Севернорусский монастырь как этнолингвистический комплекс
Севернорусский монастырь как этнолингвистический комплекс
Никитин О.В.
Несколько замечаний из истории духовной и языковой культуры на русском Севере в XVIII веке
XVIII век в истории русской культуры - время особое по стремительности проникновения новых идей, своеобразно сочетавшихся с принятыми установками допетровской эпохи. Политический, экономический и культурный взрывы не явились все же спонтанными, а были подготовлены ходом внутреннего развития государства на протяжении столетий. Время Алексея Михайловича со своим относительно равномерным движением и великорусской патриархальностью сменилось иной формой государственного правления и комплексом вновь созданных традиций. Происходило это не сразу и с известным сопротивлением. В этот период внимание историков приковано к местам политических и военных баталий и государственным деятелям, вершившим судьбы старой России.*
Нас же, филологов, более интересуют локальные события - не потому, что им мы придаем большее значение, но потому, что именно русская провинция, позволим себе заметить, была тем образующим и сдерживающим элементом, хранительницей национального культурного богатства - языка. Провинция во многом прожила XVIII век «по старинке», со своим, сложившимся веками, укладом жизни и быта. Чем незаметнее проникало в письменную культуру того времени новое, тем большее сопротивление (но не всегда) оно вызывало в отдалении, тем оригинальнее представляется нам развитие русской народности и ее взгляд на обыденную, но все же необыкновенную, окрашенную местным колоритом жизнь, тем ярче выступают признаки народного характера, поведения и образа мыслей.
Небывало расцветает судебно-правовая область и местное делопроизводство. Приказные конторы в течение довольно длительного периода оставались единственными учреждениями, которые были вольны рассматривать подаваемые челобитные, доношения и составлять приговоры. Местная деловая письменность в это время представлена большим количеством документов разнообразного состава и направленности, а также имела свои, «узкие» жанры в зависимости от источника делопроизводства. Именно акты местной деловой письменности представляют историко-культурный и лингвистический интерес. Такие документы оставались неразобранными до 1950-х годов, а иногда и позже, и объединяются, как правило, в связки, или единицы хранения с ничего не значащими заголовками типа Древние документы или Сборник документов. Как показывает практика чтения рукописей, именно подобные дела нередко заключают весьма примечательные фрагменты местного речевого поведения, со своим оригинальным стилем и письмом. Интересна бывает и фактическая сторона подобных актов и даже изобразительная (ведь многие монастырские служители были искусными художниками-иконописцами).
Среди монастырей, материалы которых нами исследуются, укажем такие: Крестный Онежский на Кий-острове, Антониев Сийский, Соловецкий, Архангельский Михайлов, Николаевский Корельский, Кожеозерский, Успенский Каргопольский, Опеченгский, «что в Коле», Сырьинская пустынь. Роль и влияние этих обителей на конфессиональную жизнь Русского Севера, социокультурные и этноязыковые процессы не одинаковы.
Расцвет монастырского строительства и «духовного освоения» северных земель приходится на XIV-XVII века. XVIII столетие принято считать временем упадка монастырской деятельности. Но это более всего касается хозяйственно-бытовой стороны. С точки зрения той роли, которую они играли в просвещении, здесь едва ли можно говорить об «упадке». Наоборот, имеено в XVIII веке богатейшие книжные фонды монастырей оказались востребованными обществом и приобрели не узко религиозный, а общегосударственный, общекультурный смысл.
Ярким тому подтверждением может послужить указ 1772 года, присланный в Крестный Онежский монастырь архимандриту Иоакиму «з братиею», в котором ссобщалось об учреждении при Московском университете Вольного Российского собрания, целью которого был сбор редких слов и местный наречий: «…сочинить (1) по алфавиту собранïе словъ такихъ которыя здесь в Москве неизвестны или ретки а в епархiи его преосщенства употребителны прилагая к нимъ по возможности из’ясненïе ихъ знаменованiи (2) ест ли … в мнтряхъ при церквахъ или в какихъ либо библиотекахъ наидутся россïискïя рукописныя летописи … то бъ оныя в точныхъ спискахъ или в подлиннике, приказали сообщить оному собранïю…» [1195:4:422:123].
