3. Этнический признак
Языковая история тесно связана с этническими процессами. С древних времен Русское государство населяли не только представители славянских народов, но и инородческие племена кочевников-нехристиан. Происходившие в древности опустошительные войны, погромы едва ли можно объяснить лишь с точки зрения политической и религиозной. У одних народов действовали родовые традиции, другие следовали за сотни верст для обогащения, третьих пленяла страсть к завоеванию и стремление подчинить себе непокорный народ. Имея несхожую обрядовую культуру, религию, язык, их объединяло нечто общее, стоящее за пределами исторических расчетов: то самопроявление типичных черт характера и его противопоставление себе подобным. То, что ранее в отечественной науке было принято объяснять классовой (народно-освободительной) борьбой против угнетения, основывалось, пожалуй, в неменьшей мере и на этно-психологическом факторе. Понятия этнос и этнический если и приводили в таких случаях, то зачастую в качестве атрибута классовости, порой трактуя их без видимых различий.
Меж тем этнический означает «принадлежащий к какому-либо народу, народности» и является одним из отличительных признаков материальной и духовной культуры такого сообщества. Основное здесь - общность по национально-культурно-религиозному принципу, часто совпадающая с государственно-территориальным делением (в широком смысле). Особую роль здесь играют этнические конфликты, являвшиеся следствиями неумеренных притеснений, национальной и культурной разобщенности, неприятий прав малых народов.
Этнос - понятие вненациональное и внесословное. На самом деле, можно ли только с позиции «угнетатель-угнетенный» оценивать такие крупные этновзрывы, как восстания Е.Пугачева и С.Разина? Можно ли говорить о расколе, только следуя официальному языку документов и традиционно церковному взгляду? Думается, что за такими, потрясшими в свое время Россию событиями, скрывается нечто большее и значительное, чем только естественное стремление освободиться от ярма порабощенного, получить свободу, устранить разногласия по вопросам веры. Здесь, на наш взгляд, упускаются из виду сложные межэтнические процессы, происходившие в рамках даже одной социальной группы, сообщества. Изучение причин того или иного проявления народной психологии, «всплесков» этого движения народных масс, их в чем-то природного и в то же время осознанного «творчества» есть одна из наиболее важных, интересных и сложных задач современной науки. И изучать такие проявления без имеющихся этно- и социо-языковых фактов невозможно. Мы, конечно же, не можем претендовать на абсолютную точность наших догадок и размышлений, - это лишь наблюдения филолога над тем малым, каким является монастырское сообщество, но где мы встречаем замечательные образцы самобытной народной жизни, ее повседневного бытового обихода, духовных исканий и надежд, наконец.
Заметим, что на фоне значительных событий, которые явились, между прочим, толчком к изучению языка и культуры того времени, многие частные эпизоды оставались в стороне. Выпадал целый пласт отечественной истории, состоявший не только из коронаций, походов и войн, но и включавший в себя редкие и неизвестные обстоятельства жизни российской глубинки. Такие, казалось бы, «частные» эпизоды нередко опускаются или же придается несоизмеримо меньшее значение, чем явлениям общегосударственного масштаба. На это еще в XIX столетии обратили внимание исследователи отечественной истории и языка. Так, среди ученых рубежа столетий лакуну неизвестности приоткрыл акад. А.А.Шахматов своими исследованиями языка древнерусских летописей и глубокими рассуждениями текстологического и лингвистического характера о языке и культуры северной Руси. Из историков для нас особо ценным является опыт В.О.Ключевского, трепетно относившегося к фактам и живо воссоздававший картины русского быта. Из зарубежных ученых, положивших начало современному этнокультурному освоению языков, надо упомянуть, конечно же, имя Э.Сепира. Исследование языков индейцев Америки привело его к оригинальной концепции языковой эволюции. Он в чем-то явился продолжателем идей В. фон Гумбольдта. Несомненно, в общефилологическом отншении ценен опыт Е.Д.Поливанова, тонко чувствовашего слово и понимавшего его по-своему, с той пестрой гаммой языковых и этнологических признаков, которые под силу только большим и смелым умам (см, наример, терминологический словарь. Как ни странно это будет выглядеть в работе такого характера, но все же укажем имя акад. В.И.Вернадского, труды по ноосфере которого явились плодотворной почвой для проникновения в тайны истории в ином измерении - как «планетного явления». Самобытны и оригинальны взгляды Л.Н.Гумилева с его теорией этногенеза, безапелляционно оспаривавшейся и отвергавшейся многие годы (даже теперь в академической науке его не очень-то «жалуют»). Универсал-языковед, текстолог-культуролог Ю.М.Лотман, имевший свое, многогранное видение текста сквозь призму истории и семиотики культуры, искусства, литературных связей, запоминается увлекательным объяснением и глубоким знанием произведений русской классики XVIII-XIX веков, салонной дворянской культуры и быта «рядового» городского жителя.
Перечисляя в общем-то знакомые факты, мы хотим обратить внимание, с одной стороны, на своеобразие жанров и авторских стилей их исследований, на нетрадиционность подходов и методов, как бы герменевтических подступов к объяснению явлений далеких эпох, с другой стороны - на то, что вряд ли кто-либо из них «болел» модной теперь «концептуальностью», претендуя на некое ведущее положение в науке (заметим, кстати, что почти все они при жизни едва ли были достойно оценены и поняты), и часто являющейся предметом современных бессодержательных дискуссий. Все они, исследуя, по сути дела, малое и делая порой парадоксальные сравнения, пускаясь в отдаленные «экскурсы», приходили к весомым, мудрым выводам и заключениям. А тон их исследований (в противовес нынешним) не натянуто-доказательный, а у одних - описательный, у других - художественно-повествовательный, у третьих - напоминает средневековый трактат. Но все же вдумчивый читатель здесь всегда почувствует их стиль работы и мышления, их, в общем-то простой, не излишне терминологизированный язык и, если угодно, их духовные искания, о которых они, не скрывая, прямо говорили, - может быть, оттого и немало пострадали… Они просто занимались любимым делом и поэтому были счастливы.
