мира зрелища оказалась разгаданной, и оказалась она именно такой, как и
предсказывали ситуационисты. По крайней мере, в течение нескольких недель
западная капиталистическая страна жила мечтой ситуационистов.
4. Как всё начиналось
Во второй половине шестидесятых годов стало очевидно, что глобальный
взрыв недовольства и бунта приближается. В ретроспективе этот период можно
рассматривать в одном ряду с другими великими историческими моментами -
1848, 1905 или 1917-19 годы, - когда старый режим подвергался всемирной
атаке. Если рассуждать в терминах классической революционной теории, взрыва
в шестидесятые не должно было произойти: капитализм, похоже, смог
преодолеть экономические противоречия, организации трудящихся работали рука
об руку с капиталом, и за исключением нескольких стран Третьего мира,
казалось, все шло хорошо. Но на Западе восстание исходило не от
пролетариата, а от отчужденной молодежи и маргинальных групп,
протестовавших против удушливой скуки и лицемерия жизни.
Но, конечно же, не обстоятельства, при которых был напечатан памфлет,
а, прежде всего его содержание вызвали скандал, поскольку памфлет был
яростной атакой не только на роль студентов, но на общество зрелища вообще.
Намеренно провокационный, как и все ситуационистские тексты, памфлет
говорил о том, что студенты, производимые в массовых масштабах, неспособны
думать - в полном соответствии с интересами зрелища, - и призывал к
незаконным действиям в качестве лучшего ответа на это. Приговор суда
заслуживает того, чтобы его процитировать. Говоря о Ситуационистском
Интернационале, судья заметил, что "эти циники не останавливаются перед
воровством, разрушением образования, уничтожением работы, тотальным
разрушением и мировой пролетарской революцией, единственной целью которой
является "запретное удовольствие".
Скандал, сопровождавший выход в свет "Нищеты студенческой жизни" и
публикация книг Дебора и Ванейгема в 1967 году вызвал беспрецедентный
интерес и дискуссии о ситуационистском анализе, в то время как французские
студенты начали год разрушения и агитации, достигший своей кульминации во
время майских событий в Париже. В январе 1968 года радикально настроенные
студенты, находившиеся под влиянием ситуационистов, организовали группу
"бешеных" (enrages). Более широкое "Движение 22 марта" также находилось под
некоторым их влиянием.
После оккупации полицией Латинского квартала, последовавшей за
мощными, продолжительными и сопровождавшимися насилием демонстрациями,
протест распространился на фабрики и в учреждения. К середине мая во
всеобщей забастовке принимало участие уже более десяти миллионов человек,
выдвигавших требования, находившиеся за гранью понимания государства,
предпринимателей и профсоюзных бюрократов.
С самого начала рабочие отвергли повышение заработной платы, о котором
договаривались профсоюзы, призывая вместо этого фундаментально изменить
организацию труда и требуя самоуправления. Возникли сотни независимых
рабочих советов. Работники государственного телевидения передавали в эфир
предупреждения о действиях полиции. Футболисты требовали "футбола для
футболистов". Студенты оккупировали Сорбонну и другие университеты. Люди
гуляли по улице, освобожденные от прежней зажатости. Ванейгемовский
фестиваль приближался.
В то время как Ситуационистский Интернационал был слишком мал, чтобы
оказывать непосредственное влияние на события, - тогда в нем было только
сорок человек, - его идеи и взгляды пропитывали атмосферу карнавала. Члены
СИ участвовали в деятельности Комитета за продолжение оккупаций,
призывавшего неуклонно углублять восстание самыми поэтичными
сюрреалистскими призывами: "Я принимаю свои желания за реальность, потому
что верю в реальность моих желаний" - говорилось в одном графитти, "Вся
власть воображению!" - кричало другое. Настенную литературу можно
рассматривать одновременно как реализацию искусства и detournement
городской среды.
Хотя эта почти-революция закончилась растворением радикальных
требований трудящихся в узко понимаемые соглашения о зарплате и условиях
труда и неспособностью студентов сохранять революционную сплоченность перед
лицом предложенных правительством уступок, майские события были наибольшим
приближением к социальной революции на послевоенном Западе. Парижское
восстание показало в зачаточной форме контуры новой, менее отчужденной и
более человечной общественной жизни.
5. Конец ситуационисткого интернационала
Майские события, однако, не завершились detournement'ом общества,
вместо этого старому порядку удалось восстановить контроль. Хотя
Ситуационистский Интернационал незамедлительно заявил о своей роли в
подготовке взрыва, ситуационисты все же болезненно осознавали, что их
анализ был ошибочен: предсказанная революция не свершилась. Последствия
майских событий были основной причиной самороспуска СИ пять лет спустя.
