Закон Валерия лишил государственный строй Рима всего, что у него еще оставалось общего с правлением греческих царей героической эпохи. Консулы уже не имели власти карать за преступления. Хотя все преступления имеют публичный характер, тем не менее надо отличать те из них, которые касаются взаимных отношений граждан, от тех, которые, скорее, касаются отношений государства к гражданам. Первые называются преступлениями частными, а вторые – публичными. Публичные преступления судил сам народ. Что касается частных, то он поручал специальной комиссии назначать квестора для суда над каждым преступлением этого разряда. В квесторы народ часто избирал должностное лицо, но иногда и частное. Их называли квесторами отцеубийства. О них упоминается в законах двенадцати таблиц.
Квесторы назначали так называемого судью данного дела, который избирал по жребию судей, составлял суд и председательствовал в нем.
Следует обратить внимание на участие, которое принимал сенат в назначении квестора, для того чтобы уяснить себе, каким образом были в этом отношении уравновешены власти. Иногда сенат заставлял избрать диктатора для отправления должности квестора; иногда он приказывал, чтобы избрание квестора было поручено народному собранию, созванному трибуном; наконец, случалось, что народ давал поручение избранному им для этого должностному лицу сообщить сенату о каком-нибудь преступлении и просить его назначить квестора, как это видно из суда над Луцием Сципионом, о котором говорит Тит Ливии.
В 604 году от основания Рима некоторые из этих временных комиссий были обращены в постоянные. Мало-помалу материал преступлений был разделен по вопросам, которые составили предмет постоянных судов. Каждый из этих судов был поручен ведению особого претора. Власть преторов судить эти преступления была ограничена годичным сроком, по истечении которого они отправлялись управлять своими провинциями.
В Карфагене совет ста состоял из пожизненных судей. Но в Риме преторы назначались на один год, а судьи – даже на более короткий срок, потому что они назначались для каждого дела особо.
До Гракхов судей избирали из сословия сенаторов. Тиберий Гракх заставил избирать их из сословия всадников; эта перемена была настолько важной, что сам трибун считал, что он одной этой мерой подорвал силу сословия сенаторов.
Надо заметить, что распределение трех властей может быть очень благоприятно для свободы конституции, хотя менее благоприятно для свободы гражданина. В Риме могущество народа, обладавшего законодательной властью и частью власти исполнительной и судебной, было так велико, что оно нуждалось в противовесе со стороны другой власти. Хотя сенат и обладал частью исполнительной власти и некоторыми отраслями законодательной, но этого было мало для противовеса народу. Нужно было, чтобы он пользовался частью судебной власти, и он пользовался ею, когда судей выбирали из сенаторов. Но после того как Гракхи лишили сенаторов участия в суде, сенат уже не мог противостоять народу. Таким образом, Гракхи поколебали свободу строя ради усиления свободы народа, но последняя погибла вместе с первой.
Отсюда произошли бесконечные бедствия. Государственный строй был изменен в такое время, когда в пылу гражданской борьбы основные законы уже почти не существовали. Всадники перестали быть тем средним сословием, которое соединяло народ с сенатом, и узы единения в государственном строе были порваны.
Существовали и частные причины, в силу которых не следовало поручать судебную власть всадникам. Государственный строй Рима был основан на том принципе, что войско его должно было состоять из лиц, достаточно состоятельных, чтобы отвечать перед республикой за свое поведение своим имуществом. Всадники, как люди самые богатые, составляли кавалерию легионов. Но после своего возвышения они уже не захотели служить в этом войске. Надо было образовать новую кавалерию: Марий стал набирать в свои легионы всякий сброд, и республика погибла.
Кроме того, всадники брали на откуп доходы республики; они были жадны, они сеяли одно общественное бедствие за другим, одну нужду за другой. Таких людей не только не следовало делать судьями, но и самих их надо было бы постоянно держать под надзором судей. К чести наших старинных французских законов надо сказать, что при заключении договоров с деловыми людьми они относились к ним с недоверием, которое, естественно, внушает неприятель. Когда в Риме судебная власть была передана откупщикам, не стало ни добродетели, ни порядка, ни законов, ни судов, ни судей.
В некоторых отрывках из Диодора Сицилийского и Диона встречается довольно наивное изображение такого положения дел. "Муций Сцевола, - говорит Диодор, - захотел воскресить нравы старицы, жить честно и воздержанно, только на средства от своего собственного имущества. Предшественники его, вступив в сообщничество с откупщиками, которые были в это время судьями в Риме, наводнили провинцию всякого рода преступлениями. Но Сцевола покарал ростовщиков и посадил в тюрьмы тех, которые сажали туда других".
Дион рассказывает, что наместник Сцеволы Публий Рутилий – человек, не менее Сцеволы ненавистный всадникам, был обвинен по своем возвращении из провинции в том, что он получил подарки и присужден к денежному штрафу. Он тотчас же заявил об уступке своего имущества. Он доказал свои права на владение им, и его невинность обнаружилась в том, что ценность его имущества оказалась гораздо меньше ценности того, в похищении чего его обвиняли. Он не захотел более жить в одном городе с такими людьми.
