Более трудностей представляет вопрос: может ли быть предметом мошенничества имущество недвижимое?
Законодательства иноземные не видят никаких логических или бытовых оснований выделять его из общего состава мошенничества. Во французском праве оно обнимается с одной стороны выражением fonds, с другой — тем, что предметом мошенничества могут быть всевозможные обязательства и распоряжения, имеющие имущественный характер. Прусское и Северогерманское Уложения объявляют всякое имущество возможным предметом мошенничества. Только английские статуты последнего времени выделяют из него недвижимое имущество (Consol. act 6 Aug. 1861§§ 88, 89 и 90), находя себе последователей во многих, но далеко не во всех американских статутах. В самом деле, многие американские статуты распространяют мошенничество и на недвижимое имущество, и при том во всяком случае (Массачузет, Огио) или под тем непременным условием, чтоб виновный обманом выманил письменный акт о передаче этого имущества, valuable security (Виргиния, а в одном случае с 1851 г. и Нью-Йорк); в других статутах для мошенничества обыкновенно требуется personal property, но обычное право и статут Георга II, действующие в Америке совместно с местными статутами, обнимают мошенничеством не только chattel and valuable security (движимость и знаки имущественных ценностей), но и всякое другое имущество, goods.
Что же касается русского права, оно со всею резкостью выделяет недвижимое имущество из понятия мошенничества; «мошенничеством признается похищение посредством какого либо обмана денег, вещей или иного движимого имущества», говорит ст. 1665 Улож.; специальное постановление ст. 1680 Улож. создает из обмана для приобретения чужого недвижимого имущества особое преступление, которого, однако, состав в высшей степени неопределенен. «Кто, владея или пользуясь чужим недвижимым имением, или только жительствуя в оном по доверенности или же по какому либо письменному или словесному договору, будет в актах или в представляемых им местному или иному начальству или суду бумагах называть сие имение своим, в намерении оное себе присвоить, или же употребит какой либо другой, с сею же целью, обман, тот за сие подвергается»—арестантским ротам .или ссылке на житье в Сибирь по 4 степ. 31 ст. Улож. Допустив даже, что последние слова этой 1680 ст. применяются и к тем лицам, которые не жительствуют и не владеют чужим недвижимым имением, мы, тем не менее наталкиваемся на массу других неточностей, вытекающих из текста ее. Она не говорит, в каком отношении должен стоять обман виновного к тому явлению, непосредственным результатом которого является потеря права на недвижимое имущество одною стороною и приобретение ею другого; а это важно, тем более, что она дает повод предполагать, что совершение этого преступления законодатель видит уже в момент выполнения обманного действия, вовсе не требуя действительную потерю имущественной ценности. Кроме того нельзя не остановиться на следующем обстоятельстве. Выделение обманов против недвижимости из мошенничества, очевидно, допущено для того, чтобы установить за первые более строгую, наказуемость; верно или неверно, но в посягательстве на недвижимость закон видел больше преступной дерзости со стороны обманщика, чем в посягательстве на имущество движимое. С этою целью он и назначает за них строгую наказуемость независимо от стоимости предмёта преступления. Но всматриваясь ближе в дело, ми увидим, что в действительности закон не успел достичь этой строгости, во многих случаях заставляя судью применять здесь даже более слабое наказание, чем за мошенничество; таковы случаи рецидива. Кроме того, совершенное виновным нарушение ст. 1680 не окажет никакого влияния на наказуемость мошенничества, совершенного после наказания за первое преступление, так что виновный в нарушении ст. 1680 находится в более благоприятных обстоятельствах, чем провинившийся в мошенничестве, между тем как характер действия и юридическое качество намерения того и другого стоят на одной доске.
Вместе с тем нельзя не заметить, что нет ровно никаких логических оснований выделять преступный обман против недвижимости из мошенничества; там и здесь уголовное правосудие имеет дело с одинаковым способом действия, с одинаковым намерением причинить вред чужому имуществу для получения над ним господства; в обоих случаях его охране подлежит одно и тоже—имущественное—право. Разница между движимостью и недвижимостью в практической жизни совсем не так велика, как бы следовало заключить из различия узаконение по вопросам приобретения их и доказательства на них своего права. Движимость есть средство приобретения недвижимого, имущество более удобное для оборота и потому более предпочитаемое при сильной степени экономического развития, чем недвижимость; с другой стороны последняя значительно обеспечена от нарушений обязательными мерами гражданской корроборации, между тем как движимое имущество более открыто для нарушений и потому уголовное правосудие должно восполнить то, чего не могли доставить гражданские законы. Нередко замечают, что недвижимое имущество имеет более важное значение для государства, чем имущество движимое. Против этого ложно бы было возразить простым указанием на современный имущественный оборот, далеко оставивший за собою государство земледельческое в тесном смысле; теперь земледелец не может, как прежде, обходиться собственными средствами, получаемыми дома, у себя, и должен делать значительные денежные затраты на стороне. Но положим, что этот мотив верен в том именно смысле, что самый надежный источник государственных доходов есть недвижимое имущество; легко видеть, однако, что при переходе его из рук в руки, хотя бы вследствие преступления, государство ровно ничего не теряет, так как приобретатель станет к нему в отношения прежнего владельца.
Однако, выделение нашим законодательством обманов против недвижимого имущества из мошенничества относится только к тем обманам, которые рассчитаны на приобретение полного господства над недвижимым имуществом, на «присвоение» его виновным. Но мы уже видели, что источники доходности недвижимого имущества входят в него пак принадлежности и что как скоро право на подобную принадлежность может быть нарушено без нарушения права собственности на недвижимое имущество, то по точному смыслу русского законодательства может быть речь о преступлении против движимости; между тем здесь нарушается одна из составных частей права на недвижимое имущество — право пользования или владения им.
