В-четвертых, переход к безденежному хозяйству во многом провоцировался тем, что безудержная инфляция подорвала доверие к деньгам. Крестьяне не хотели продавать продукты за обесцененные бумажные деньги, и большевики прекрасно об этом знали. Еще в мае 1917 года Ленин писал: «Крестьяне отказываются давать хлеб за деньги и требуют орудия, обувь и одежду. В этом решении заключается громадная доля чрезвычайно глубокой истины. Действительно, страна пришла к такой разрухе, что в России наблюдается, хотя и в менее сильной степени, то, что в других странах давно уже имеется: деньги потеряли свою силу» (Ленин ПСС, т. 32, с. 98). Были, по-видимому, и другие причины перехода к безденежному хозяйству: неспособность режима обеспечить изготовление достаточного количества денежных знаков, а также его стремление в условиях глубокого кризиса промышленности и острой нехватки продовольствия упростить систему снабжения городов, обеспечивая продуктами все население (в определенный период с дифференциацией по классовому признаку), а не только имеющих источники доходов. При этом теоретические дискуссии о судьбе денег весьма причудливо переплетались с событиями гражданской войны. Так, после того, как Колчак захватил в Казани эвакуированную туда большую часть золотого запаса Государственного банка, позиции сторонников отмирания денег усилились.
В-пятых, когда к этому вынуждали обстоятельства, большевики весьма объективно оценивали степень расхождения между их идеальной моделью и той реальной жизнью, которая их окружала. При том, что негосударственная торговля хлебом формально была запрещена и строго каралась, на деле горожане удовлетворяли значительную долю своих потребностей в продуктах питания за счет частной (то есть нелегальной) торговли. И это вполне официально признавалось лидерами большевиков, которые даже принимали некоторые меры, чтобы дать крестьянам возможность нелегально торговать хлебом'2. Радикальная власть осознавала свою неспособность удовлетворить безденежным путем даже самые насущные потребности населения, и поэтому в условиях все большей натурализацииснабжения городского населения денежная заработная плата сохранялась и устойчиво росла. В период «военного коммунизма» заработная плата являлась главной статьей расхода государственного бюджета России. Во многом то же отношение проявлялось и к нелегальной торговле золотом. В 1920 и особенно в 1921 году операции с золотом на «черной бирже» Москвы приобрели настолько распространенный характер, что цена золотой монеты регистрировалась советской статистикой труда.
Наконец, необходимо обратить внимание, что политика Ленина неоднократно критиковалась другими социалистами именно за ее несоответствие идеологии. Левые коммунисты уже в 1918 году резко отрицательно воспринимали ленинскую концепцию государственного капитализма, протестовали против механического применения опыта кайзеровской Германии или дореволюционной России, утверждая, что это является отказом «от типа управляющего с низов «государства-коммуны». Внутренний и международный авторитет большевиков был также серьезно подорван заключением сепаратного мира с Германией, который расценивался как предательство интересов мировой революции. При этом часть близких к большевикам социалистов — В.А. Базаров, АА Богданов и другие — заявляли о полной противоположности идеологии «военного коммунизма» задачам построения планомерного социалистического общества.
Нельзя недооценивать и обратное влияние политики «военного коммунизма» на идеологические установки большевистской партии. Именно под ее воздействием сложилась стратегическая линия на быстрый переход к безденежному хозяйству, тотальному обобществлению и централизации, что было гораздо менее характерно для большевиков в предреволюционный период. Оценка «военного коммунизма» как «предвосхищения будущего, прорыв этого будущего в настоящее» не только не была изжита при переходе к новой экономической политике, но в дальнейшем продолжала укрепляться и существенно повлияла на выбор путей развития страны.
Если идеология, оказывая значительное влияние, не играет решающей роли в определении политики радикалов, то необходимо разобраться, какие же задачи реально решает радикальная власть в своей практической деятельности. По нашему мнению, перед радикалами всегда стояли две главные задачи, и обе они чрезвычайно прагматичны: обеспечить социальную базу собственного режима и изыскать финансовые ресурсы.
В первую очередь радикалы должны постоянно заботиться о поддержании баланса интересов, достаточного для того, чтобы удержаться у власти. При этом в условиях высокой гетерогенности участвующих в революции сил социальная база радикалов оказывается крайне неустойчивой, подвижной, и требует от правительства постоянного маневрирования, способности находить взаимоприемлемые решения, создавать и воссоздавать коалиции и всегда быть готовым приспосабливать свою деятельность к новым социально-политическим композициям. Весьма показательна в этом отношении деятельность якобинцев. С одной стороны, они подтвердили введенное еще жирондистами регулирование цен на товары первой необходимости, а в дальнейшем существенно расширили этот перечень, часто меняя его в зависимости от обстоятельств — и это несмотря на не раз провозглашенное ими ранее негативное отношение к подобным действиям. Эти шаги якобинцев отвечали интересам сразу двух крупных социальных групп, участвовавших в революции: городских низов и значительной части крестьянства, которое само являлось покупателем существенной части потребительских товаров. С другой стороны, чтобы уравновесить эту политику и получить хотя бы частичную поддержку предпринимательских кругов, якобинцы провели в Конвенте решение о введении «максимума зарплаты», решительно подавляли стачки и продолжали придерживаться принятого еще в начале революции закона Шометта о запрете на организацию рабочих союзов.
