Свидетели могли давать свои показания и устно, но тогда эти показания тут
же вносились в протокол.
Вообще в Афинах письмоводства и протоколов в судах и в Совете было
гораздо больше, чем это принято считать. В подавляющем большинстве
учебников уголовного процесса афинский процесс излагается как устный, без
всяких элементов письменности. Этот взгляд представляется ошибочным. В
афинских судах важное значение имели секретари различных рангов, подолгу
работавшие на одном месте и обладавшие большим опытом. Объяснялось это тем,
что при существовавшем порядке замещения должностей судей по жребию на них
нередко попадали граждане малограмотные, не знакомые с законами и
судопроизводством. Секретарями же большей частью были государственные рабы
или беднейшие граждане. Они и записывали свидетельские показания, даваемые
перед должностными лицами, и сверяли правильность устных показаний с их
письменным изложением в тех случаях, когда свидетели подавали свои
показания в письменном виде.
Свидетели, отсутствовавшие по уважительным причинам, присылали через
доверенных лиц письменные показания, подлинность которых удостоверялась
другими свидетелями.
Вызванный стороною свидетель мог отказаться от дачи показаний, заявив, что
ему ничего не известно о фактах, для подтверждения которых он был призван.
Такой отказ от дачи показаний допускался, но неявка свидетеля каралась
штрафом.
Рабы допрашивались непременно под пыткою. Так как их не считали за
людей, то их показания, по характерному выражению Демосфена, назывались
«показаниями тела», «показаниями на собственном своем теле». При выборе
между показанием свободного свидетеля под присягой и показанием раба под
пыткой предпочтение всегда отдавалось показаниям раба.
Способы пытки были крайне жестоки и многообразны. Один из тяжущихся мог
требовать у другого рабов на пытку или передать своих, отказ при этом был
невыгоден, так как противная сторона могла ссылаться на него, как на
доказательство боязни и неуверенности в правоте.
Ни пол, ни возраст не были основанием для отказа от применения пытки;
женщины подвергались пытке наравне с мужчинами, может быть, даже и чаще как
обычные свидетели сцен домашней жизни, события которой разбирались судьями.
Из этих кровавых пыток рабы выходили полумертвыми, искалеченными, нередко
они умирали под пыткой. Возмещение за увечье, причиненное рабу, получал его
хозяин за счет того, кто требовал пытки. Считалось верхом приличия
предложить хозяину самому оценить сломанные руки, ноги или еще более тяжкие
повреждения, причиненные его рабам. При всем этом раб не рассматривался как
виновник или соучастник — он был только свидетелем. И это происходило в
самом демократическом судилище в Афинах, где с рабами, по свидетельству
всей Греции, обращались гуманно.
Пытка производилась в присутствии сторон, обычно при значительном
стечении народа. Показания, данные под пыткой, протоколировались и
приобщались к делу.
Возможно, что наряду с рабами пытали и метеков, но редко. Афинские
граждане, как уже указывалось, были освобождены от пытки особым
постановлением.
По окончании предварительной подготовки дела все представленные
сторонами доказательства — тексты законов, документы, записи свидетельских
показаний, протоколы показаний рабов под пыткой, а также записанные
показания сторон запирались должностным лицом, перед которым возбуждалось
дело и которому стороны представляли доказательства, в медные или глиняные
сосуды —ехины— особые для каждой стороны, и они тут же запечатывались.
После этого нельзя уже было представлять новые доказательства или ссылаться
на доказательства, не находящиеся в ехине. Поэтому у ораторов нередко
встречаются выражения, вроде следующего: «Я представил бы и свидетелей,
если бы ящик не был уже запечатан».
Подготовка дела заканчивалась. Однако для того, чтобы дело поступило в
суд, необходимо было, чтобы обвиняемый признал обвинение правомерным,
только тогда процесс шел «прямым путем». Но обвиняемый имел право подать
письменный протест о неправомерности обвинения. Этот протест разбирался
судом прежде основной жалобы, причем в этом случае обвиняемый выступал
обвинителем, ему принадлежало первое слово, и если противник не мог
доказать неосновательности протеста, то все дело прекращалось.
В своем протесте о неправомерности обвинения обвиняемый мог сослаться на
неосновательность жалобы, на то, что суд уже разбирал однажды его дело и
оправдал его или что истек срок давности (пять лет), что дело начато не
тем порядком, которым следовало, или не у того магистрата, которому
подсудно. Таким образом, основанием для принесения протеста служили
преимущественно процессуальные нарушения, допущенные обвинителем.
После разбора протеста, в случае его отклонения, обвиняемый подвергался
дальнейшему преследованию в обычном порядке.
Далее, при предварительной подготовке дела обвиняемый мог при помощи
свидетельских показаний доказывать, что он вообще не подлежит суду. Против
такого возражения обвинитель мог подать протест, вследствие которого
возникало новое дело против лжесвидетелей, и лишь по окончании его в пользу
жалующегося возобновлялось первоначальное дело. Если протест был отклонен
или вовсе не был принесен, дело направлялось в суд для рассмотрения по
существу.
