1515-1519 гг. мы снова видим Карпова за Крымскими делами. «Крымцы хорошо знали его и учитывали его роль в политике, о чём говорят неоднократные приписки в грамотах от крымского хана с просьбой к Фёдору Ивановичу Карпову о ходатайстве перед великим князем», - замечает В.Ф. Ржига[16]. Его имя постоянно встречается в крымских посольских книгах того времени
С 1525 по 1539 гг. известен ряд упоминаний о переговорах Карпова с крымскими послами.
Уже после 1519 г. Ф. Карпов не только участвует в дипломатических
делах, но ведёт все сношения с Крымом и вообще восточными народами. Он
непременно участвует в комиссиях, ведущих переговоры с турецким послом
Скиндером, неоднократно посещавшим Русское государство в 1522, 1523, 1524,
1529 гг. Он играет руководящую роль в делах с ногайскими послами; известия
об этом встречаем под 1534, 1536, 1537, 1538 гг.
Казань тоже знала Карпова. В 1531 г. ему поручено говорить с казанским послом Табаем, в 1533 – с послами казанского царя Сафа-Гирея. Результатом этих переговоров было низложение враждебного России Сафа-Гирея и провозглашение Казанским ханом касимовского царевича Джан-Али (Еналея), связанного с московским правительством. Главную роль в этих событиях играло не войско, а дипломатия.
Таким образом, если итогом восточной политики Российского государства в первой половине XVI века была подготовка присоединения Поволжья, осуществлённая Иваном IV, то и Фёдору Карпову принадлежит значительная заслуга в дипломатической стороне этой подготовки.
Время от времени Карпов выступает и в дипломатических сношениях с
Западом. В 1517 во время приезда посла императора Максимилиана I,
Сигизмунда Герберштейна в Москву, в великокняжеском дворце «встретили его
Михаила Юрьевич Захарьин и Федор Иванович Карпов…»[17], но здесь его миссия
была невелика, он лишь следовал в свите великого князя и не участвовал в
переговорах, где речь шла о посредничестве императора при заключении
перемирия между Россией и Польшей.
В марте 1518 года римский папа объявил крестовый поход против турок; значительное место в планах римской курии занимало Русское государство, причём папа не просто стремился вовлечь его в союз, но и использовать этот союз как средство привлечения России к религиозной унии, подчинения русской церкви римскому престолу.
В следующем 1518 г., в июле – повторное посольство от Максимилиана, на
котором было выдвинуто предложение о присоединении России к антитурецкой
коалиции, в этот раз Карпов был привлечён к участию в переговорах в
качестве своеобразного «консультанта» по турецким делам. На предложение
посольства он ответил самым общим и неопределённым образом, что означало
фактический отказ, этого требовали интересы крымской и казанской политики
Русского государства.
В сентябре 1518 г. Ф.И. Карпов принимал участие в приёмах посольства
Альбрехта Бранденбургского, прусского магистра и посланцев германского
императора, извещавших московское правительство о миссии папского легата
Николая Шамберга, имевшего целью привлечение России не только к крестовому
походу против турок, но также к соединению православной и католической
церквей на условиях флорентийской унии.
К этому же времени, к 1518-1519 гг. относятся пространные полемические послания Максима Грека Фёдору Карпову против пропаганды соединения церквей: поэтому, очевидно, что одной из причин, вызвавших интерес Ф.И. Карпова к католической пропаганде Николая Булева (Немчина), была его служебная деятельность.[18] Таким образом, идеологическая борьба внутри Русского государства, возникновение ересей и вольнодумных течений оказываются тесно связанными с событиями международного масштаба, политическими интригами, «с борьбой Московской Руси на политической арене»[19], о чём уже говорилось во введении.
В 1526 г. проходили переговоры с послами папы, императора и польского
короля о заключении мира с Польшей. В 1529 г. – переговоры с Польшей о
возобновлении перемирия. В 1537 г. – приём польских послов, после которого
Карпов назначен окольничим, а затем оружейничим. Он был активным участником
всех этих переговоров. Иногда он, по-видимому, выдвигался даже в основные
представители великого князя из рядов бояр и дьяков.
