Деидеологизация общества

Деидеологизация общества

СОДЕРЖАНИЕ.


Введение …………………………………………………………………………2


Деидеологизация общества …………………………………………………….3


Заключение ……………………………………………………………………..11

Список литературы …………………………………………………………….12

ВВЕДЕНИЕ.

Вот уже несколько лет идет борьба с идеологией. Требование деидеологизировать социальную жизнь — это, пожалуй, то немногое, что еще объединяет членов распадающегося общества.

Деидеологизация — «социально-философское течение в западной общественной мысли, получившее распространение в середине XIX в. и ставящее целью оправдание буржуазного объективизма и "беспартийности" в науке».

У нас же речь не идет о процессе внутри науки. Напротив, выдвигается требование деидеологизировать социальную жизнь во всех ее проявлениях: в отношениях наций, поколений, полов, классов, жителей различных регионов и т, д. Наша деидеологизация не является «социально-философским течением», делом профессионалов, занятых социальной философией, социологией или политологией. Наша деидеологизация — дело общенародное. И как в недалеком прошлом никто не мог официально не придерживаться «научной идеологии», так и в настоящем никто не может возразить против деидеологизации, не попадая в парии, не получая клейма тоталитариста и пособника мирового коммунизма.

Для тех, кто в наше трудное время не нервничает при решении теоретических вопросов очевидно, что в недалеком будущем тотальная деидеологизация приведет к взаимному непониманию социальных субъектов, к усугублению их разобщенности, безысходному противостоянию, к углублению кризиса самосознания тех социальных групп, которые призваны играть ведущую роль в социальной жизни наций, классов, поколений и др. Сейчас некоторым обидно вспоминать свою былую приверженность идеологии. Логика обиды подсказывает: идеология плохая, не научная, она нас подавляла, теперь мы ее поборем.

Но нужно ли бороться с идеологией, осуществлять тотальную деидеологизацию? Достаточным основанием для этого может быть только доказательство того, что идеология не нужна и вредна обществу. Лишь в этом случае стоит тратить силы на борьбу с ней.

ДЕИДЕОЛОГИЗАЦИИ ОБЩЕСТВА.

Итак, определимся по вопросу о необходимости идеологии как социального явления, о том, положительный или отрицательный эффект возникает вследствие функционирования такого явления в обществе. Безусловный авторитет в этой области К. Мантгейм в своей работе «Идеология и утопия» показал, что идеология соседствует и взаимодействует с утопией. На месте «свергнутой» идеологии неизменно появляется утопия — явление не менее, чем идеология, противоположное науке, объективному знанию. Утопия — попытка преодолеть естественную обособленность, частность, субъективность отдельного объекта.
Идеология ненаучна, поскольку ее выстраивает, в ней доминирует частный, субъективный интерес. Утопия ненаучна, поскольку в ней делается попытка отрицать, «забыть» частный интерес субъекта. Таким образом, трудно найти основание для того, чтобы предпочесть утопию идеологии, но можно их поискать, чтобы уберечь и идеологию, и утопию от нелепых нападок, последствия которых болезненны только для нападающего.

Идеология выполняет функцию идейного обеспечения механизма поддержания стабильности социального субъекта — носителя идеологии. Механизм этот формируется по мере возникновения относительно самостоятельных социальных субъектов — обществ, больших и малых социальных групп, личностей. Он является социальным эквивалентом того, что на биологическом уровне обозначается как инстинкт самосохранения. Поэтому основная роль идеологии социального субъекта — препятствовать его распаду. В рамках идеологии вопрос «Что такое хорошо и что такое плохо?» не может выглядеть иначе, чем
«Что такое хорошо и что такое плохо для носителя идеологии? Плохо то что ведет к ослаблению или распаду субъекта. Хорошо то, что ведет к его сохранению, укреплению, господству.

