удается обуздать стремлением к браку, призванному служить его
удовлетворению и в то же время удерживающему его от всего
недозволенного... Против этого влечения, противостоящего закону природы,
должны бороться все виды целомудрия: и целомудрие супружеских пар — с тем
чтобы зов плоти мог быть использован надлежащим образом, — и целомудрие
соблюдающих воздержание мужчин и дев — с тем чтобы оно вообще не возымело
действия, что еще лучше и такая борьба овеяна большей славой. Если бы
подобное влечение существовало в раю, то благодаря достойной удивления
степени свободы оно никогда не преходило бы заповеди воли... Никогда не
вынуждало бы оно дух к мыслям о неподобающих и непозволительных радостях.
Не требовалось бы держать его в узде с помощью супружеской умеренности или
вести с ним борьбу с непредсказуемым результатом посредством аскетических
усилий…»
2. «Овещвление» благодати в западной теологии и благочестии.
На Востоке представление о «сотворенной благодати» (« gratia creata»),
соответствующее западному латинскому учению о благодати, вообще не
получило развития; там интересовались исключительно вожделенным
«обожением» человека, его «бессмертием» и «нетленностью». В
противоположность этому на Западе уже Тертуллиан понимал благодать не
столько по-библейски — как образ мыслей Бога и отпущение грехов, — сколько
в русле стоицизма — как имеющуюся в человеке «vis», как некую «силу»,
более могущественную, чем природа («natura»); именно у Тертулли-ана мы
впервые находим противопоставление природы и благодати. И для Августина
также « благодать прощения » служит лишь приуготовлением к «благодати
вдохновения», которая входит в человека как некая динамичная субстанция
благодати, спасающая и преобразующая его. Это — «gratia infusa»*, нечто
вроде сверхприродного топлива, приводящего в движение изначально
недееспособную волю. В таком случае, говоря о благодати, Августин уже
подразумевает не милостивого к нам живого Бога, но отличную от Бога,
ставшую самостоятельной, зависимую преимущественно от таинства
«сотворенную благодать», о которой ничего не говорится в Новом Завете. Но
именно на такой благодати было в средние века сосредоточено внимание
латинской теологии и церкви (церкви, построенной на благодати и
таинствах), что в корне отличало ее от греческого богословия.
3. Страх перед предопределением, характерный для западного
благочестия. Греческие отцы церкви придерживались мнения о свободе выбора
человека и до и после грехопадения. У них не было представления о
неизбежном божественном предопределении к блаженству или проклятию, а
иногда они — как, например, Ориген и его последователи — склонялись к идее
всеобщего прощения грешников. В отличие от них состарившийся Августин,
чрезмерно увлекшийся полемикой с пела-гианами, принялся отстаивать
манихейские мифологемы. Это привело к нивелированию универсального
значения Христа в деле спасения и — совершенно вразрез с позицией Павла —
к индивидуалистически ограниченному пониманию высказываний Послания к
римлянам об Израиле и церкви. Что же это за Бог, который, руководствуясь
своей «справедливостью», изначально приговаривает несметное число людей, в
том числе даже несчетное множество некрещеных младенцев, к вечному
проклятию (даже если, быть может, в более мягкой форме)?
Современник Августина Иоанн Златоуст настойчиво подчеркивал
невиновность малых детей, поскольку многие в его общине верили в то, что
младенцы могут быть умерщвлены с помощью колдовства и что их душами
владеют демоны. Кстати, Августин внес немалый вклад в распространение
страха перед демонами в западной церкви. Хотя его учение о предопределении
уже Винцентом из Лерина было отвергнуто как новшество, противоречащее
принципу кафоличности («то, во что веруют везде, всегда, все»), и никогда
не получило полного признания средневековой церкви, тем не менее многих
людей вплоть до Мартина Лютера терзал страх по поводу того, будут ли
спасены их души, — страх, совершенно не соответствующий благой вести
Иисуса и противоречащий воле Бога к всеобщему спасению. Даже французский
специалист по патрологии Анри Марру, обычно благожелательно относящийся к
Августину, вынужден прийти к следующему заключению:
«Как показывает история влияния учения Августина, за то, что его идеи
часто извращались, большую часть ответственности несет он сам »2!.