Судебное разбирательство
День судебного заседания объявлялся за несколько дней вперед. Частных
дел в течение дня могло быть разобрано несколько, но когда объявляли о
государственных процессах, то слушали только один из них.
Удостоверившись, что судьи, стороны и свидетели на своих местах,
председательствующий открывал заседание молитвой и жертвоприношением. Затем
он провозглашал: «Если какой гелиаст за дверьми, пусть войдет!». После
этого возгласа входить уже было нельзя. Затем вызывались стороны. Секретарь
оглашал обвинительный акт и объяснения обвиняемого, после чего слово
предоставлялось сторонам.
Первым произносил речь обвинитель. Если обвинителей было несколько, все
они имели право произнести речь, но первое слово предоставлялось старшему
обвинителю. Возражать всем обвинителям обвиняемый или его защитник должен
был в одной речи.
В частных делах обе стороны произносили по две речи, в государственных —
по одной. Для речей назначалось определенное время, одинаковое для обеих
сторон, длительность которого определялась родом дела. Время регулировалось
при помощи водяных часов -клепсидры, находившихся в заведовании избранного
для этой цели жребием гелиаста.
На время чтения законов, свидетельских показаний и других документов
клепсидру останавливали. В речах нередко встречается после просьбы к
секретарю об оглашении какого-нибудь из приложенных к делу документов такое
обращение к заведующему клепсидрой: «Останови, пожалуйста, воду».
Когда слушали особенно важные дела, которые могли повлечь за собой
смертную казнь, тюремное заключение, изгнание, лишение гражданских прав или
конфискацию имущества, для процесса отводился целый день, причем точно
распределялось время для отдельных моментов: для обвинения, для защиты, для
голосования судей и т.д. В этих случаях вовремя чтения документов клепсидру
не останавливали, но обвинителю и обвиняемому предоставлялось равное время
для обвинения и защиты.
Чтобы показать свою уверенность в правоте дела, ораторы иногда
предлагали противнику говорить в срок, назначенный для их собственной речи,
но, конечно, это был только риторический прием.
Закон требовал, чтобы каждый вел свое дело сам. Поэтому в Афинах не было
адвокатов в современном смысле слова. Однако стороны могли вести без
посторонней помощи только мелкие частные процессы. В более сложных
процессах- нельзя было ограничиться представлением фактов, разъясняющих
дело, надо было сгруппировать эти факты в надлежащем порядке, осветить их
так, чтобы дело для судей было совершенно ясно. Понадобились люди, которые
знанием обычаев и законов могли бы помочь удачиому ведению дела. Такими
людьми были логографы «писатели речей». Труд логографов оплачивался хорошо
и пользовался большим спросом. Поэтому даже такие ораторы, как Демосфен и
Лисий, становились логографами для того, чтобы поправить свое расстроенное
состояние. Но уважением логографы не пользовались, так как убеждения их
считались продажными. Обязанности логографов по отношению к клиентам были
довольно многочисленны: логограф должен был собрать весь материал,
необходимый для предварительной подготовки дела, указать судебную
инстанцию, которой подлежало данное дело, избрать наиболее выгодный вид
жалобы, и, наконец, в тех случаях, когда наказание не было установлено
законом, а определялось судом, наметить подходящую кару, чтобы суд не
назначил наказания, предложенного противной стороной. Но главной задачей
логографа было написание речи, которую клиент заучивал цаизусть и
произносил на суде. Такая речь должна была отвечать следующим требованиям:
она должна была быть составлена применительно к умственному кругозору
клиента, социальному положению, манере и умению говорить и т. д. При этом
логограф действовал как драматург и всячески старался замаскировать свое
участие в составлении речи.
Так как судьи с недоверием относились к искусным ораторам, вероятно
опасаясь обмана с их стороны, то надо было составить речь так, чтобы она
казалась речью человека неопытного, не искушенного в красноречии; в речах,
написанных логографами, нередко встречаются заявления о незнакомстве с
ораторским искусством и судебной практикой.
Наконец, надо было составить речь так, чтобы она казалась не
подготовленной заранее, а импровизированной. Таким образом, стороны часто
произносили речи, составленные для них опытными судебными ораторами за
деньги или по дружбе.
Был и другой способ юридической помощи. Нередко обвинитель или
обвиняемый произносил только краткое введение, иногда всего несколько слов,
а самую речь или ее наиболее ответственную часть произносили за них, с
позволения судей, их друзья, один или даже несколько, большей частью
пользующиеся уважением сограждан люди и искусные ораторы. Эти «помогающие
ораторы» назывались синегорам и, а их речь синегорией. Синегоры всегда
старались обосновать свое выступление или дружбой с тем, за кого они
говорили, или враждой к противнику, или другим важным обстоятельством.
