В поисках своих дорог одни (Н. Г. Устрялов, П. И. Надеждин, М. Т. Каченовский) вглядывались в прошлое и, осмысливая историю России, находили в ней рецепты для будущего страны, обосновывали историческими традициями охранительные начала самодержавия, православия и народности (М. П. Погодин) или, предпочитая национальную почву, усиленно защищали российские традиции от западных посягательств (братья И. В. и Н. В. Киреевские и А. С. Хомяков).
Другие, пытаясь осознать опыт декабристов с позиций легального дворянского либерализма, вели поиск в теоретико-философском и религиозном направлениях. Это - кружок “любомудров”, кружок И. В. Станкевича, студенческий кружок “11 нумера” В. Г. Белинского, либерально-просветительский литературный кружок В. Д. Сухорукова в Новочеркасске, литературные общества в Харьковском университете, в Нежинском лицее. Причем либеральный лагерь был весьма широк и многолик - от аристократической “фронды” до истоков оппозиционности будущих славянофилов и западников.
Однако в эти годы в русском общественном движении были иные силы, которые преклонялись перед декабристами, считая себя “осколками” их движения, и создали “золотую легенду” о 14 декабря, которую подхватил А. И. Герцен. Это были представители наиболее радикальной части студенчества, разночинной молодежи и мелкопоместного дворянства, которые, пытаясь продолжить начатое декабристами дело, создавали тайные политические кружки. Такие кружки, более широкие по социальному составу, чем декабристские, возникали уже начиная с 1826 г. в Москве, Оренбурге, Курске и т. д. (кружки бр. Критских, бр. Раевских, тайное общество Н. П. Сунгурова и др.), причем центр движения переместился из Петербурга в Москву.
Кружки оставались в рамках декабристской революционности. Это подтверждается тем, что социальный состав их участников был представлен в основном выходцами из дворянского сословия, хотя с декабристами, конечно, исчез “чистый” элемент дворянства. В идеологическом отношении взгляды членов этих объединений представляли собой смесь революционных и либеральных воззрений с общими для того времени просветительскими идеями. Их политические установки (хотя документально оформленными программами они не подтверждены и прослеживаются только по показаниям в следственных делах) преимущественно сводились к насильственному политическому перевороту и установлению “конституционного правления”.
И тем не менее “примитивная” революционность дворянской молодежи последекабристского периода вызывала страх повторения “14 декабря” в правительственных кругах. Вот что писал М. Я. фон Фок об этих “возмутителях спокойствия”: “Молодежь, то есть дворянчики от 17 до 25 лет, составляет в массе самую гангренозную часть империи. Среди этих сумасбродов мы видим зародыш якобинства, революционный и реформаторский дух... Экзальтированная молодежь, не имеющая никакого представления ни о положении в России, ни об общем ее состоянии, мечтает... о свободе, которой они совершенно не понимают, но которую полагают в отсутствии подчинения”.
Начало 1830-х гг. стало рубежом в истории освободительного движения в России и связано с возникновением “русского социализма”. Но почему в столь отсталой в социально-экономическом отношении стране нашли поддержку идеи, которые явно опережали уровень ее развития. Вероятно, правы те исследователи, которые полагают, что в истории нередко случаются периоды относительно самостоятельного развития идеологии, опережающей социально-экономические условия жизни общества и государства.
Думается, связано это было и с тем, что утопический социализм удовлетворял столь сильную в обществе жажду “обновления”. В письме к Н. П. Огареву в 1833 г. А. И. Герцен писал, что “мир ждет обновления... Надобно другие основания положить обществам Европы... более права, более нравственности, более просвещенности”. Не последнюю роль играло и осознание новым поколением того, что поражение декабристов не было случайным, что нужно, как писал Герцен, “перейти декабризм”. В своем дневнике за 1842 г., говоря о М. Ф. Орлове, он заключал, что “молодое поколение кланялось ветерану своих мнений, но шло мимо”.
