Учение об идеях Платона и его оценка Аристотелем
МГТУ им. Н.Э. Баумана
Кафедра философии
Учение об идеях Платона
и его оценка Аристотелем
Исполнитель: Литовченко Д.В.
Консультант: Васильева Л.М.
1996 г.
План реферата.
1. Введение.
2. Учение Платона об идеях.
3. Критика Аристотелем учения Платона об идеях.
4. Заключение.
Введение.
Данный реферат посвящен философским трудам двух выдающихся философов
античности - Платона и Аристотеля.
Философское наследие этих гениальных мыслителей весьма обширно, а
влияние его огромно и прослеживается во всех областях духовной и научной
жизни в течение многих лет. Созданные ими философские системы нашли много
последователей, вплоть до современности, а высказанные ими идеи нашли свое
отражение в трудах многих позднейших философов (в том числе философов
Нового времени). Даже если признать некоторым преувеличением высказывание,
что, ”сопоставляя новейшие идеалистические системы с учениями Платона и
Аристотеля, современные философы нередко приходят к выводу, что ни классики
идеализма, ни их продолжатели не выдвинули принципиально новых проблем, не
преодолели заблуждений этих великих мыслителей”[1], все равно очевиден их
огромный вклад в становление и развитие философии как науки, поэтому
обращение к их творчеству, несмотря на огромную дистанцию во времени и
немалый прогресс философской мысли с тех времен, представляется вполне
обоснованным.
Учение Платона об идеях.
Платон (427-347 г. до н.э.) родился в знатной аристократической семье
(по линии отца он был потомком последнего аттического царя Кодра, не менее
знатным был и род его матери). Столь высокое происхождение представляло
широчайшие возможности для физического и духовного совершенствования.
Известно, что Платон уделял много внимания художественной деятельности (и
небезуспешно), а также получал призы в весьма престижных спортивных
состязаниях. Но в историю античной культуры Платон вошел в первую очередь
не как талантливый поэт, музыкант или выдающийся спортсмен, а прежде всего
(а, пожалуй, даже и в основном) как философ, у которого “больше, чем у кого-
нибудь, философия была жизнью”[2] и который “свои теоретические построения
выстрадал всей свое благородной эллинской душой”[3].
Не вызывает сомнения, что учение Платона об идеях является одной из
важнейших составных частей его творчества. Многие исследователи склоняются
к мысли, что оно является своеобразным “ядром” всей его философской системы
(пожалуй, учение об идеях можно без какого-либо преувеличения назвать
центром всего, созданного им в области науки, поэтому изложение философии
Платона, оставляющее без внимания данное учение, по-видимому, просто
немыслимо). Тем не менее следует отметить, что платоновское учение об идеях
не есть нечто изолированное и оторванное от всего остального им
созданного: напротив, Платон, будучи последовательным учеником Сократа,
логически развил и дополнил философию своего учителя, уделив особое
внимание знанию и поиску его оснований, а само учение об идеях явилось
естественным завершением этого поиска. Поэтому мы, говоря словами А.Ф.
Лосева, “не имеем права исходить из анализа только того, что
непосредственно относится к теме”[4], и поэтому будем здесь рассматривать
интересующую нас тему в необходимой взаимосвязи с остальными сторонами
учения великого философа.
В досократовской философии вопрос о познаваемости мира или вообще не
упоминался, или познаваемость мира напрямую связывалась с возможностями
чувственного восприятия. Заслуга Платона в том, что он в отличие от своих
предшественников обратил особое внимание на недостатки чувственного
восприятия (и соответственно основанного на нем обыденного сознания). По
Платону, восприятие представляет нам вещи не такими, какими они есть “на
самом деле”, а такими, какими они кажутся нам (или нашим органам чувств):
“...нашу природу, со стороны образования и необразованности, уподобь вот
какому состоянию. Вообрази себе людей как бы в подземном пещерном жилище,
которое имеет открытый сверху и длинный во всю пещеру вход для света. Пусть
люди живут в ней с детства, скованные по ногам и по шее так, чтобы пребывая
здесь, могли видеть только то, что находится перед ними, а поворачивать
голову от уз вокруг не могли. Пусть свет доходит до них от огня, горящего
далеко вверху и позади них, а между огнем и узниками на высоте есть дорога,
против которой вообрази стену, построенную наподобие ширм, какие ставят
фокусники перед зрителями, когда из-за них показывают свои фокусы. ...