4. Новая трактовка учения о Троице. В теологии Августина, не уделявшего
много внимания вопросам христианского образа жизни мирян или
космологическим аспектам благочестия, мы находим немало спекулятивных
рассуждений о Боге. Ведь Августин переставил акценты не только в подходе к
сексуальной морали или в теологии благодати и таинства, но и в учении о
Боге. Он по-новому осмыслил традиционный христианский тринитаризм,
существенно выйдя за пределы сказанного до него Оригеном о единстве и
троичности Бога. Очень кратко эти новации можно сформулировать следующим
образом:
— Мысль греков отталкивалась от идеи об одном Боге и Отце; Отец и есть
Бог, единый и единственный принцип («arche») Божественности, которую Он
дарует Сыну (« Бог от Бога и свет от света »), а в конце концов и Святому
Духу. Наглядно это можно представить так: есть три расположенные в ряд
звезды, и одна из них дает свет двум другим, но в нашем восприятии все они
сливаются в одну звезду.
Августин же выступает за единую божественную природу, или субстанцию,
за общую для всех трех ипостасей божественную сущность, великолепие,
величие. Исходным пунктом и основоположением его учения о Троице служит
именно эта божественная природа, которую он рассматривает как принцип
единства Отца, Сына и Святого Духа, причем эти три ипостаси различаются
лишь как стороны вечной взаимосвязи, лежащей в основании
внутрибожественной жизни. Отец узнает себя в Сыне, а Сын — в Отце, и в
результате этого узнавания происходит истечение Духа как
персонифицированной любви. Таким образом, Августин утверждает принцип
двойственного исхождения Духа. Это — то самое знаменитое латинское
добавление к никейскому Символу веры «Дух, исходящий от Отца и Сына»
(«filioque»), которое греки и по сей день отвергают как абсурдное.
— Таким образом, вместо изначально простых триадических исповедальных
положений Нового Завета об Отце, Сыне и Духе было выстроено претенциозное
в интеллектуальном отношении спекулятивное тринитарное учение о том, что
три равно одному. Все усилия этой едва ли не высшей тринитаристской
математики достичь понятийной ясности не привели к каким-либо решениям,
способным выдержать испытание временем. Возникает вопрос: не подобна ли
эта греко-латинская спекуляция, оторвавшаяся от библейской почвы и отважно
пытающаяся выведать тайну Бога в головокружительных высотах, не подобна ли
она сыну родоначальника афинского художественного промысла Дедала Икару,
слишком близко подлетевшему к солнцу на самодельных крыльях из перьев и
воска?
Исследуя произведения Августина и то влияние, которое они
оказывали на умы людей на протяжении столетий, Ганс Кюнг считает,
что речь следует вести не о неисчерпаемом богатстве его теологических
тезисов, а скорее об эпохальном значении Августина для выработки новой
латинской, католической парадигмы, разительно отличающейся от греческо-
эллинистической! Августина нельзя просто старательно игнорировать, как это
принято в восточной теологии, но нельзя считать, как некоторые западные
интерпретаторы, что он вообще вне всякой критики. К его оценке нужно
подходить дифференцированно, в первую очередь обращая внимание на то, что
он был творцом новой парадигмы. Ведь каждая смена парадигм — это не только
шаг вперед, напротив, любая такая смена связана как с завоеваниями, так и
с потерями. И на самом деле, новая теологическая парадигма возникла тогда,
когда этот изначально внешне светский человек, глубокий диалектик,
одаренный психолог, блестящий стилист и, наконец, неистовый христианин
пришел к необходимости теологически переработать свой разнообразный опыт,
создав великий синтез, — подобно тому как это доброе столетие назад сделал
Ориген.
Заключение.
Шестнадцать веков отделяют нас от святого Августина.
Отделяют ли ? Скажем лучше, связывают с ним, ибо весь этот
долгий период Запад был пронизан присутствием Августина,
его славой , его влиянием, не говоря уже об ожесточенных
спорах , порожденных нюансами его мысли. Имя Августина с
такой же настойчивостью приковывает к себе наша внимание не
только благодаря своеобразию его личности, но и потому, что в
течении всех шестнадцати столетий западная культурная традиция
находилась под его воздействием, ибо история постоянно
обнаруживает влияние Августина в самых различных областях мысли,
культуры и религиозной жизни.
Список литературы.
1. Кюнг Г. Великие христианские мыслители / Пер. с нем.
О.Ю. Бойцовой. – СПб.: Алетейя, 2000. – 442с.
2. Марру А. Святой Августин и августинианство.: Пер. с франц.
О.В. Головой. Долгопрудный: Вестком, 1999.
3. Мейердорф И. Введение в святоотеческое богословие (Конспекты
лекций). Клин: Фонд «Христианская жизнь», 2001.
4. Реале Дж., Антисери Д. Западная философия от истоков до наших
дней. Том 2. Средневековье. – ТОО ТК «Петрополис», 1994. – 368.