Немало страстных обличений аморальности подобной логики социальных действий субъекта существовало всегда. А. Потресов назвал подобный подход
«готтентотской-моралью»: «Когда у готтентота украдут жену, он говорит: "это скверно", но когда он у другого украдет жену, то он говорит: "это хорошо".
Однако моральная норма индивида — механизм, сдерживающий его стремление к обеспечению себе «хорошо» за счет поступков, скверных для других. Поэтому о готтентоте не стоит и говорить — здесь не людоедская мораль, а отсутствие морали, доморальное поведение, регламентируемое психологией самосохранения и расширенного воспроизводства рода. Конечно, в цивилизованном мире найдены эффективные механизмы, обуздывающие такой эгоцентризм отдельной личности.
Но что касается поведения коллективного субъекта, здесь дело обстоит сложнее.

Индивид усваивает моральную норму не сразу. Сознательно и подсознательно он ощущает контроль социального окружения за соблюдением писаных и неписаных законов, понимает, что за нарушение нормы будет наказан не только угрызениями собственной совести, но и общественным порицанием в той или иной форме. Когда же речь заходит о соблюдении коллективным субъектом норм, сдерживающих его способность нанести ущерб другому субъекту, проблема ответственности, контроля и наказания осложняется.
Проблема эта практически никак не решается в спонтанно возникающей группе, в толпе: поведение болельщиков на стадионе, фанатов на рок-концерте или разъяренной очереди в магазине не контролируется изнутри этой бесструктурной группы, а осуществляется под влиянием бессознательного.

Поведение стабильного группового субъекта, существование которого связано с выполнением постоянной общественно значимой функции, может быть более цивилизованно, приведено в соответствие с моральными нормами поведения отдельного индивида. Но и здесь проблема самоконтроля решается не просто. Сдерживать свой эгоизм коллективному субъекту мешает ощущение самодостаточности. Одно дело — перспектива оказаться изолированной в условиях бойкота для отдельной личности, и совсем другое — для целой нации, класса, поколения, семьи. Внутри коллективного субъекта возможности внутреннего общения, самооправдания, противостояния внешнему порицанию могут сохраняться гораздо дольше, чем в среднем у отдельной личности.

Анализ роли данного субъекта в жизни общества ведет к выводу, закрепленному в идеологии, о том, что его социальная функция является необходимой. Следовательно, без нее общество не может развиваться, а значит, общество развивается лишь благодаря выполнению данным субъектом своей функции. Поэтому субъект является основой общества, он должен стать его лидером. Конечно, данную «вереницу силлогизмов» не назовешь строго логичной, однако ее стоило привести, поскольку при выработке идеологии именно она чрезвычайно распространена.

Итак, атрибутивным свойством идеологий является интровертность - центростремительность. И в этом заключена их потенциальная опасность. Ведь идеология, как правило, обосновывает линию поведения субъекта, ориентированную на «хорошо», т. е. на экспансию данного субъекта в отношении других субъектов, которая и осуществлялась не раз в полном соответствии с его идеологией. Это, в свою очередь, вело к изменению в духовной жизни оппозиции. Идеологический оппонент победившего социального субъекта получал возможность объединять в борьбе за свое «хорошо» всех побежденных, представив свою собственную идеологию как обоснование борьбы за «хорошо» и для себя, и для всех социальных субъектов.

Процесс этот осуществляется не только под влиянием сознательной деятельности идеологов, но и в результате действия «коллективного бессознательного» (К.Мантгейм). Возникающая при этом утопия ведет к увеличению вероятности утраты социальным субъектом реального представления о своем интересе. Ломая в идеологии оформленный препятствующий саморазрушению субъектов механизм, утопия тем самым способствует распаду социальной структуры, утрате общественной иерархии, определенности социальных функций. В сознании носителей утопии размывается представление о том, что необходимо для их самосохранения.

В периоды торжества утопии идеология оказывается в глубоком кризисе. В эти периоды вместе с «грязной водой» опасного эгоцентризма, избыточного эгоизма, к которым может вести чрезмерная идеологизация, общественное сознание склонно выплеснуть на свалку истории и «ребенка» — разумный эгоизм, стремление к самосохранению. Н.А. Бердяев назвал XX век временем сбывшихся утопий. История это подтвердила. В наш век серьезно ослаб сначала социальный инстинкт самосохранения, а следом и биологический. Однако нигде проблема ослабления стремления к выживанию не стоит так остро, как в нашей стране. Ведь у нас, вопреки общей логике, не идеология сменяется утопией и вновь как отрицание последней восстанавливает себя, а утопия заменяется квазиутопией и вновь стремится возродиться.