Смотри же: мимо этой стены люди несут выставляющиеся над стеною разные
сосуды, статуи и фигуры, то человеческие, то животные, то каменные, то
деревянные, сделанные различным образом, и что будто бы одни из прохожих
издают звуки, а другие молчат. ... Разве ты думаешь, что эти узники на
первый раз как в себе, так и один в другом видели что-нибудь иное, а не
тени, падавшие от огня на находящуюся перед ним пещеру? - Как же иначе, -
сказал он... А предметы проносимые - не то же самое? - Что же иное? - Итак,
если они в состоянии будут разговаривать друг с другом, не думаешь ли ты,
что им будет представляться, будто называя видимое ими, они называют
проносимое? - Необходимо. Но что, если в этой темнице прямо против них
откликалось бы и эхо, как скоро кто из проходящих издавал бы звуки, к иному
ли чему, думаешь, относили бы они эти звуки, а не к проходящей тени? -
...Не к чему иному, сказал он. - Да и истиною-то, примолвил я, эти люди
будут почитать, без сомнения, не что иное, как тени. - Необходимо, сказал
он. - Наблюдай же, продолжал я: пусть бы, при такой их природе, приходилось
им быть разрешенными от уз и получить исцеление от бессмысленности, каковы
бы она ни была; пусть бы кого-нибудь из них развязали, вдруг принудили
встать, поворачивать шею, ходить и смотреть вверх на свет: делая все это,
не почувствовал ли бы он боли и от блеска не ощутил бы бессилия взирать на
то, чего прежде видел тени? И что, думаешь, сказал бы он, если бы кто стал
ему говорить, что тогда он видел пустяки, а теперь, повернувшись ближе к
сущему и более действительному, созерцает правильнее, и, если бы даже,
указывая на каждый проходящий предмет, принудили его отвечать на вопрос,
что такое он, пришел бы он в затруднение и не подумал бы он, что виденное
им тогда истиннее, чем указываемое теперь? - Конечно, сказал бы он.”[5].
В вышеприведенном отрывке Платон на образном примере показывает
различие между самим предметом и нашим чувственным представлением о нем.
Но, выявив недостаточность чувственного восприятия, Платон пошел не по пути
установления диалектической связи ощущений (чувств) и теоретического
мышления (разума), а по пути их противопоставления, утверждая, что чувства
не могут быть источником истинного знания, но лишь побудителем,
способствующим тому, что разум обращается к познанию истины: “если притом
положишь, что восхождение вверх и созерцание горнего есть восторжение души
в место мыслимое, то не обманешь моей надежды, о которой желаешь слышать.
Бог знает, верно ли это; но представляющееся мне представляется так: на
пределах ведения идея блага едва созерцается; но, будучи предметом
созерцания, дает право умозаключать, что она во всем есть причина всего
правого и прекрасного, в видимом родившая свет и его господина, а в
мыслимом сама госпожа, дающая истину и ум... ”[6].
При этом впервые (и это тоже заслуга Платона) было подчеркнуто не
только несовпадение знания о мире с самим миром, но и несовпадение понятия
о предмете с самим предметом: ведь одно понятие может обозначать многие
предметы, но ни один из них не выражает полностью сути этого понятия.
Следовательно, делает вывод Платон, основание понятия не в предмете, а в
чем-то другом, что не является ни предметом, ни понятием. И этим “другим”,
согласно Платону, является идея, то есть “для себя сущее или “в себе”
вещей”. Соответственно сама идея есть первопричина всего сущего. Вот что об
этом говорит сам Платон: “Эту[7]область занимает бесцветная, лишенная
очертаний, неосязаемая сущность, подлинно сущая, зримая одному лишь
кормчему души - разуму[8]; на нее-то и направлено истинное знание.
Поскольку разумом и чистым знанием питается мышление бога да и всякой души,
какая стремится воспринять надлежащее, - она, видя время от времени
подлинно сущее, ценит его, питается созерцанием истины и блаженствует, пока
небесный свод не перенесет ее по кругу опять на то же самое место. При этом
кругообороте она созерцает самое справедливость, созерцает
рассудительность, созерцает знание - не то знание, которому свойственно
возникновение, и не то, которое меняется, содержась в том изменчивом, что
мы называем бытием, но то настоящее знание, которое содержится в подлинном
бытии”[9]. Идеи вечны, неподвижны и неизменны, что Платон показывает на
примере идеи прекрасного следующим образом: “нечто, во-первых, вечное, то
есть не знающее ни рождения, ни гибели, ни роста, ни оскудения, во-вторых,
не в чем-то прекрасное, а в чем-то безобразное, не когда-то, где-то для
кого-то и сравнительно с чем-то прекрасное, а в другое время, в другом
месте, для другого и сравнительно с другим безобразное. Прекрасное это
предстанет ему не в виде какого-то лица, рук или иной части тела, не в виде
какой-то речи или знания, не в чем-то другом, будь то животное, Земля, небо
или еще что-нибудь, а само по себе, всегда в самом себе единообразное; все
же другие разновидности прекрасного причастны[10] к нему таким образом, что
они возникают и гибнут, а его не становится ни больше, ни меньше, и никаких
воздействий оно не испытывает”.[11]
Признав идею первопричиной всего сущего, Платон тем самым определил и
основную задачу философии, и предмет науки как познание мира идей, которое
возможно лишь посредством диалектического процесса мышления как процесса
образования и разделения понятий, и выявление их совместимости (или
несовместимости) с предметным миром. Таким образом, Платон признает два
метода познания: чувственный (неподлинный) и понятийно-мысленный