Помимо внешней политики, Ф.И. Карпов принимает участие во
внутреполитических делах. В 1527 г. он выступил как поручитель за князя
М.Л. Глинского, который был освобождён из заточения. В 1537 г. Ф.И. Карпов
участвовал в событиях, связанных с подавлением мятежа удельного князя
Андрея Старицкого против центральной власти. Ему поручили следить за
двухлетним сыном старицкого князя после «поимания» последнего.
Следовательно, Ф.И. Карпов был связан с правительственными кругами,
проводившими политику государственной централизации.
При Елене Глинской Ф.И. Карпов продолжает дипломатическую карьеру, выполняя ряд приказаний свыше. Последнее упоминание о нём в посольских источниках – октябрь 1539 г.
Подводя итог политической деятельности Ф.И. Карпова можно процитировать отзыв БСЭ о нём[20]: «Один из руководителей внешней политики при Василии III Ивановиче, способствовал выработке правил русской дипломатической службы, которым следовали вплоть до конца XVII века».
Переписка с Максимом Греком и иноком Филофеем
Карпов – один из наиболее оригинальных и образованных русских
публицистов своего времени. Общаясь с иностранцами, Карпов получил
европейское образование. По роду своих занятий он знал восточные языки,
знаком был с греческим и латинским. Ему были известны в подлинниках или
извлечениях произведения Аристотеля, Гомера, «Метаморфозы» Овидия, цитаты
из которых он включал в свои письма. Карпов находился в переписке с
умнейшими людьми того времени – Максимом Греком, старцем Филофеем, Николаем
Немчиным, митрополитом Даниилом и др.
В «Послании иноку Филофею», Карпов хвалит письмо старца, которое получил ранее: «Омировым (гомеровым) бо словомъ и риторским разумом пригодне сложени, не варварски же, ни невежески, но грамотически уметельне сложена»[21]. Из этого следует, что Карпов умел ценить возможности хорошего слога и к нему обращались за оценкой качества стиха. Кроме того, стиль его общения со старцем говорит о том, что они были в близких дружеских отношениях: «Похваляю, яко разум божественных и человеческих умеюща»[22].
Максим Грек называет Карпова «премудрым», «премудрейшим»,
«пречестнейшим» «многим разумом украшенным» и даже «праведником», и князь
Курбский, который знал Карпова, по всей вероятности, лишь по сочинениям –
«разумным мужем».
Не смотря на то, что нам известны только четыре послания Карпова, круг
его интересов поражает своей широтой. Его волновали и естественные науки
(астрономия, медицина), о чём мы узнаём из посланий Максима Грека,
адресованных Карпову, и политические учения, и классическая поэзия. Особо
его волновало богословие. Задумывался Карпов и над вопросами о
происхождении Земли и жизни на ней. Он пытался постичь «законы естества».
Некоторые материалы о взглядах Карпова мы черпаем из пяти посланий к
нему Максима Грека. Два из них посвящены опровержению взглядов Николая
Немчина и датируются 1518-1519 гг., ещё два посвящены критике
астрологических воззрений Карпова, были написаны в 1523-1524 гг. Последнее
является ответом на недоумения Карпова относительно критики Максимом Греком
взглядов Николая Немчина.
«В переписке Фёдора Карпова с Максимом Греком отразилась накалённая атмосфера Москвы первой четверти XVI в., когда шла ожесточённая полемика между «нестяжателями» и сторонниками монастырского землевладения».[23]
Карпов родился и рос в Твери, а Тверь была очагом еретического вольномыслия. По мнению А.А. Зимина это не могло не отразиться на мировоззрении молодого Фёдора[24]. Скорее всего, общение с еретиками поколебало его в догматах церкви, потому что изначально он получил, по всей вероятности, патриархальное образование. Помимо этого, он в течение тридцати лет вращался в самой разнообразной среде, соприкасался с людьми разных национальностей, в частности, с представителями европейской культуры.