Представители старой школы имели еще одну общую черту: внимание к этнопсихологии личности, к ее историческим и географическим истокам…
Итак, коснемся ближе изложения нашей проблемы.
С древних времен Беломорье населяли разные народности. Период проникновения в этот северный край выходцев из Новгородской Руси относится к XIV веку. Бесстрашные первопроходцы были завоевателями (в широком смысле): они искали новые пути для торговых контактов, расширяя границы древнерусского владычества и обращая местные народы в православную веру. Именно они и были носителями русской культуры и русского духа. Одним из свидетельств укрепления веры стало строительство монастырей.
Беломорье, особенно его южная и западная территории, представляло собой своеобразный этнический бассейн, где соприкасались разные народы и культуры, языки и обряды, скрещивавшиеся в течение столетий, находившиеся иногда в конфронтации, но все же бытовавшие как самостоятельные фрагменты этнокультуры в течение длительного времени. Такая пограничность (и территориальная, и генетическая) позволяла исследователям рассматривать данный регион в широком историческом контексте, видеть там не только средоточие разнообразных местных традиций, но - более глубоко - скрещивание целых цивилизаций. Смежные районы Карелии, Ингерманландии, Олонецкой и Архангельской губерний воспринимались даже «как связующее звено между Востоком и Западом, как мост-посредник между византийско-славяно-русскими и римско-германо-скандинавскими культурными традициями…» (Карху 1994: 44). Это образное сравнение, думается, не лишено оснований. Сказанное выше в большей мере, наверное, относится к Карелии и населявшим ее племенам, на территориях которых позже появились русские, вытесняя исконных жителей к западу. Отголоски этой многовековой истории этнокультурных завоеваний и миграций (как естественных, так и вынужденных) обозримы и в сопредельных Карелии областях. Там, наряду с преимущественно русским населением, в XVII-XVIII веках проживали и отдельные представители финно-угорской семьи (карела, ижора, эсты, чудь и др.). В течение столетий здесь происходили крупные и малозаметные этнические переселения. Традиции взаимоотношений этих сообществ уходят своими корнями почти в тысячелетнюю историю Европейского Севера.
Подавляющее большинство поморов, т. е. потомков русских, которые ранее находили себе пристанище вдоль Онеги, Северной Двины, по берегам удобных для судоходства морских гаваней, соседствовали с финно-угорскими народами. Свидетельством тому являются многочисленные современные топонимы с нерусскими корнями: Каргополь, деревни Окатовская на Андозере, Хачела, Чешьюга, Кялованга, деревня на Воймо-озерке и многие другие. Указанные наименования располагались в изучаемых пределах Архангельской губернии и сохранили в своих этногеографических качествах память о прежних обитателях тех мест.
Что же касается монастырской общности, то она и здесь представляла собой этнический монолит, в основе своей состоявший из русских переселенцев более южных областей, проповедовавших среди чуждых им «язычников».
4. Социальный признак
Одним из основных признаков монастырского сообщества является корпоративность. Она во многом диктовала и порядок вступления в монастырь, и его сословную организацию. Если в этнологии сформированность этносознания является важнейшим показателем завершенности этногенеза, то здесь можно говорить о завершенности формирования сословного слоя в связи с той или иной степенью зрелости корпоративного сознания (см. подробнее: Белозеров 1996). Выяснение этого вопроса особенно важно для XVIII в., когда происходили значительные социальные перемены, повлиявшие в том числе и на оформление духовного сословия.
Понятие корпоративности включает не только осознание «особости» и ее проявление как общественного статуса и поведения, но и характерные черты социальной психологии и идеологии монашества, например, специфика восприятия Мира Божеского и мира земного, иерархия ценностей и др. Поэтому наряду с противопоставлением «мы - они», отличающим одну социальную общность людей от другой, важно изучение внутренних особенностей каждой субкультуры. Рассуждения на эту сложную для светского человека тему требуют и особого восприятия текста, остающегося подчас единственным источником, выражающим социальные мотивы и корпоративные устремления монашествующих, и специфического отбора необходимых источников, среди которых прошения, жалобы, следственные и тяжбенные дела являются одними из наиболее достоверных фиксаторов иной жизни, иного сознания, иного быта. Любопытные наблюдения приводит А. Н. Белозеров (1996: 243), исследовавший проблему корпоративного сознания приходского духовенства Русского Севера: «Применительно к изучению самосознания приходского духовенства можно говорить о трех сферах: «образ для других» (идеологически выдержанные представления о пастырстве и духовенстве), «образ для себя» (критерии самоуподобления и противопоставления), «образ в себе» (вербально не выраженные, ментальные установки - наиболее сложно определимая область).
Другим социальным признаком монастыря можно назвать демографическую обусловленность, которая позволяет судить не только о количестве членов конкретного сообщества, их обязанностях и послушаниях, но и об условиях сохранения самой атмосферы монастырского единства.
5. Экономический признак
Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8
