Далее, славянофилы говорили о большом значении в жизни русского народа крестьянской общины. Община дорога славянофилам как единственная общественная среда, в которой возможно осуществление христианкой любви. Общинное устройство противопоставлялось государственному как осуществление братолюбия и внутренней правды, нравственного закона. Она есть союз людей, отказывающихся от своего эгоизма, от личности своей, и являющей общее их согласие. Выражение её совокупной деятельности – совещание, сходка, вече, собор, душа, в которых дело решает не механическое начало счёта голосов, но общее согласие.
В дальнейшем споры славянофилов и западников отошли на задний план. В.О. Ключевский так описывает обстановку в русской историографии в конце 19 века: «Былые богатырские битвы западников со славянофилами затихли и вместе со своими богатырями отошли в область героической эпопеи русской историографии. Постепенно растворяясь новыми влияниями и взаимными уступками, оба направления сближались и привыкали друг к другу, теряли сектантскую исключительность и, ассимилируясь, жизненной частью своего состава входили в общее сознание, даже становились общим местом, а что было в них специфического, неуступчивого и нерастворимого, то пыталось кристаллизоваться в новые сочетания воззрений и гипотез под названием государственников и народников…Самый варяжский вопрос, имевший некоторое соприкосновение с обоими этими направлениями и так долго служивший пробным камнем историко-критической мысли для пришлых и туземных историков, вспыхивая по временам случайными столкновениями чуть не осложнившись вопросом болгаро-гуниским, кажется, убедился, что ему не выйти из области уравнений с тремя неизвестными и утратил надежду и охоту сложиться в убеждённую и научно формулированную теорию».[9]
Развитие этих идей произошло уже в следующем веке.
ГЛАВА 3
Создание концепции «евразийства» в 20-х годах 20 века.
В начале 20 века взгляды многих исследователей обратились на Восток, как континент с большим потенциалом: «Нет никакого сомнения, что Восток смог бы и обожать победоносное развитие Европы, если бы не ряд обстоятельств, остановивших развитие восточного хозяйства и приведших его, с одной стороны, к окостенению и застою, а с другой – к такому развитию мистической магической и теократической идеологии, которая, в конце концов, и окрасила собой в глазах европейцев всю восточную культуру».[10]
После октябрьского переворота усилилась тенденция противопоставлять Россию Западу. Эти настроения ярко выразились в поэме Блока «Скифы»:
«Мильоны – вас. Нас тьмы и тьмы и тьмы.
Попробуйте, сразитесь с нами!
Да, скифы мы! Да, азиаты мы,
С раскосыми и жадными очами».[11]
Русские философы не только на родине, но и в эмиграции, думая о путях развития России, мыслями поворачивались к Востоку как источнику новых начал общественного обустройства России. Так возникла концепция «евразийства».
«Евразийство – политическое и культурно-общественное движение русской эмиграции 20-40-х годов 20 века. Оно признавало самобытный путь развития России, обусловленный наличием в её культуре откровенно восточных элементов. Первоначально видело в коммунизме органический момент русской истории».[12]
Н.А. Бердяев писал о членах этого движения: «В эти годы в среде русской молодежи, более обращённой к политике, образовались новые течения, отличные от течений старой эмиграции, получивших наименование «пореволюционных». Таковы были, прежде всего, евразийцы, утвержденцы, впоследствии младороссы. С евразийцами у меня были личные отношения, и они ко мне относились хорошо, искали во мне поддержку от нападений старой эмиграции. Я частично сочувствовал пореволюционным течениям, и вот в чём. Пореволюционная молодёжь, в противоположность старой эмиграции, признала революцию и пыталась утверждать не дореволюционное, а пореволюционное. Они примирились с тем, что произошёл социальный переворот, и хотели строить новую Россию на новой социальной почве».[13]
Решающая роль в объединении евразийцев принадлежит русскому филологу Н.С. Трубецкому. Оказавшись после 1917 года в Софии, он выпустил книгу «Европа и человечество». В ней говорилось об общечеловеческой ценности этнокультурного разнообразия и о необходимости сплочения всех народов для отстаивания этого духовного многоцветия от нивелирующих, материалистических в своей основе идей бездуховного европоцентризма.
На книгу Н.С. Трубецкого первым откликнулся географ П.Н. Савицкий – статьёй «Европа и Евразия». Так был введён в новом, узком значении, термин «Евразия». П. Н. Савицкий говорил о Евразии, противостоящей как Европе (западной), так и Азии (переднему Востоку, Индии, Дальнему Востоку).
Третьим основоположником евразийства считается музыковед П.П. Сувчинский. Ему принадлежит выдвижение и разработка концепции бытового православного исповедничества, обеспечивавшего на всём протяжении этнической истории православного населения Евразии устойчивость жизненных форм приходской общины. Принятое из Византии православие с его глубокой традиционностью и, вместе с тем, веротерпимостью, содействовало духовному и бытовому сближению всех гетерогенных больших и малых этнических групп Евразии .
