят.
Если общественная жизнь не устроена, полна бурь или, наоборот, представляет
собою мертвенно-безнадежный штиль, при условии крайней
неудовлетворительности существования широких слоев, то жертв, из числа
людей склонных к самоубийству, становится много больше. Границы этой
биологической прослойки расширяются. В отчаяние приходят и люди более
прочные. Жизненные кризисы ломают и сметают вполне здоровых. История играет
на клавиатуре биологических типов ту пьесу, которая определяется ее
последовательным и закономерным развитием.
Поведение людей весьма редко определяется целиком философскими
соображениями и миросозерцанием. Уже Фихте отметил, что скорее отдельные
лица, выбирают себе по плечу и по характеру философскую систему, чем эта
последняя определяет характер и линию действия лица или группы. Но не
только уступчива философия в том смысле, что каждый молодец найдет в ее
безмерно богатом мире истину по своему образцу, но и раз выбранная, даже в
тех случаях, когда хозяин холит и нежит ее, разрабатывает и ценит, она не
обладает достаточно громким голосом в совете человеческих мотивов, где
выносятся активные решения и планы, где даются директивы исполнительнице-
воле.
Кто только не повторял, что поступки людские определяются чувствами,
интересами, а не абстрактными идеями?
Однако, и эту истину приходится принять с известным ограничением.
Свое значение философские убеждения все же имеют. И тем более может быть,
что философию каждый выбирает или вырабатывает сообразно своему характеру,
своей судьбе, своему социальному положению, своей эпохе. Самоубийство
бывает большей частью результатом тяжело сложившихся внешних обстоятельств
и наследственных, реже благоприобретенных изъянов, или, скажем,
"особенностей" нервной системы. Тем не менее, анализируя любое
самоубийство, мы найдем в нем момент, когда человек спрашивает себя: - Да и
что такое жизнь вообще? Что такое этот странный мир? - Этими словами он
призывает философию, и она, привычная ему философия, наличность которой он,
быть может, и не предполагал у себя, дает ему, обыкновенно, очень быстро
свой решительный ответ, то толкая его в гроб, то удерживая на краю могилы.
В каждом из нас в переплете сил, в хоре голосов занимает свое место и
выработанное нашей мыслью миросозерцание. В последние минуты, в моменты
высшего напряжения, мы обращаемся и к нашему общему миросуждению. И оно
говорит нам то "да", то "нет", подкрепляя или ослабляя последние решения.
Вопрос о самоубийстве и вопрос о мирооценке роковым образом родственны.
Имеются мирооценки, которые логически ведут к самоубийству, так что
отсутствует оно только в силу внешних, посторонних мысли причин. А
самоубийства очень и очень часто, как мы знаем из тысяч писем самоубийц,
принимают характер остро отрицательной мирооценки, своего рода акта
философского протеста.
Присматриваясь к философским переживаниям нашего времени, мы
замечаем, что в нем до полноты выражения достиг в своем роде величественный
процесс, который довольно удачно называют очисткой миросозерцания от
антропоцентризма (т.е. в центре человек).Казалось бы, с ростом культуры
должна расти и человеческая гордость? Куда уж там до антропоцентризма,
казалось бы, дикарю, поклоняющемуся и тигру и крокодилу, ставящему свою
судьбу в зависимость от камня или размалеванного чурбанчика, дикарю нагому,
голодному, напуганному, с ужасом взирающему на страшные силы тропической
природы, ежеминутно готовые размолоть его? Не скорее ли может считать себя
центром мира какой-нибудь Кант, идущий ночной порой по улицам Кенигсберга
и, подняв глаза к звездам, произносящий: "Есть два великие чуда в природе -
звездное небо над нами и нравственный закон внутри нас?" Да и один ли
нравственный закон? Ведь мы теперь прекрасно вооружены, мы покорили себе
пар и электричество, руками и мозгом мы сами создали великанов, рабски
повинующихся нам и перед которыми наш предок мог бы только трепетать.
Мыслью своею мы проникли в бездны пространств и времен. Из нашей мечты мы
извлекли произведения искусства, которые наполняют нашу душу гордостью и
нежностью, и, однако, чем дальше, тем больше отказываемся мы от того, чтобы
в центр мира ставить человеческое. И когда это миросозерцание
систематизировалось и приняло законченные формы, человек смог презрительно
посмотреть на громы и бури, на всю власть неповоротливой и бессердечной
материи. Ибо он знал, что она - ничто перед лицом Великого Духа, который
одним условием бесконечной своей воли может уничтожить и вновь создать ее.
Дух же этот, царь, чудовищно превосходящий величием земное великое царство,
- отец людей, близкий им, имеет их образ и подобие. Такая идея, такая
иллюзия делала не страшным существование .
Но время шло, и люди становились сильнее, а бог - дальше. Уже
говорили, что молитвы не доходят к богу, ибо он слишком мудр и велик, чтобы
решения его сообразовались с мольбами ничтожного червя. Пути его
неисповедимы. Доброе в наших глазах для него может быть злым, не нам судить
о нем, но да будет воля его. Бог возвеличился и обесчеловечился.
А там пришел теизм и уподобил вселенную прекрасному часовому
механизму. Чем мудрее мастер, тем менее нуждается построенный им механизм в
дальнейших его заботах. Бог успокоился в бесконечной Субботе, а в пятницу
законченный мир живет себе, идя своим путем. А в нем централен ли человек?
Мир-то этот для человека ли сотворен? Все более сомневаются и в этом.
Развертывается все непобедимее пантеизм, говорящий: "Бог все едино суть".
Но это все уж совсем не человекоподобно. Сам человек - лишь ничтожная часть
"всего". Центральная ли? Нет. Уже в системе Спинозы, в этом океане, каждая
капля которого неожиданно разверзается перед вами в новый океан, человек
тонет, уничтожается. Пантеизм это - вера в "Бога-Природу", ту самую, о
которой поэты говорят, что она "равнодушная, сияет вечной красотой" перед
человеческими горестями .
Правда, не сразу пришло человечество к выводу об абсолютном
равнодушии природы. Суровый материалист Гольбах, книга которого показалась
такой удручающе серой Гете, еще пишет слово "природа" с большой буквы и,
уверенный в непреклонности ее законов, верит в то же время в ее начальную
разумность и благость.
Припомните тургеневский образ природы-титанши в зеленом платье,
которая металлическим голосом вещает, что ей одинаково дороги человек и
блоха. Это зеленоодеждая богиня - еще добрая мать по сравнению с нынешним
представлением о природе. Нашей природе уже ничто не может быть дорого - ни
человек, ни блоха. Она, строго говоря, вовсе не существует, ибо в ней нет
центрального сознания, она ничего не чувствует, она - простой конгломерат
сил. Но самое убийственное в ней это - ее закономерность, ибо в ней нет
договора и нет законодателя, есть только рабы. Каждое существо в
происхождении, развитии и исчезновении своем находится в математически
строгой зависимости от своей среды. Все оно получило из нее, все
продиктовано ему ею. Но ведь все целое составлено из таких рабских частей,