По вопросу об отношении Герцена к декабризму и вообще к революционности как методу ниспровержения старого социально-экономического и политического уклада жизни общества, в историографии нет полного единодушия. Но большинство исследователей справедливо считают, что переоценка декабристского опыта, а также крах польского восстания привели его к отрицанию “политики” как способа изменений в жизни страны.
В поисках нового мировоззрения Герцен, Огарев и их друзья остановились на утопическом социализме с его идеями социального переустройства общества путем длительных и мирных экономических преобразований и морально-этического совершенствования человека. Но вся эта программа сочеталась с надеждами на реформы “сверху”. При весьма отрицательном отношении к Николаю I Герцен все же полагал, что в России ведущую роль всегда играло правительство, а не народ. С его точки зрения, которая отражена в записке 1836 г. “Отдельные замечания о русском законодательстве”, правительство является не только “прогрессивным началом” в обществе, но нигде не стоит “настолько перед народом, как в России”. Дворянство - оппозиционная сила, сдерживающая произвол власти, а народ пассивен, поскольку “не умеет понять своих прав”, считал он. Таким образом, желая сделать счастливым свой народ, Герцен в своем социализме все же активную роль отводит дворянству и правительству.
Интересно, что, заканчивая записку, Герцен сравнивает Россию и Америку как страны, по его мнению, лишенные сословных традиций. Предрекая, вслед за А. Токвилем, им обеим великое будущее, он писал: “Россия и Америка - две страны, которые поведут дальше юридическую жизнь человечества. Россия - как высшее развитие самодержавия на народных основаниях, а Америка - как высшее развитие демократии на монархическом основании”
Однако уже после революции 1848 г. Герцен отчаянно спрашивал последователя социалистических идей: “Где лежит необходимость, чтобы будущее разыгрывало нами придуманную программу. Почему мы должны думать, что новый мир будет строиться по нашему плану?”.
Итак, в эти годы в России появился и получил распространение мирный просветительский социализм. Его последователям было присуще стремление понять личность в связи с обществом, т.е. социальность, а высочайшей целью общественного развития они считали “совершенствование личности”. Эти же идеи проповедовали II. В. Станкевич, В. Ф. Одоевский, А. И. Тургенев, П. А. Вяземский, а также П. Я. Чаадаев.
Именно у Чаадаева идея об особом историческом пути и предназначении России получила наиболее четкое и яркое выражение. Чаадаев был как бы “мостом”, соединяющим эпоху декабристов с либеральным движением 1840-х гг. Имея тесные связи в декабристской среде и являясь членом “Союза Благоденствия”, он в 1821 г. уехал за границу и прекратил всякие отношения с тайным обществом. Почему? В отличие от своих мятежных друзей Чаадаев никогда не был склонен к практической политической деятельности. Для него самым важным была нравственная и умственная свобода. Во многом это было связано с воспитанием, которое он получил в иезуитском пансионе. Глубокая западная образованность иезуитов, их католическая диалектика привили ему любовь к западной цивилизации и широту взглядов. Вообще же следует заметить, что воспитанники пансиона (а ими были А. С. Меншиков, П. А. Вяземский, С. Г. Волконский, М. Ф. и А. Ф. Орловы) были лишены той односторонности, о которой писал Чаадаев в 1-м философическом письме. Так, и с точки зрения П. А. Вяземского, “честному человеку не следует входить ни в какое тайное общество”, так как “всякая принадлежность к тайному обществу есть уже порабощение личной воли своей тайной воли вожаков. Хорошо приготовление к свободе, которое начинается закабалением себя”.
“Россия и Запад”, “русский путь” и западные образцы - сама постановка этой проблемы подразумевала для Чаадаева не географические понятия, а два порядка вещей, два мировоззрения. Анализируя особенности исторического пути развития России и находя именно в нем причины отсталости страны, он писал: “Одна из наиболее печальных черт пашей своеобразной цивилизации заключается в том, что мы еще только открываем истины, давно уже ставшие избитыми в других местах... Это происходит от того, что мы никогда не шли об руку с прочими народами; мы не принадлежим... ни к Западу, ни к Востоку, и у нас нет традиций не того, ни другого. Стоя как бы вне времени, мы не затронуты всемирным воспитанием человеческого рода”. И все же отсталость для страны, с точки зрения Чаадаева, не только минус, но имеет ряд преимуществ, главное из которых - возможность избежать социальных конфликтов Запада.