К Н.С. Трубецкому, П.Н. Савицкому, П.П. Сувчинскому присоединился историк церкви и теософ Г.В. Флоровский; вместе они выпустили в Софии в 1921г. первый сборник из серии «Утверждение евразийцев» - «Исход к Востоку». Этот сборник освещал духовные, религиозные различия между Западом и православной Евразией, показывал Россию, как прямую продолжательницу Византийского христианства, принимавшего в своё лоно все объединившиеся народы и племена на всём огромном пространстве Евразии. Н.С. Трубецкой в статье «Об истинном и ложном национализме» из этого сборника приводит примеры ложного национализма. Чаще всего, пишет он, приходится наблюдать таких националистов, для которых самобытность национальной культуры их народа совершенно не важна. Для того, чтобы их народ был вполне похож на «настоящих европейцев», стараются навязать этому народу чуждые его духу формы романо-германского государства, его идеологию, искусство и материалистический быт. Другой вид ложного национализма проявляется в воинствующем шовинизме. Здесь дело сводится к стремлению распространить язык и культуру своего народа на возможно большее число иноплеменников, искоренив в них всякую национальную самобытность.
Особой формой ложного национализма следует признать и тот вид культурного консерватизма, который искусственно отождествляет национальную самобытность с какими-нибудь уже созданными в прошлом культурными ценностями или формами быта и не допускает изменение их даже тогда, когда они явно перестали воплощать в себе национальное сознание.
Национализм истинный, вытекая из национального самопознания, весь основан на признании необходимости самобытной национальной культуры.
Старое славянофильство никак нельзя считать чистой формой истинного национализма. В нём нетрудно заметить все три вида ложного национализма, причём сначала преобладал вид третий, позднее первый и второй. Благодаря этим свойствам старое славянофильство и должно было неизбежно выродиться, несмотря на то, что отправной точкой его было ощущение самобытности и начало национального самопознания.[14]
П. Савицкий в статье «Поворот к Востоку» восклицает: «Много ли найдётся на Руси людей, в чьих жилах не течёт хазарской и половецкой, татарской или башкирской, мордовской или чувашской крови? Многие ли из русских всецело чужды печати восточного духа: его мистики, его любви к созерцанию, наконец, его созерцательной лени?»[15] Он утверждает, что Россия составляет «континент в себе», равноправный Европе.
П. Сувчинский в статье «Сила слабых» пишет, что большевистский интернационал есть лишь волевое последствие космополитических блужданий и соблазнов безбожного, греховного интеллигентского духа; греховного, ибо вне церкви не может быть праведна мечта о всемирности и истине.[16]
Г. Флоровский в статье «О народах не-исторических (страна отцов и страна детей)» пишет, что русская историософия сразу началась с отходной, имея в виду письмо Чаадаеву. Возражая Чаадаеву, он заявляет: «Россия есть в высшей степени сложная историческая формация. Не трудно различить в русском бытие разнородные слои – варяжский, византийский, славянский, татарский, финский, польский, московский, «санкт-питербурхий» и прочая…Как бы сами собой перебрасываются мостики к норманским «вооружённым купцам», к византийскому цезаропапизму, к Номоканону, к Золотой орде и
кочующим инородцам, к иезуитам и шляхте и т.д. Но этим бытом русское бытие явным образом не исчерпывается. «В рабском виде Царь Небесный исходил, благославляя» русские степи и леса. И нити паутинной тонкости тянутся от Достоевского и Толстого, от Гоголя и Самарина, от отца Амвросия и преподобного Серафима куда-то назад, в заволжские чащи, к Нилу Сорскому и преподобному Сергию, а оттуда на Афон и далее, в раскаленные пространства Фиваиды. Через века и пространства безошибочно осязается единство творческой стихии. И точки ее сгущения почти никогда не совпадают с центрами быта. Не в Петербурге, не в древле-стольном Киеве, не в Новгороде, не даже в «матушке» Москве, а в уединенных русских обителях, у преподобного Сергия, у Варлаамия Хутынского, у Кирилла Белозерского, в Сарове, в Дивееве чувствуется напряжение русского народного и православного духа».[17]
Обобщая выводы евразийцев, Н.С. Трубецкой пишет, что «национальным субстратом того государства, которое прежде называлось Российской Империей…может быть только вся совокупность народов, населяющих это государство, рассматриваемая как особая многонародная нация, и в качестве таковой, обладающая своим национализмом.
Эту нацию мы называем евразийской, её территорию – Евразией, её национализм – евразийством».[18]
Концепция евразийства в наши дни получила дальнейшее развитие, а понятие России как Евразии стало повсеместным.
Интересно высказывание Л. Гумилёва: «Когда меня называют евразийцем, я не отказываюсь от этого имени по нескольким причинам. Во-первых, это была мощная школа, и если меня причисляют к ней, то это делает мне честь. Во-вторых, я внимательно изучал труды этих людей. В-третьих, я действительно согласен с основными историко-методологическими выводами евразийцев».[19]
ГЛАВА 4 Место России в современной мировой цивилизации
Социализм, который пытались внедрить большевики в России, имеет свои корни. В частности, «Я думаю, - отмечает Н. Бердяев, - что социализм имеет источники религиозно-иудаистские, связанные с эсхатологическим мифом еврейского народа, с глубокой двойственностью его сознания, трагичной не только для истории еврейства, но и для истории человечества».[20] Маркс считал, что посредством революции пролетариата можно будет целенаправленно осуществить замену превратных отношений истинными. Речь всегда шла об исполнении религиозных императивов в политической форме. И тогда, когда революция реализует данные религией обещания, исчезнет и сама религия».[21] Последователь славянофилов Н.Я. Данилевский отличает религиозную одарённость России как залог её исторического призвания быть вместе с другими славянскими народами «продолжателями великого дела, выпавшего на долю Израиля и Византии, быть народами богоизбранными».3
