Ньютон полностью отказался от физиологического критерия восприятия и оценки цветов. Он связал конкретные цвета с конкретным углом преломления и тем самым превратил их оценку из субъективной в научную. Кропотливо, шаг за шагом проникал он в глубь свойств света и цветности, подкрепляя каждый этап доказательным экспериментом. Чтобы не оступиться, он создал научный метод, в котором основой явился принцип обратной связи, в наше время всем очевидный.
Гипотезы Гука и теории Ньютона, несмотря на уверения Ньютона, на самом деле не имели между собой ничего общего. Первые были плодом раскованного ума, иногда чрезвычайно остроумным, чаще – фантазией художника, вторые были строгой реальностью, соком самой жизни. Теории Ньютона делали возможным развитие физики как точной науки. Она стала все больше приближаться к математике и все больше отдаляться от философии.
В 1672 году письмо с описанием экспериментов и выводов, посланное Ньютоном издателю “Философских трудов” должно было перед опубликованием пройти апробацию в Королевском обществе, быть там заслушано и обсуждено.
Это была первая научная статья Ньютона. Тот необычный резонанс, который
получила столь небольшая по объему работа, ее громадное влияние на судьбу
Ньютона и судьбу науки в целом вынуждают наших современников более
внимательно отнестись к тому новому, что привнесла в мир научного
исследования.
Эта статься знаменует наступление новой науки – науки нового времени, науки, свободной от беспочвенных гипотез, опирающейся лишь на твердо установленные экспериментальные факты и на тесно связанные с ним логические рассуждения. Пристальное наблюдение, четкая классификация многих разрозненных ранее явлений, нахождение в них общих черт, сути и первопричины, извлечение из них некоторых закономерностей, которые могут дать представление о поведении вещей и явлений в еще не изученных ситуациях. Наука получает дар предвидения.
3
Увлекшись проблемой цветов, Ньютон стремился выжать из своего мозга все, что было возможно. Он всячески понукал, подстегивал его, приводил во все более активное и ясное состояние. Для того чтобы улучшить мыслительные способности, зафиксировать внимание, обострить память, он гнал от себя посторонние мысли, «возвышал свой дух», умерщвляя плоть, ограничил себя малым количеством хлеба, небольшим количеством вина и воды.
Он старался экономить время на еде и сне, почти никогда не ужинал, спал мало. Он использовал даже бессонницу – обладая исключительной памятью, производил вычисления. Вседозволенность Кембриджа он употребил для научных занятий.
Иногда, чтобы отвлечься от научных дум, он читал под вечер что-нибудь полегче, например по медицине. Он прекрасно знал анатомию и физиологию, различные методы лечения, что в большей мере способствовало его завидному долголетию.
Ньютон всеми силами боролся с дьявольскими искушениями, и каждый раз, заходя например в таверну, что происходило, впрочем, крайне редко, или немножко выпив, или проиграв в карты, или совершив какие-нибудь другие экстравагантные для него поступки, он винился в этих грехах. Он винился в них в своей записной книжке, куда вносились эти, не соответствующие его нормальному образу жизни траты. Грехи отмечены в его записных книжках как события реальной жизни, вместе со штопкой носков и стиркой.
Как можно понять из записей двадцатилетнего Ньютона, он с детства внедрил в свое сознание как смертные грехи: ложь, эгоизм, насилие, потерю контроля над своими чувствами и действиями. Он был истинным сыном своего пуританского века. И – своего университета, известного как твердыня правоверного англиканства, ставящего своих питомцев на высшие посты церкви, разрешающего им переводить и толковать Библию. Церковная ученость, церковная мораль и церковные книги – самые сильные первые влияния университета на молодого Ньютона.
4.1
Трудно представить себе двух более различных по научному стилю исследователей, чем Ньютон и Гук. Романтически настроенному, легкому на открытия и изменение направления мысли Гуку противостоял несколько медлительный, но пронзительно-зоркий и основательный Ньютон.