Аналогичными задачами определялись и ограничения, накладываемые на возможности формирования и укрепления крупного фермерского хозяйства. Считалось, что крупное сельскохозяйственное производство больше ориентировано на извлечение собственной выгоды, чем на удовлетворение потребностей нации. А располагая лучшими условиями для хранения своей продукции, оно по сравнению с мелким производителем обладает и большими возможностями для спекуляции, для монополистического взвинчивания цен в городах. Отчасти подобные представления разделяли и сами яко-бинцы15. Но не по идеологическим или, по крайней мере, далеко не только по идеологическим причинам были они готовы реализовывать комплекс мероприятий, ограничивающих крупное производство в деревне. Эти меры были особенно привлекательны для правительства радикалов, поскольку в них пересекались интересы сразу нескольких социальных слоев: значительной части крестьянства, городского плебса и торговой буржуазии. Ограничение крупного частного производителя в деревне освобождало крестьянина от опасного конкурента, укрепляло позиции городских торговцев в приобретении сельскохозяйственных товаров в деревне (отчасти смягчая ограничения, связанные с Максимумом), а также, по общему мнению, способствовало удешевлению поставляемого в города продовольствия. Однако определенная свобода для развития крупного частного производства в деревне все же была сохранена. Отмененные еще Учредительным собранием ограничения на огораживания в дальнейшем остались в силе, и, более того, якобинцы сняли ограничения на размер сельскохозяйственного предприятия и даже провозгласили принцип «свободы сельскохозяйственной культуры».
Активное социальное маневрирование якобинцев не мешало им использовать насильственные методы борьбы с инакомыслием. Жестко преследуя как «уклонистов», так и «подозрительных», якобинцы в то же время были готовы осуществлять на практике многие требования стоявших за ними социальных сил. Историки обращают внимание на то, что при принятии «вантозских декретов», носивших явно популистский характер, якобинцы ставили перед собой задачу заручиться поддержкой или по крайней мере нейтралитетом городских низов при проведении репрессий против эбертистов, которые как раз и выражали требования этих самых низов.
Гибкость радикалов, их способность учитывать в практической политике цели различных социальных сил ставит неразрешимую задачу перед теми исследователями, которые пытаются определить социально-классовую природу радикалов, привязав их действия к четко определенным группам интересов. Так, в марксистской литературе получило распространение представление о «мелкобуржуазной природе» якобинцев. Однако, когда это было необходимо для решения текущих задач, якобинцы вполне успешно переступали через свою «мелкобуржуазность», беря, например, в разгар террора под особую защиту крупных банкиров, которые предоставили им займ для покупки продовольствия за границей. Столь же неоднозначен вопрос и о социальной базе политики большевиков в годы «военного коммунизма». Некоторые социалисты, отрицательно относившиеся к большевикам, вообще утверждали, что их политика выражает интересы спекулянтов. «Нет, спекуляция не только извне налипла, — отмечал, например, В. Базаров, — она насквозь пронизывает всю систему современного государственного регулирования, составляет самою его душу. Спекулянт — не просто паразит, но вместе с тем и действительная опора правительства, герой, спасающий власть в критических случаях».
Наряду с заботой о собственной социальной базе, радикалы должны решать и другую важную задачу — постоянно изыскивать финансовые ресурсы для смягчения оставшегося от умеренных финансового кризиса, для финансирования армии, для консолидации собственной власти. Эта сторона их деятельности, в конечном счететесно связанная с обеспечением социальной поддержки, в текущем плане может вступать с последней в противоречие. У радикалов по сравнению со старым режимом есть один принципиально новый источник доходов — имущество эмигрантов и других «врагов революции». Однако это имущество может быть использовано двояко: либо преимущественно для извлечения наибольших доходов, вне зависимости от социальных результатов его распродажи, либо преимущественно для удовлетворения интересов тех социальных сил, поддержка которых правительству важна, но с потерей части денежных доходов. Практическое решение данного вопроса всегда представляет собой компромисс между этими двумя целями, но компромисс с явным уклоном в сторону одной из них.
В ходе английской революции финансовые аспекты явно доминировали над социальными, что проявилось еще до прихода радикалов к власти. Уже деятельность умеренных в Англии существенно отличалась от аналогичных режимов в других революциях большей консервативностью, меньшей склонностью к экзотическим экспериментам и нововведениям. Это можно объяснить комплексом причин, в том числе меньшей глубиной исходного финансового и социального кризиса, относительной неразвитостью экономической доктрины, а также тем, что Долгому парламенту сразу пришлось столкнуться с задачами ведения войны. Принципиальная схема финансирования революции была определена еще в начале гражданской войны и включала в себя три основные элемента: переложение расходов по ведению войны «на тех, кто в ней повинен», для чего на активных участников роялистского движения налагались штрафы (композиции), осуществлялся секвестр и продажа их земель; активное использование займов у предпринимателей; введение и сбор необходимых налогов. Правительство Кромвеля серьезно активизировало операции с недвижимостью и, в частности, рынок земельной собственности. При этом, хотя иногда власти и шли на предоставление льгот отдельным группам покупателей, в целом превалировало стремление к получению максимального финансового эффекта. Так, новыми покупателями земли нередко выступали ее прежние владельцы, что, судя по всему, нимало не заботило руководство республиканской армии.
Во Франции с самого начала революции столкнулись два принципиально разных подхода к реформе земельной собственности: фискальный и социальный. Сторонники первого считали необходимым ради скорейшего преодоления финансового кризиса распродавать национальное имущество с максимальной выгодой для страны, для чего предлагали ограничить возможности дробления продаваемых наделов и сократить сроки внесения полной суммы платежа. Сторонники другого подхода исходили из необходимости предоставить благоприятные условия для приобретения земли крестьянству, в том числе беднейшему, что предполагало значительное увеличение сроков окончательного расчета, а также изменение организационных условий проведения торгов. Постоянные колебания умеренных в этом вопросе стали одной из причин потери ими социальной поддержки среди крестьян.