Но если Чаадаев видел в “особом пути России” как позитивные, так и негативные моменты, то славянофилы усматривали в нем исключительно достоинства. Славянофильство в России явилось не только проявлением подъема национального самосознания, но и реакцией на практику западных моделей, использованных декабристами. Вообще же в зарождении в 1830-х гг. двух основных направлений будущего либерального течения - славянофильства и западничества - отразилась его внутренняя противоречивость. “Оба направления,- писал о них И. П. Огарев,- выходили из движения двадцатых годов. Слитые у декабристов - негодование на русскую действительность и любовь к России - раздвоились, одна сторона пошла в отрицание всего русского, другая - в отрицание всего нерусского”. И будущие западники, и славянофилы, объединенные в годы своей юности в кружке II. В. Станкевича, исходили в своих построениях из осознания необходимости перемен в стране. Расхождения начались тогда, когда у одних возникла убежденность в избранности русского народа, обладающего преимуществами российской истории и потому истинными ценностями (община, земщина, православие); другие, наоборот, вслед за Чаадаевым считали, что мы не были затронуты общеевропейским воспитанием, у нас нет традиций и единства, а стало быть, и подлинной истории. Поэтому, полагали они, чтобы выйти из хаоса, необходимо ускорить развитие буржуазных отношений, а за образец правления взять конституционные монархии Западной Европы.
Касаясь отношения русского общества к вопросу о роли Запада в судьбах России, нужно отметить, что в эти годы в либеральной среде возникает своеобразное неприятие буржуазных отношений. Социальные контрасты и противоречия нарождающегося капитализма Запада, так называемые “язвы пролетариатства”, критиковали в своих работах А. С. Пушкин (“Путешествие из Москвы в Петербург”), П. А. Вяземский, В. Ф. Одоевский, а также М. А. Фонвизин и Н. А. Бестужев.
М. А. Фонвизин в записках “О крепостном состоянии земледельцев в России” (1842 г.) и “О коммунизме и социализме” (1849 г.), критикуя “необеспеченное состояние пролетариев”, указывал: “Пролетарии - эти жалкие бездомки, по большей части, без религии, без правил нравственности, почти одичавшие... ненавидя настоящий порядок общества, не обеспечивающий ни их настоящее, ни будущее, только и жаждут ниспровержения всего существующего, надеясь в социальном перевороте обрести улучшение своей бедственной участи”. Сходные мысли имеются и в записке Н. А. Бестужева “О свободе торговли и вообще промышленности” (1836г.).
Следует остановиться также еще на одном вопросе, относящемся к этой проблеме. На рубеже 1820- 1830-х гг. для некоторых либералов-конституционалистов при их безусловно отрицательном отношении к деспотизму российский абсолютизм представлялся единственным реальным средством исторического прогресса. Осмысление “14 декабря” привело их к убеждению о невозможности положительного решения важных государственных задач путем революционного действия. А “язвы пролетариатства” и социальные проблемы, возникающие на Западе, противоречили тезису о “благоденствии” конституционных государств. Возможность преобразования страны связывалась теперь с двумя силами - дворянством и правительством, которое в их глазах было “единственным европейцем в России”. Отсюда следовал вывод о необходимости сотрудничества дворянства с просвещенным монархом в целях побуждения его к реформаторской деятельности. Такие взгляды были характерны для П. А. Вяземского, М. А. Фонвизина в 1840-е гг., членов кружка “любомудров” (С. П. Шевырев, М. П. Погодин, В. Ф. Одоевский), а также А. С. Пушкина.
Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10