В полном соответствии с ситуационистской модой, смерть Интернационала
сопровождалась яростной полемикой и взаимными обвинениями групп Дебора и
Ванейгема. Это отражало центральное противоречие ситуационистской мысли:
напряженные отношения между желанием "делать революцию" и жить как можно
более полной жизнью в существующем обществе. Фактически это было
возвращение к полемике, возникшей во время раскола СИ в 1962 году, когда
фракция Дебора критиковала политику желания Ванейгема как игру в темных,
малозаметных трещинах капиталистического общества.
Несмотря на свою малочисленность и непродолжительное существование,
Ситуационистский Интернационал оказал и продолжает оказывать огромное
влияние на радикалов от культуры и ультра-левых в Европе и Соединенных
Штатах. Возможно, наибольшее влияние ситуационисты оказали именно в области
общественной теории. Говоря об обществе зрелища, Дебор по существу
представил первый анализ постмодернистской эпохи. Многие из современных
старейшин постмодернизма были частью той же парижской тусовки, в которой
вращались ситуационисты, и существует явная преемственность между работой
ситуационистов и возникшими позднее постмодернистскими общественными
теориями.
Какое значение может иметь теория ситуационистов сегодня? Перспективы
радикального общественного переустройства столь смутны, что даже могут
показаться несуществующими. Полные игры, освободительные требования
реализации желания Ванейгема сегодня кажутся эксцентричными, если не
откровенно фривольными в мире жесткой, изматывающей работы. Адреналиновый
шок шестидесятых давно улетучился, а вместе с ним улетучились и мечты
революционеров. Может даже показаться, что Ситуационистский Интернационал
умер вовремя.
Отнюдь! В нашу несчастную и обездушенную эпоху, когда у нас больше нет
выбора между "гарантией умереть от голода и гарантией умереть от скуки",
аргументы ситуационистов приобретают новую силу и значимость.
Это, однако, не означает, что в теории ситуационистов нет проблем. Их
вывод о том, что капитализм преодолел экономические противоречия, был,
очевидно, неверным, близоруким, результатом восприятия послевоенного бума
как постоянного положения вещей. Ожидания ситуационистов, что капитализм
продолжит обеспечивать изобилие, не выдержали проверки временем.
Соответственно, слаб был и их анализ экономических бедствий. Концентрация
на несчастье и банальности отчужденной жизни выдавала недостаточное знание
или недостаточный интерес к положению беднейшей части населения планеты.
Теоретические предпочтения ситуационистов также явственно говорят об их
собственном классовом положении.
Вторая нерешенная проблема ситуационистской мысли возникает в связи с
концепцией радикального субъекта Рауля Ванейгема. Оставляя в стороне
заявление постмодернистов о том, что личности не существует (!),
ванейгемовская политика желания - а это очень соблазнительная политика, -
имеет определенный риск скатывания к простому мелкобуржуазному гедонизму.
Должны ли мы попытаться прожить хорошую жизнь сейчас и позволить моменту
революции удалиться к линии горизонта или мы должны сдерживать стремление к
удовольствию до того момента, когда мы, наконец, достигнем утопии? Этот
вопрос ситуационисты так и не разрешили.
Другая проблема возникает в связи с заявлением о том, что капитализм
есть источник всякого отчуждения (подразумевается, что изменение
господствующих общественных отношений приведет к мистическому единству и
интеграции всех индивидов). Проблематичным было и предположение о том, что
экономические противоречия - единственные, которые имеют значение.
Если, как заявляли ситуационисты, их теория требовала революционной
практики, тогда Ситуационистский Интернационал не отвечал своим собственным
высоким требованиям. Ги Дебору довольно успешно удавалось контролировать
направление деятельности Ситуационистского Интернационала. Он стал первым
среди равных в организации, которая требовала полного отсутствия иерархии,
до тех пор пока она не превратилась в организацию, состоявшую буквально из
одного человека. Ситуационистский Интернационал также страдал от
элитарности, самонадеянности и язвительных перебранок - во имя сохранения
революционной чистоты.
Но даже, несмотря на проблемы, претензии, преувеличения и ошибки,
ситуационистская мысль остается значимой для тех, кто продолжает -
столкнувшись с вредными испарениями постмодернизма - мечтать о лучшем,
радикально ином мире. Ситуационисты предложили существенную историческую
критику современного капитализма, первый анализ условий постмодерна, но
этим не исчерпывается их вклад в благородную традицию отрицания и протеста.
Массовые восстания в Восточной Европе усилили нашу уверенность в том,
что отказ может разрушить существующий общественный строй. Ситуационисты
работали над тем, чтобы показать, что подобная общественная трансформация в
сердце капитализма не только желательна, но и возможна. За это мы перед
ними в неоплатном долгу. По крайней мере, ситуационисты предприняли попытку
изменить мир. Кто может желать большего?
6. Сегодняшний взгляд на события 60-х и контркультуру
Раньше даже для социологов и политиков такие имена как Аллен Гинзберг,
Кен Кизи, Тимоти Лири, Джерри Рубин, Уильям Берроуз, не говоря о Герберте