Но и в пределах самой губернии монастырь оставался проводником культуры, охранителем ее векового пространства и местных традиций. Нами было найдено любопытное «сообщение» городничего г. Онеги Густава Корка, направленное в Крестный Онежский монастырь, где содержалась просьба следующего содержания: «…также не имЪете ли ваше высокопреподобiе в манастыре летописца когда и кЪм здешнЪи городъ построенъ и какими людми прежде сего обитался…» [1195:4:445:32]. В ответе монастырских властей от 1781 года говорится: «…а лЪтописца о здЪшномъ городе в Кртном мнтрЪ никакова не имЪется … ибо город сей учрежденъ j открытъ прошлого 780 года авгУста съ 9 числа; а до учрежденiя какъ значится по имЪющимся в Кртном мнтрЪ писцовым прошлых 7129 и 130 годов кнгам до бытности еще Кртнаго мнтря здЪшнеЪ селЪнiе написано было, волость усть рЪки ОнЪги, почемУ и называлась до города волость Устьенская; в которои жители имЪлись кртьянЪ до сазданiя Кртнаго м: госУдарственные; а по созданiи монастыря пожалованы в вотчинУ почемУ писалис и называлис до штатного о мнтрях учрежденiя вотчинные; по штатЪ экономическiе; а ннЪ градскiе…» [там же:33].
Неравнозначными были и права отмеченных монастырей. Так, группа больших и малых пустыней, погостов и церквей, составлявших Соловецкий архипелаг, именовалась старинным словом ставропигиальный, т. е. непосредственно зависящий от патриарха, а не местных церковных властей и, следовательно, находящийся на особом, более независимом положении во взаимоотношениях с государственными органами. Кроме того, Соловецкий монастырь по существовавшей церковной «табели о рангах» относился к первоклассным, каких, исключая лавры, было немного. На протяжении многих столетий монастырь имел богатых благодетелей в лице царской семьи и высшей знати, которые жертвовали значительные вклады обители и жаловали ей земли и работные души. А богатая событиями история монастыря, ореол его святости несли в веках молву о чудодейственных святынях обители и их животворящей силе. По этим и некоторым другим причинам Соловецкие острова являлись культурным центром монастырской жизни Русского Севера. Архимандрит, в подчинении которого находилось несколько сотен монахов, насельников и работных людей, обладал значительными юридическим и духовными правами, позволявшими ему почти беспрепятственно в течение многих столетий творить правосудие, разбирая жалобы подначальных людей, определяя вину и меру наказания. Вся монастырская братия активно развивала ремесла, обучала грамоте местное население, имела большие традиции книжного дела. Отсюда - развитая система монастырского делопроизводства и практика его исполнения.
Из перечисленных обителей ставропигиальным был также Крестный Онежский монастырь. Свою ставропигию он получил в XVII веке от основателя - патриарха Никона - первого строителя, «окормителя» и влиятельного вкладчика. К этому монастырю были приписаны шесть обителей в разных волостях с большими угодьями и крестьянами.
Документальная база Ставроса (так еще в рукописях называют монастырь, ср. др.-греч. stauros - крест) сложилась из разрозненных фондов этих монастырей и подсудных им территорий, а также на основе собственно богатой «письмохранительницы». По количеству архивных материалов фонд данного монастыря занимает второе место после Соловецкого. Он состоит из 9 описей в РГАДА (это самая обширная и наименее изученная коллекция документов; многие из них были переданы в 1940-1950-е годы Государственным архивом Архангельской области), личного собрания «Крестный Кийостровский монастырь» в Архиве Института истории РАН в С.-Петербурге, отдельных документов региональных архивов.
