ваемое , ну, скажем, выражению "я знаю". Допустим, оно будет
означать "на том уровне возможности познания, на каком я нахо-
жусь и при использовании всех способов и средств познания, ка-
ковыми я располагаю, при наличии у меня информации и сведений
по этому вопросу определенного объема и определенной достовер-
ности, я прихожу к существованию такого-то сведения". Очевид-
но, что каждый, исходя их своих взглядов на познаваемость ис-
тины, воспримет это высказывание эмоционально, я подчеркиваю,
эмоционально, по-разному: одни вспримут его как некое более
или менее достоверное, имеющее право на существование, другие
- как нонсенс; однако, мне кажется , что некоторая четкость,
корректность в восприятии и понимании этого высказывания все
же должна появиться, что, конечно же, не решит самого вопроса
правоты агностицизма, однако, возможно, несколько облегчит за-
дачу нахождения общего языка. Кстати, к вопросу о средствах
познания мира. Монтень, как мне кажется, довольно интересно
подходит к этой теме:
" Быть может, из-за отсутствия какого-нибудь чувства сущность
вещей большей частью скрыта от нас. Кто знает, не проистекают
ли отсюда те трудности, на которые мы наталкивается при иссле-
довании многих творений природы.Не объясняются ли многие дейс-
твия животных, превосходящие наши возможности, тем, что они
обладают каким-то чувством, которого у нас нет. Не живут ли
некоторые из них благодаря этому более полной и более совер-
шенной жизнью, чем мы... Мы воспринимает яблоко почти всеми
нашими чувствами, мы находим в нем красоту, гладкость, аромат
и сладость; но оно может, кроме того, иметь и другие еще
свойства, как, например, способность сохнуть или сморщиваться,
для восприятия которых мы не имеем соответствующих чувств.
Наблюдая качества, которые мы называем во многих веществах
скрытыми, - как, например, свойство магнита притягивать железо
- нельзя ли считать вероятным, что в природе имеются чувства,
которые способны судить о них и воспринимать их, и что, из-за
отсутствия этих способностей у нас, мы не в состоянии познать
истинную сущность таких вещей. Какое-то особое чувство подска-
зывает петухам, что наступило утро или полночь, что и застав-
ляет их петь; какое-то чувство учит кур, еще не имеющих ника-
кого опыта, бояться ястреба; какое-то особое чувство предуп-
реждает цыплят о враждебности к ним кошек, но не собак и зас-
тавляет их насторожиться при вкрадчивых звуках мяуканья, но не
бояться громкого и сварливого собачьего лая; оно учит ос, му-
равьев и крыс выбирать всегда самый лучший сыр и самую спелую
грушу, еще не отведав их; учит оленя, слона и змею узнавать
определенные, целительные для них травы. Нет такого чувства,
которое не имело бы большой власти и не являлось бы средством
для приобретения бесконечного количества познаний. Если бы мы
не воспринимали звуков, гармонии, голоса, это внесло бы нево-
образимую путаницу во все остальные наши знания. Ведь, кроме
непосредственных показаний каждого чувства, мы извлекаем мно-
жество сведений, выводов и заключений о других предметах путем
сравнения свидетельств одного чувства со свидетельствами дру-
гого. Мы установили какую-нибудь истину, опираясь и сообразу-
ясь с нашими пятью чувствами, но, может быть, для достоверного
познания ее, самой ее сущности, нужно было бы получить согла-
сие и содействие не пяти, а восьми или десяти чувств..."
Конечно, было бы интересным обладать всеми чувствами, кото-
рые имеются вообще на Земле у представителей различных видов
животных, однако не окажется ли человек неподготовленным При-
родой, внутренее к такому , судя по всему, испытанию! И если
верить учению Пифагора о переселении душ и индийским теориям,
то, может быть, и удастся обладать (по очереди) всеми сущест-
вующими чувствами. Жаль, конечно, что это наверняка не прине-
сет усиления комплекса средств познания...
"Протагор утверждал, что в природе нет ничего, кроме сомне-
ния, и что обо всех вещах можно спорить с одинаковым основани-
ем и даже о том, можно ли спорить с одинаковым основанием обо
всех вещах; Навсифан заявлял, что из тех вещей, которые нам
кажутся, ни одна не существует с большей вероятностью, чем
другая, и что нет ничего достоверного, кроме недостоверности;
Парменид утверждал, что ничто из того, что нам только кажется,
не существует вообще и что существует только единое; Зенон ут-
верждал, что даже единое не существует и что не существует ни-
чего... Для нас "поступать согласно природе" значит "поступать
согласно нашему разуму", насколько он в состоянии следовать за
ней и насколько мы в состоянии распознать этот путь; все, что
выходит за пределы разума, чудовищно и хаотично. Но с этой
точки зрения наиболее проницательным и изощренным людям все
должно представляться чудовищным, ибо человеческий разум убе-
дил их, что нет никаких серьезных оснований утверждать даже
то, что снег бел (Анаксагор заявлял, что он черен). Все неяс-
но: существует ли что-нибудь или ничего не существует, знаем
ли мы что-либо или ничего не знаем, живем мы или нет... Ибо
Еврипид сомневался, является ли наша жизнь жизнью или же жизнь
есть то, что мы называем смертью."