Будущему неизбежному конфликту Ньютона и Гука способствовало и их различное положение: изолированно живущий в научной пустыне Кембриджа, ничем, кроме науки, не озабоченный Ньютон, имеющий возможность погрузиться в самые глубокие слои научного исследования, способный сосредоточиться на любом факте и явлении, покуда они не становились для него кристально ясны, пока он не мог объяснить их с помощью выдвигаемых им основных гипотез, пока он не мог подтвердить свои прогнозы с помощью специально поставленных экспериментов. Все, что он делал, он делал основательно, точно, раз и навсегда.
В написанном Гуком продолжении “Новой Атлантиды” Бэкона есть строки о его
научном идеале. Он хотел бы сделать как можно больше новых научных открытий
с целью их немедленного практического применения. У Ньютона же практические
применения открытий всегда были укутаны легкой дымкой перспективы. Даже
занятия Гука принципом тяготения имели четкую практическую направленность:
с его помощью он хотел решить проблему определения точной долготы на море.
Ньютон же, решая загадку тяготения, больше думал о Системе Мира.
Ньютон – упорный труженик – никогда не отвлекался от темы, пока не исчерпывал ее до конца. Если он и думал в это время о чем-то другом, он считал это для себя отдохновением, дивертисментом.
4.2
Научные работы Ньютона и Гете не нужно долго сравнивать, чтобы понять: один
– профессионал, другой – дилетант. Гете, больше вдохновенный мечтатель,
философ, чем физик, много вольно выдумывал, домысливал, фантазировал, не
проверяя свою мысль экспериментом.
Гете больше играл в науку, украшал себя ею. Ньютон жил наукой, считал себя ее слугой. Его научное мировоззрение было глубоко материалистическим, он знал, что настоящее понимание природы складывается не из пустых рассуждений, а из трудного процесса познавания, из опыта.
Теория, отражающая действительность, - это комплекс законов, вытекающих из опыта и проверенных опытом. Ньютон победил по праву. Века подтвердили справедливость его научного кредо. Его законченные работы – это слепок с законов природы. А рассуждения Гете о происхождении цветов лишь живопись импрессиониста, видящего природу в дымке субъективных представлений, такой, какой ему хочется ее видеть: поэтичной и несколько растрепанной.
IV
С 1689 года Гемфри Ньютон стал основным помощником и переписчиком трудов
великого сородича. Именно он оставил после себя воспоминания, рисующие
Ньютона в 1685-1689 годах, то есть во время создания “Начал” и
непосредственно после их выхода.
По его словам, Ньютон в те годы был весьма скромным, любезным и спокойным
человеком. Он никогда не смеялся и никогда не раздражался. Все его
существование заполнялось работой. Она была его единственным увлечением.
Работая, он забывал обо всем – о друзьях, о сне. Он в те годы спал не более
четырех-пяти часов в сутки, причем засыпал иной раз лишь в пять-шесть утра.
Не только “Начала” были тогда предметом его увлеченных занятий. Нет,
отнюдь! Скорее наоборот. “Начала” он создавал как бы из-под палки, по
необходимости, под давлением Галлея, подвигаемый маячившим на горизонте
очередным спором и приоритете. Впрочем, не будь Гука, не будь его ревности
и нападок, не будь его прозрений и намеков, Ньютон, возможно, никогда не
собрался бы написать эту книгу. Именно желание доказать всему миру
подлинное авторство великих законов мира двигало им наряду с понуканиями
Галлея....Главное же внимание свое, заботы свои и труд свой обращал он на
алхимические занятия.
Ньютон был человеком своего времени. Одной из главных его целей, скажем это открыто, было превращение металлов, и золото оставалось постоянным героем его непрерывных поисков. Точно так же, как эликсир жизни – универсальное лекарство и гарантия бессмертия. Точно так же, как и великая тайна строения матери...