Антониев Сийский монастырь - один из древнейших на Русском Севере. Его фонды тоже значительны: 7 описей по данным РГАДА. Богатая история и традиции монастыря зафиксировали многие факты речевых контактов местного населения с монастырскими служителями и потому представляют немалый интерес для историков языка. Кроме этого, уже отмеченные нами обители как бы делили сферу своего влияния на определенные административные участки, иногда пересекавшиеся, но чаще взаимодействовавшие довольно автономно. Это в дальнейшем может помочь сравнить уклады монастырского делопроизводства и выявить общие и частные компоненты системы приказного (и шире - обиходно-делового) языка и форм его функционирования в структуре замкнутой системы монастырского сообщества.
Николаевский Корельский и Архангельский Михайлов монастыри также имеют личные фонды в РГАДА и других хранилищах и представлены многочисленной группой разнообразных рукописей, из которых особо выделяем следственные и тяжбенные дела.
Остальные монастыри из указанных нами либо были приписанными к более крупным и потому их рукописные собрания частично сохранились в фондах более влиятельных монастырей, либо к XVIII веку уже не имели и не выполняли особых церковно-правовых функций. Система их делопроизводства со временем пришла в упадок, была передана другим органам, а сами монастыри из-за недостатка штата или упразднения действовали как приходские церкви.
I. Внеязыковые признаки этнолингвистического комплекса
В нашей работе мы остановимся на описании малого, как территориально, так и во временном отношении. Монастырский Русский север для нас не предстает одноликим и замкнутым. Яркие языковые краски и характеры, которые мы почувствовали, знакомясь с рукописями, стали не просто «предметом» изучения для автора этой работы, но своеобразным стилем - образом той эпохи, понять которую, как бы проникая сквозь вековые завесы, нелегко. Но, погрузившись в мир русской этнологической личности прошлого, осознаешь, насколько удивителен и богат, внутренне целен и одновременно противоречив был тот, далекий великорус, гордый своим языком, живущий в согласии с традициями, борющийся и порой раздираемый собственными нигилистическими противоречиями, но при этом открытый и непосредственный, осознающий свою сопричастность к тому месту и родной земле, где ему посчастливилось родиться и жить. Три слова, три культурных концепта: монастырский, русский, север, - как нам кажется, невозможно оторвать друг от друга. Это своеобразный монолит, формировавшийся веками и служивший остовом нашей национальной культуры. Эти три слова-понятия едины в своей основе, которую можно обозначить как историко-культурный этнос. Здесь мы принимаем наиболее общее определение этноса, данное Л. Н. Гумилевым: «Этнос - устойчивый, естественно сложившийся коллектив людей, противопоставляющий себя всем другим аналогичным коллективам, что определяется ощущением комплиментарности, и отличающийся своеобразным стереотипом поведения, который закономерно меняется в историческом времени» (Гумилев 1993: 540). Комплиментарность понимается как «ощущение подсознательной взаимной симпатии (антипатии) членов этнических коллективов, определяющее деление на „своих“ и „чужих“» (Гумилев 1993: 501). Русский Север представляет собой суперэтнос, в структуре которого можно выделить субэтнос поморов. Монастырь же, в нашем освещении, - это особый, устойчивый, сложившийся веками коллектив людей. Он в определенной мере как духовное сообщество противопоставлен иным коллективам, т. е. миру. Обитатели монастырей, чья жизнь там, может быть, подсознательно была выбрана свыше, противополагаются житейскому обиходу здесь, что, в свою очередь, определяет и отношение монахов к людям, не возведенным в духовный сан (по Гумилеву, это свои - чужие). Наконец, монастырские «трудники» имеют свой, четко канонизированный, строгий, замкнутый стереотип поведения, объединяющий их, как одно из связующих звеньев, в сообщество. Этот стереотип, так же, как и весь уклад монастырской жизни, меняется в историческом времени, но очень медленно.
Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8