Поэтому:
А. посредством обмана побудил Б. дозволить ему собирать установленный в законном порядке сбор за перевоз через реку, находящуюся в имении Б., который составляет принадлежность этого имения;
А. также посредством обмана побудил Б. отдать ему в аренду без денег или за мнимый, обманный эквивалент угодья его имения; или выманил у него право проезда через его лес имеющее имущественную ценность, и т. д.,—
то в этих случаях будут все условия имущественного преступления, в данных примерах - мошенничество. Взгляд этот признан и практикою кассац. сената, который отнес к мошенничеству выманивание наемного договора с намерением лишить собственника земли права требовать за нее арендную плату (IV, 322).
Так как по закону мошенничество определяется, как преступление против движимого имущества без выделения отсюда каких бы то ни было видов его, а по законам гражданским движимое имущество бывает наличноё и долговое, то мы должны признать, что предметом мошенничества может быть то и другое.
Определения законов гражданских по этому вопросу суть:
Т. X ч. I ст. 416. Наличное имущество владельца составляют: деревни, земли, дома, капиталы, вещи и все то, что владельцу укреплено, передано или им садам произведено и за ним состоит, хотя бы состояло притом и в споре, доколе спор окончательно не разрешен.
ct. 417. К составу имуществ наличных причисляются и тяжбы по оным, в судебных местах производимые.
Ст. 418. Имущества долговая суть все имущества, в долгах на других лицах состоящая, и все то, что нам принадлежит по договорам, заемным письмам, векселям и всякого рода обязательствам.
Ст. 419. К составу долговых имуществ принадлежат и иски наши на других по сим имуществам.
Мы уже имели случай заметить, что постановления гражданских законов, нормирующие имущественные отношения, должны быть обязательны и для судов уголовных. К разряду их принадлежат те узаконения, которыми определяется движимый характер имущества в юридическом смысле. Поэтому мошенничество как преступление против движимого имущества, несомненно, обнимает такие случаи: выманивание обманом какого либо обязательства, имеющего характер имущества; подкладывание обманом для подписи иного документа, чем тот, который желала подписать сторона обманутая [9]; побуждение обманом к прекращению тяжбы или иска подачею в суд о том бумаги; выманивание обманом чужих обязательств, заемных писем или векселей посредством передаточной надписи; выманивание обязательства, имеющего, имущественную ценность и выданного самим виновным, хотя бы это обязательство имело своим предметом право на личный труд и т. д.
Правда, упоминаемые здесь «договоры и обязательства» представляют собою лишь знаки имущественных ценностей, но они, как и бумажные деньги, имеют по закону имущественную ценность. В частности против включения в предмет мошенничества тяжб и исков на других можно возразить, что иск не составляет еще имущества в смысле блага, могущего служить к удовлетворению различных потребностей и что, признавая его предметом преступления, мы запутаемся при определении ценности его. Но первое возражение опровергается прямым указанием закона, который относит иски и тяжбы к имуществам; второе же, не подрывая выставленного взгляда, направлено лишь к указанию практических затруднений,
Долговое имущество обыкновенно обеспечивается какими либо знаками—документами; это, впрочем, не составляет его необходимое условие, так как по ст. 419 т. X ч. I зак. гражд. иски признаются долговым, а по ст. 417 тяжбы наличным имуществом совершенно независимо от того, представил ли истец суду в доказательство своего иска или тяжбы какой либо документ или не представил; а если обращение в суд по какому либо основанию, признано имуществом, то, конечно, только потому, что закон придавал имущественное значение тому основанию, в силу которого сторона обратилась к суду—спорному праву его относительно другого.
Наша судебная практика вполне соглашается с проводимым мною взглядом, признавая, что предметом мошенничества может быть и имущество долговое, и притом как обеспеченное письменными документами, так и не обеспеченное ими. Приведу примеры.
К. p. IV, 879. Крестьянин Вавил Головин подрядил 14 крестьян деревни Ванозера, по письменному условию, доставить, 270 саж. дров на берег реки Сорки. Впоследствии к этому условию присоединились еще, 24 крестьянина, а З апреля 1869г. крестьянин Антипов за себя и по доверенности других принес мировому судье жалобу на Головина, что он замерил дрова, и просил, обмерив их, что окажется замеренным неправильно, им возвратить и дать им расчет (по наемному договору), а с Головиным поступить по уголовным законам. Мировые учреждения признали здесь обман в расчете платежа и применили ст. 173 и 5 п. 174 уст о наказ.; кас. сенат, отменив их решение вследствие процессуальных соображений, не отрицал однако, что действие Головина представляет наличность условий мошенничества. Между тем предметом преступления здесь является право крестьян требовать платеж денег за личный труд, т. е. имущество долговое.
К. р. IV, 1082 по делу Пайкоса—обстоятельства дела вполне напоминают первый случай, с тем лишь различием, что у возчиков не было письменного условия и обвиняемый покушался обсчитать их не обмером, а обвесом.
К. р. V, 352. Мещанин Типикин, признав виновным в том, что выманил посредством обмана у крестьян Митрофанова, Фирсанова и Яковлева расписку о получении платежа за проданный им дуб, с тем, чтобы лишить их этого дуба. Мировые учреждения применили к действию Типикина ст. 173 и 174 пп. 2 и 3 уст. о наказ, с чем согласился и кас. сенат, между тем здесь предметом преступления было право потерпевших требовать от Типикина дуб, т. е. долговое имущество.