Диодор говорит еще, что итальянцы закупали в Сицилии партии рабов для возделывания своих полей и ухода за своими стадами и не кормили их, вследствие чего эти несчастные, одетые в шкуры животных, вооруженные копьями н дубинами и окруженные стаями больших собак, были вынуждены грабить по большим дорогам. Они опустошали всю провинцию, так что жители ее могли считать своим только то имущество, которое находилось под охраной городских стен. И ни один проконсул, ни один претор не мог или не хотел воспротивиться этим беспорядкам, не смел наказать этих рабов, потому что они принадлежали всадникам, которые обладали судебной властью в Риме. Это было, однако, одной из причин восстания рабов. Скажу только одно: людям, занимавшимся профессией, единственная цель которой – нажива, профессией, которая всегда всего требовала, но от которой никто ничего не требовал, профессией, неумолимой и глухой ко всему на свете, - этим людям, которые не только расхищали богатства, но разоряли и самую бедность, не следовало вручать судебную власть в Риме."
Правовые взгляды
В идейном наследии Монтескье большое значение имеет его правопониманне. Уже одно название основного труда Монтескье, над которым он работал более 20 лет, – "О духе законов" говорит о том, что юридическая проблематика была основным содержательным звеном его творчества. Правопонимание Монтескье является тем стержнем, вокруг которого выкристаллизовывались все остальные идеи этого мыслителя.
Учение Монтескье о праве сформировалось в идейной борьбе с теологическими подходами к юриспруденции. В своей работе "Защита "О духе законов" Монтескье последовательно размежевывал предметные области юриспруденции и теологии, заявляя своим критикам о том, что не надо искать теологии в его политике, ибо в таком случае он был бы теологом в политике. "Это все равно, – продолжал он, – что сравнивать кюре, смотрящего на луну с колокольни, и астронома, который смотрит на луну в телескоп". Согласно Монтескье, у юриспруденции свой предмет и методы исследования, отличные от теологии, а право невозможно познать из религиозных откровении и заповедей морали.
Отрицая феодальное право, Монтескье оценивал многие его положения как произвол и неправо, как нормы, обеспечивающие свободу монарха и его придворных притеснять подданных государства, как нормы, оправдывающие эти притеснения. Будучи просветителем, Монтескье видел в праве общечеловеческую ценность, находил цель права в свободе, равенстве, безопасности и счастье всех людей. Критика феодального права и соответствующих ему доктрин велась Монтескье с позиций поиска "духа законов", элементов истинно правового, справедливого, закономерного в различных системах законодательства. Для обнаружения "духа законов" он исследовал право Древней Греции и Рима, право древних германцев, франков, а также последующую историю феодального законодательства Франции и многих других стран, широко используя историко-сравнительный метод.
Обоснование нового, зарождающегося буржуазного права сопровождалось у Монтескье тенденцией к компромиссности, умеренности, эволюционизму, особенно при формулировании программы законодательных преобразований Франции XVIII века. Его концепция не порывает с идеей сословных привилегий.
При всех недостатках позиции Монтескье важным достижением его правопонимания был принцип историзма, сравнительно-исторического изучения и трактовки правовых явлений. Это заметно отличало его учение от других естественно-правовых концепций, выводивших право из абстрактно понятой природы человека, неизменной и вечной. "Кроме того, Монтескье видел, что положительные законы государств – не продукт произвольной деятельности законодателей, не простая проекция естественных законов, вытекающих из разумной и вечной природы человека, на законодательство, а результат закономерного воздействия различных факторов общественного развития на законотворческий процесс, которые должны учитываться законодателем и проявляются в том, что он назвал "духом законов". Тем самым концепции Монтескье органически присущ социологический подход к политико-правовым явлениям.
Для успешной правотворческой деятельности верное определение "духа законов" – необходимое условие создания разумных положительных законов государства, адекватно отражающих справедливое право. В учении Монтескье предпринята, попытка при помощи категории "дух законов" разрешить дилемму "право – закон", осветить внутреннюю взаимосвязь этих понятии. Таким подходом он стремился доказать, что исторически существующие системы положительного права неизбежно содержат в себе в определенной степени элементы истинно правового, разумного, естественного начала, а не являются лишь плодом чистого умозрения, оторванного от реальной исторической действительности, или результатом произвольного стечения обстоятельств. Таким образом, в рамках теории естественного права Монтескье, различая право и закон и стремясь при помощи категории "дух законов" объяснить их соотношение, создал историко-факторологическое направление и нашел пути для дальнейшего развития правовой науки, поисков сущности и основных черт права не в вечной и неизменной природе человека, а в его истории и социальной действительности.
Закон вообще — это, по Монтескье, человеческий разум, управляющий всеми людьми. Поэтому, замечает он, "политические и гражданские законы каждого народа должны быть не более как частными случаями приложения этого разума". Однако он не ограничивается подобной общей рационалистической схемой соответствия закона разуму. Специфика позиции Монтескье проявляется именно в содержательной конкретизации этой схемы, призванной раскрывать многообразие факторов, образующих в своей совокупности "дух законов", т. е. то, что определяет разумность, правомерность, законность и справедливость требований положительного закона в гражданском состоянии.
Вместе с тем ошибочно считать, как это делает французский исследователь Л.Альтюссер, что у Монтескье в учении о праве нет методологической связи с теоретиками естественного права, что его правопонимание порывает с прошлыми подходами к праву и т. п. "Монтескье тем самым, – подчеркивал этот автор, – разрывает без сожаления с теоретиками естественного права".
