- тщательно маскируемая вовлеченность в раздел и присвоение госсобственности (приватизация);
- обычна связь с организованной преступностью и непосредственное лоббирование ее интересов.
Эта градация, как уже говорилось, основана на исследованиях в провинции, но, опять же, она достаточно репрезентативна и для всей политической элиты Российской Федерации. В целом же, в политической структуре России можно выделить два основных блока, в основном постоянно сталкивающихся и изредка сотрудничающих друг с другом – это политические элиты и электорат столичных городов и провинции.
В провинции, на уровне областей, автономий, в последнее время выдвигается на первый план этнический фактор в силу прямой национальной разграниченности. Отсюда, как раз, и происходит замеченная выше группировка общественного мнения и политических элит вокруг национал-патриотических партий, движений и блоков.
2. Процесс формирования властвующей политической элиты России
Формирование российской властвующей политической элиты происходило по следующим этапам:
«перекраска» бывшей партийной номенклатуры в демократическую элиту;
выдвижение на руководящие посты бывших партбоссов низшего и среднего звена, при условии их преданности к бывшим первым лицам;
вытеснение из органов управления гуманитариев и замена их инженерно-техническими кадрами (в регионах – замена специалистами сельского хозяйства);
отсутствие системы кадрового отбора, рост численности руководителей, работающих по принципу «стремительного роста».
Истоки формирования современной политической элиты, несмотря на такое положение дел, лежат в интеллигенции.
Номенклатура имеет следующую структуру: элита (высший слой, работники управления, имеющие право принимать решения) и бюрократия (работники, выполняющие приказы элиты). Бюрократию обычно не касается смена руководителей, они не участвуют в политических баталиях, не состоят в партиях (люди 2-го и 3-го эшелонов управления). Отмечено, что тот небольшой (порядка 1% – 2%) слой интеллектуальной элиты сосредоточен не в самой политической элите, а в ее аналитических службах. Однако же, так называемые, «новые русские» имеют, например, более интеллектуальные корни, чем политическая элита (около 15% интеллектуальной элиты в средней полосе России содержат «новых русских»). Интеллигенция находиться, как бы, между элитой и номенклатурой. С одной стороны она питает кадрами власть, а с другой создает ей проблемы и ставит себя ей в оппозицию. Она как социальная группа стоит вне управления. Но в последнее время наблюдается возврат к формированию номенклатурно-семейных кланов и бюрократических династий, идет медленное увеличение числа бывших партийных работников и снижение численности, так называемых демократических работников, что в общем является положительным фактором.
О социальной неразвитости политических элит свидетельствует и ее замкнутость, функционирование по принципу корпоративных групп, нечеткость социальных функций, когда управленческие функции безграничны. Эта безграничность и приводит к тому, что она (элита) практически ни за что не отвечает. В нашей стране, политическая элита (особенно властвующая) как социальная группа, воплощающая в себе наиболее перспективные тенденции общественного развития, отсутствует. В лучшем случае, нам приходиться иметь дело с «перекрашенной» партийной номенклатурой, в худшем – с откровенно криминальными субъектами, допущенными к власти.
3. Внутренняя иерархия политической элиты
3.1 Классификация политической элиты
Многолетний мониторинг деятельности современных политических партий и политической элиты страны в целом привел к тому, что активной политической деятельностью, в том числе и созданием политических организаций, занимаются представители четырех основных классов:
1. люмпены и люмпеноиды;
2. бюрократия (чиновничество);
3. буржуазия (предприниматели);
4. интеллигенция.
Каждому из этих классов свойствен определенный тип мировоззрения, укорененный в основах их социального бытия. Представители этих классов способны навязывать свое видение мира остальному обществу – особенно очевидным это становится в условиях демократии, предоставляющей членам социума возможность выбора между различными типами мировоззрения.
В свою очередь, влияние процессов, охватывающих общество в целом, на политическую элиту имеет ограниченный характер. Оно не касается сути мировоззрения и сводится к изменению удельного веса различных элитных групп – выведению на авансцену одних и вытеснению на второй план, а то и вовсе на периферию других.
Определим вкратце суть каждого из указанных выше типов мировоззрения.
3.2 Люмпены
Люмпенов отличают две основные особенности – эгоцентризм и волюнтаризм. В центре мира любого люмпена помещается он сам, все остальное – лишь второстепенное приложение. Люмпен по определению – нравственный и социальный солипсист. Мир, по его глубокому убеждению, изначально в большом долгу перед ним и существует исключительно для того, чтобы поставлять ему разнообразные блага. Взять их немедленно, здесь и сейчас – в представлении люмпена его священное и неотъемлемое право. Причем единственное, что необходимо сделать самому люмпену, – просто протянуть руку. Мир же обязан подчиниться желаниям люмпена, и если не подчинится, тем хуже для мира. В этом случае он заслуживает уничтожения как недостойный существования. Всякий, кто отрицает право люмпена на беспрепятственное получение дармовых благ, – его кровный враг. Непоступление этих благ в безраздельное распоряжение люмпена – следствие происков разнообразных врагов, против которых допустимо бороться любыми методами.
Вообще, типичная для мировоззрения люмпенов установка – это борьба всех против всех. Необходимость же сплочения в мало-мальски дееспособный коллектив порождается особого рода корпоративной моралью, выражаемой формулой «дружить против кого-то». Наиболее типичные формы таких коллективов – шайка, банда, клиентела, сплотившаяся вокруг вождя, и т.п. Их императивом является т.н. «готтентотская мораль» («Плохо – это когда бьют нас, хорошо – это когда бьем мы»), однако на практике даже она соблюдается отнюдь не пуристически. Люмпен в принципе не способен иметь прочные привязанности и в любой момент готов бросить «своих», чтобы примкнуть к более удачливой шайке или клиентеле.