Он жил тогда в одиночестве. У него не было ни учеников, ни друзей. Нельзя сказать, что живое общение с людьми ему заменяли книги, - он редко пользовался своей обширной библиотекой. Размышляя, он погружался в себя; натыкаясь на мебель, ходил по комнате. Даже к смерти он был тогда безразличен и не боялся ее – однажды он заболел и тяжко страдал, но ни разу страх смерти не испортил настроения ни ему, ни тем, кто посетил его во время болезни, - он оставался абсолютно безразличен к тому, умрет он или останется жив. Он не знал иного отдыха кроме перемены занятий. Никогда не ездил верхом, не пользовался своим законным правом на игру в шары на кембриджских зеленых лужайках, не играл в кегли и не занимался каким-либо видом спорта или гимнастикой. Всякий час, оторванный от занятий, считал потерянным.
Жизнь Ньютона после издания “Начал” резко изменилась. Если до этого бывали случаи, когда он месяцами не разговаривал с людьми, не выходил из комнаты, посвящая время лишь размышлениям, когда он забывал, казалось, обо всем и вся, о суетном и мирском, о сне и еде, когда он переходил для отдыха от математики к химии, от астрономии к физике, от физики к богословию, когда вся жизнь его была наполнена решением великих загадок, которые доверены были ему господом, и решения навеяны им, и силы для решения – от него, то теперь Ньютон был на виду – он попал в центр научной жизни. Он стал известен, более того, в каком-то смысле – знаменит. Вместе с этим он стал и открыт, уязвим для критики, лишился защитных створок своей раковины. Он изменился, но и мир изменился, хотя лишь мудрецы, такие, как Вольтер, смогли вникнуть в суть медленно происходящих и внешне неявных событий.
Главная черта Ньютона, которая упорно всплывает в воспоминаниях и
документах его кембриджских лет жизни, - это рассеянность. Однажды,
пригласив гостей и усадив их за стол, он пошел в чулан за бутылкой вина.
Там его осенила некая мысль, и он к столу не вернулся. Гости не раз
уходили, не попрощавшись, не желая тревожить его, близоруко уткнувшегося в
бумаги.
Он не знал иного времяпрепровождения, кроме научных занятий. Он не посещал
театров и уличных зрелищ, не ездил верхом, не гулял по живописным
кембриджским окрестностям, не купался. Он не особенно жаловал литературу и
совсем не любил поэзию, живопись и скульптуру; коллекцию римских статуй
лорда Пемброка – одного из влиятельных членов Королевского общества – он
называл не иначе как “каменными куклами”. Все дни его проходили в
размышлениях. Он редко покидал свою келью, не выходил в Тринити-холл
обедать вместе с другими членами колледжа, за исключением обязательных
случаев. И тогда каждый имел возможность обратить внимание на его
стоптанные каблуки, спущенные чулки, не застегнутые у колен бриджи, не
соответствующую случаю одежду и всклоченные волосы. В разговорах за
“высоким столом” он обычно участия не принимал и, в крайнем случае, отвечал
на прямые вопросы. Когда его оставляли в покое, он безучастно сидел за
столом, глядя в пространство, не пытаясь вникнуть в разговор соседей и не
обращая внимания на еду – обычно блюда уносили до того, как он успевал что-
нибудь заметить и съесть.
Экономя время, он теперь редко ходил на утреннюю службу, предпочитая ей два- три часа плодотворных утренних занятий. Так же, впрочем, он поступал и по отношению к вечерней службе, поскольку любил заниматься и вечером. Зато в воскресенье он обязательно ходил в церковь святой Марии.
Викторианские биографии Ньютона много места уделяют его умеренности, в
частности в еде, представляют его отшельником, живущим на воде и овощах.
Что действительно мало трогало Ньютона – так это лондонские развлечения.
Кондуитт писал, что он вообще никогда не интересовался музыкой или
искусством. Это не вполне точное замечание, потому что известен отзыв
Ньютона, рассказывавшего о своем посещении оперы: “Первый акт я прослушал с
удовольствием, во втором акте мое терпение истощилось, а с третьего я
сбежал...”