Так в последний раз в 1917 г. не утопия восторжествовала над стройным миром взаимодействия по цивилизованным законам социальных групп. Это сегодня то уже никому в «живой» памяти не известное дореволюционное
«далеко» кажется чуть ли не идеально отрегулированным обществом, в котором идеологии взаимодействовали в соответствии с кантовским нравственным императивом. Такой образ возникает для нас из вновь прочитываемых сегодня блестящих работ русских мыслителей, из мира, отраженного русским художественным словом. Всеобщая зачарованность, влюбленность в эти работы - прекрасна. Она оживляет научную интуицию, помогает воссоздать национальный стиль научного мышления, духовной жизни в целом. Однако можно ли, находясь в состоянии влюбленности, претендовать на объективность?

Нельзя надеяться, что след духовной бури последних лет скоро утихнет в душах. Необходимо отдавать себе отчет в том, что мы сожалеем о недоступном сегодня и столь обычном в начале века комфорте, уюте интеллектуальной жизни. Та, для ее современников отнюдь не идеальная жизнь кажется нам сегодня идеалом. Но является ли она идеалом? Вопрос риторический. И все- таки ответим: она не была идеальна, не соответствовала не только идеалу, но даже норме.

Норму можно было бы представить как некий промежуток, ограниченный двумя точками, равно удаленными от идеального соотношения идеологии и утопии. Эти точки отражают пограничные состояния между допустимым, нормальным, то есть не выходящим за рамки ненасилия, нравственных и юридических норм, цивилизованным «отклонением» от идеала и ненормальным перегибом в сторону идеологизации или утопизации общественного сознания.
Конечно, сегодняшнее наше положение еще дальше от нормы, чем-то, в котором находилось российское общество в 1917 г. И поэтому на уровне обыденного сознания происходит трансформация: состояние до 1917 года воспринимается как нормальное.

На самом деле в предоктябрьском российском обществе еще не была создана основная предпосылка цивилизованной формы взаимодействия социальных субъектов: не вполне сформировались их идеологии. Стремление к самосохранению, отстаивание права на свободное самоопределение и самореализацию для одних было детской выдумкой недоучек, для других — формой, наполненной озлоблением, почти лишенным позитивной программы взаимодействия с другими субъектами (как правило, с «угнетателями» — будь то правящий класс, порабощающая нация, государство-узурпатор и т.д.).
Опасность этой ситуации, конечно, осознавалась интеллигенцией.

Чтобы убедиться в этом, достаточно почитать «Вехи» 1909 г. А. И.
Герцен думал о возможности перехода от общины, не погрязая в мещанских проблемах буржуазного общества, к гармоничному единству справедливых (но каким-то поистине фантастическим образом и свободных) сообществ. Певцы
"соборности", в гениальности своей удаленные от обыденности интересов отдельных субъектов, тоже пестовали мечту о братстве, в котором не нужна борьба идеологий, единая истина прозрачно, ясна для всех и каждого.
Традиция поиска и «нахождения* единого для всех пронизывает всю историю русской духовной жизни, «Продолжительное чтение Платона, — писал В. Ф.
Одоевский, — привело меня к мысли, что если задача жизни еще не решена человечеством, то потому только, что люди не вполне понимают друг друга, что язык наш не передает вполне наших идей... Отсюда вытекало убеждение в необходимости и даже возможности (!) привести все философские мнения к одному знаменателю. Единый знаменатель, единая идея, единая цель всех социальных субъектов. «Живя, мы соборуемся сами с собой — и в пространстве и во времени, как целостный организм собираемся воедино из отдельных взаимоисключающих, — по закону тождества, — элементов, частиц, клеток, душевных состояний и пр., — утверждал П. А. Флоренский. — Подобно мы собираемся в семью, в род, в народ и т. д., соборуясь до человечества и включая в единство человечности весь мир».

Страницы: 1, 2



Реклама
В соцсетях
скачать рефераты скачать рефераты скачать рефераты скачать рефераты скачать рефераты скачать рефераты скачать рефераты