Люмпен внеидологичен, или, скорее, доидеологичен. До высоких материй ему нет никакого дела. В более или менее развитых обществах, предполагающих если не самостоятельную выработку, то свободный и сознательный выбор индивидуумом своего мировоззрения, люмпен-политик вынужден мимикрировать под какую-либо идеологию. Причем идеология для подобной мимикрии выбирается, как правило, довольно примитивная и, что характерно, весьма агрессивная к окружающему миру, полная ксенофобии и социальной озлобленности – националистическая, религиозно-фундаменталистская, право – и леворадикальная, т.е. такая, которая ставит исповедующего ее субъекта во главу мира, а всем, кто не желает этого признавать, отводит роль его злейшего врага. Подобные идеологии весьма благосклонны к насилию как методу достижения целей. Более того, этот метод является для них предпочтительным.
Отличие люмпеноида от люмпена заключается, по большому счету, только в том, что если люмпен всем своим существованием отрицает легитимность имеющей место социальной структуры, то люмпеноид некогда являлся ее частью, но, будучи из нее вытеснен, стал ее непримиримым врагом. В своем стремлении вернуть прежний порядок он проявляет себя таким же эгоцентристом, солипсистом и волюнтаристом, что и люмпен. По мнению люмпеноида, для восстановления некогда бывшего положения вещей, которое он считает единственно справедливым, достаточно совершить простой, но решительный шаг, и тогда в механизме мироустройства что-то щелкнет, и все встанет на свои места. И если кто-то не является горячим сторонником этого «простого шага», а тем более отрицает безусловную справедливость старого порядка, то этот кто-то – лютый враг люмпеноида, и в борьбе с ним хороши все средства.
Однако, поскольку люмпеноид пребывает в положении люмпена не «по рождению», а в силу обстоятельств, в его отношениях с себе подобными сохраняются следы социальной привычки. Поэтому сообщества люмпеноидов, как правило, отличаются большей устойчивостью. В душе люмпеноида есть место более или менее постоянным привязанностям, правда, они сильно обесцениваются повышенной склочностью и нетерпимостью. Тем не менее, единство на основе «готтентотской морали» в среде люмпеноидов носит более прочный характер, нежели в среде люмпенов. Во всяком случае, в борьбе против многочисленных «врагов» они способны на товарищескую взаимовыручку.
В отличие от люмпена, люмпеноид не чужд идейности. Он не притворяется приверженцем той или иной идеологии, он искренне верит в то, что пропагандирует. Мало того, в своих убеждениях люмпеноид довольно стоек – порой до фанатичности. Другое дело, что исповедуемые им идеологии – это как раз те, под которые и мимикрирует люмпен, т.е. национализм, религиозный фундаментализм, правый и левый радикализм и т.п. Причем в своем радикализме, нетерпимости, экстремизме и готовности к насилию люмпеноид может дать фору любому люмпену.
3.3 Чиновничество
Мир глазами чиновника – это строго иерархизированная структура, живущая по принципам «Всяк сверчок знай свой шесток» и «Ты начальник – я дурак, я начальник – ты дурак». Чиновник – отнюдь не эгоцентрист. Он понимает, что мир достаточно сложен, и для того, чтобы из нижней его точки переместиться в верхнюю, нужно много усилий и много терпения. Он готов запастись этим терпением и приложить эти усилия. Но за каждую достигнутую ступень иерархической лестницы чиновник требует награды, заключающейся в доступе к благам и привилегиям, закрепленным за данной ступенью. В отличие от люмпена, чиновнику свойственно чувство социальной ответственности. В предлагаемой им картине мира степень этой ответственности возрастает по мере приближения к самой высшей точке. Однако на практике это не совсем так, а очень часто – совсем не так. Нередко по мере приближения чиновника к высшей точке увеличивается только объем его полномочий и полагающихся благ и привилегий, тогда как ответственность умело распределяется среди подчиненных. Подобный нюанс, естественно, не афишируется. Зато чем действительно сильно чиновничество, так это высоким уровнем корпоративной, клановой спайки. Разумеется, элемент конкуренции в отношениях между чиновниками также весьма силен, но он существенно ограничен кодексом обязательств перед «своими». Нарушение этого кодекса чревато быстрым сходом с карьерной дистанции. Во внутренней этике чиновничества, как и у люмпенов и люмпеноидов, в значительной мере присутствует «готтентотская мораль», однако она введена в насколько возможно пристойные рамки. Все-таки целью бюрократа является продвижение к вершинам иерархической вертикали, наиболее зримо воплощенной в государственном аппарате, а излишне резкие движения в борьбе против «чужих» способны расшатать, а то и вообще разрушить эту вертикаль, лишив тем самым жизненного смысла все существование чиновничества как класса.
В принципе, чиновник – вовсе не раб идей. Даже в современном обществе в обыкновении представителей бюрократии всячески подчеркивать свою аполитичность, свой т.н. «прагматизм». Когда же необходимость публичной политической деятельности заставляет их формулировать свои идейные предпочтения, они проявляют изрядную гибкость, подстраиваясь под запросы избирателя. Тем не менее, все предлагаемые ими построения всегда насквозь пропитаны патерналистским духом, пронизаны видением мира как жесткой вертикали, полны апологии государства как высшего достижения человеческого духа. Чиновник – всегда государственник и практически всегда консерватор. Подобно люмпенам и люмпеноидам, он склонен весьма высоко оценивать значение насилия как метода политической практики. Другое дело, что в его понимании любое насилие обязательно должно быть освящено и санкционировано государством, т.е. это должно быть легитимизированное насилие, направленное на поддержание и укрепление существующей системы.