Отсюда проистекает его свободомыслие, беспокойный и ищущий ум:
«Кажется мне, отче, что не следует непонимающему стыдиться того, чего он не
понимает, но рассказывать о незнании своем знающим людям. Ибо я не вижу
ничего предосудительного или противного разуму в том, чтобы более мудрых
спрашивать, чтобы они мне добрый совет дали, и незнание в знание обратили,
и томящуюся мысль вполне успокоили»[25], - таким пространным рассуждением
Карпов начинает своё «Послание Максиму Греку о Третьей книге Ездры». Он
переживает по поводу того, что его мысли и умозаключения в богословской
области[26] противоречат книжным христианским истинам. «Жажда познания
сопровождалась у него сознанием собственного несовершенства»[27]. В такие
моменты он обращался к Максиму Греку[28], чтобы он успокоил его «томящуюся
мысль»: «Аз же ныне изнемогаю умом, во глубину впад сомнения, прошу и мил
ся дею, да мне некая целебнаа присыплеши и мысль мою упокоиши»[29]. Тут же
он даёт мудрую аллегорию: «Сице бо и врачеве творятъ о болезни неспящаго и
многомыслие о смерти имеюща, некоторым зелиемъ успеваютъ и многмыслие
смертное соотъемлютъ».
Неуверенность боярина проистекала от противоречия между патриархальностью его православного воспитания, которому он был предан с детства и вольнодумством, зарождающимся в Европе, с которым он сталкивался во время общения с такими людьми, как, например, Николай Немчин (Булев), уроженец города Любека. Последний являлся весьма образованным для своего времени человеком, немцем, выучившим русский в совершенстве и вошедшим в доверие к Великому Князю.[30] Несколько лет он работал придворным врачом при Великом Князе.
Немчин пропагандировал в русском обществе униатские идеи и новомодные
течения – астрологию, астрономию и т.п. Ещё в 1520 г. в Германии Иоанном
Штоффлером был издан Альманах, в котором тот предсказывал, что в 1524 г.
произойдёт всемирный потоп и гибель мира. Николай Булев перевёл этот
Альманах на русский язык. Помимо этого, он высказывал идею соединения
церквей в период русско-турецких войн. О Н. Булеве, как о «профессоре
медицины и астрологии и всех наук основательнейшем»[31] отзывается Франциск-
де-Колло, посол императора Максимилиана, о котором уже говорилось выше.
Этот отзыв мог знать Ф. Карпов, так как встречал посла во время его
приезда.
В любом случае, Фёдор Карпов попал под влияние его «искусно и мудро»
составленных сочинений и написал Булеву послание с вопросом относительно
различий между православной и католической церквями. В ответе Карпову тот,
очевидно, утверждал, что сколько-нибудь серьёзных различий между ними нет.
За разъяснениями Карпов обращается к Максиму Греку и становится участником,
посредником в полемике, ведомой Максимом Греком и Николаем Немчиным.
Но, если в канонических богословских вопросах греческий монах[32] бог дать ответ и хороший совет, то в увлечении Карпова астрологией, тот уже не являлся для него авторитетом.[33] «Идеи, пришедшие к нам с Запада, временно отвлекли Карпова от старого русла нашей культуры, но не оторвали окончательно. Чувствуя себя между двумя течениями, он стремился одно примерить с другим и поэтому со всеми возникавшими недоумениями обращался к такому авторитету византийской образованности, каким был Максим».[34]
Своё послание Максим Грек начинает словами: «Я прочёл твоё послание ко
мне». Он ругает Карпова за то, что тот далёк от «понимания церкви»,
обличает его в невежестве. Но, «выступая против заблуждений Карпова, Грек
остаётся высокого мнения о его уме и способностях».[35] Это видно по тону
его посланий: он пишет, что астрологические взгляды не достойны
«благочестию и разуму твоему», называет Ф. Карпова «честнейшим Фёдором»,
«мудрейшим Фёдором», и т.д. Это свидетельствует о том, что между Ф.
Карповым и Максимом Греком существовали не только внешние, но и глубокие
дружеские связи.[36]