Здесь Монтень подходит к одному из самых сложных, на мой
взгляд, вопросов философии.
"Еврипид сомневался не без основания; действительно, почему
называть жизнью тот миг, который является только просветом в
бесконечном течении вечной ночи и очень кратким перерывом в
нашем постоянном и естественном состоянии, ибо смерть занимает
все будущее и все прошлое этого момента, да еще и немалую
часть его самого. Другие уверяют, что нет никакого движения и
что ничто не движется, как утверждают последователи Мелисса
(ибо если существует только единое, то оно не может ни обла-
дать сферическим движением, ни передвигаться с места на место,
как это доказывает Платон), и что в природе нет ни рождения,
ни истлевания..." Я думаю, что на самом деле человеку познать
свое место в мире, во вселенной сложнее, наверное, чем познать
что-либо еще, так как здесь необходимо иметь представление и о
человеке, и о вселенной. Достижение знания и о том, и о другом
я считаю достаточно проблематичным для человека. Признаю, что
история человечества и философии знала великих, по-настоящему,
людей, которые были способны сделать разного рода попытки пос-
тижения бытия, удачные и не очень. Человечество обязано им
очень многим. Однако, даже не говоря о достижениях цивилиза-
ции и прочих условиях, влияющих на степень познания человека и
вселенной, а ведя речь только о разуме человеческом, мне ка-
жется, и ,скорее всего, это чисто интуитивно, что человек да-
леко не до конца реализовал свои собственные возможности в
познании мироздания и самого себя же. На мой взгляд, должно
быть возможным более близкое приближение к истине, чем те уче-
ния, которые уже имеют место быть. Этому же может способствовать
также и современное представление о физической природе вещей и
тому подобные знания. Возможен так же и вариант, когда такое
знание уже было приобретено человечеством, но это учение либо
не дошло до наших дней, либо рефлексия его была не до конца
полной.
Зная о приверженности Монтеня идеям скептицизма, можно было
бы говорить и о некой склонности его к восприятию идей агнос-
тиков, однако это не совсем так:
"Я убеждаюсь, что философы-пирронисты не в состоянии выра-
зить свою основную мысль никакими средствами речи; им понадо-
бился бы какой-то новый язык! Наш язык сплошь состоит из со-
вершенно неприемлемых для них утвердительных предложений,
вследствие чего, когда они говорят "я сомневаюсь", их сейчас
же ловят на слове и заставляют признать, что они, по крайней
мере, уверены и знают, что сомневаются. Это побудило их искать
спасения в следующем медицинском сравнении, без которого их
способ мышления был бы необъясним: когда они произносят "я не
знаю" или "я сомневаюсь", то они говорят, что это утверждение
само себя уничтожает, подобно тому как ревень, выводя из орга-
низма дурные соки, выводит вместе с ними и самого себя.
Этот образ мыслей более правильно передается вопросительной
формой: "Что знаю я" - как гласит девиз, начертанный у меня на
коромысле весов".
Эти слова Монтень заимствовал у Сократа, часто имевшего
обыкновение говорить: "Знаю, что ничего не знаю". Таким обра-
зом, пирронизм "Опытов" представляет собой критику старого
мышления и служит способом доказательства того, что разум че-
ловека обнаруживает себя в беспредельном разнообразии своих
возможностей. Монтень не отказывается от познания мира и исти-
ны, скептицизм его не имеет абсолютного характера. Различие
теорий, мнений, их переменчивость и непостоянство говорят о
неисчерпаемости природы и мысли человека, но отнюдь не о ее
бессилии. "Нелегко установить границы нашему разуму; он любоз-
нателен, жаден и столь же мало склонен остановиться, пройдя
тысячу шагов, как и пройдя пятьдесят. Я убедился на опыте, что
то, что осталось неизвестным одному веку, разъясняется в сле-
дующем".
Пирронизм французского писателя имеет определенные черты
диалектического мировоззрения. "Разве самая утонченная муд-
рость не превращается в самое явное безумие. Подобно тому, как
самая глубокая дружба порождает самую ожесточенную вражду, а
самое цветущее здоровье - смертельную болезнь, точно так же
глубокие и необыкновенные душевные волнения порождают самые
причудливые мании и помешательства; от здоровья до болезни
лишь один шаг. На поступках душевнобольных мы убеждаемся, как
непосредственно безумие порождается нашими самыми нормальными
душевными движениями".
Открытия эпохи Возрождения резко раздвинули границы челове-
ческих знаний. Для человека средних веков, воспринимавшего мир
как геоцентристскую систему, привыкшего к строгой градации
всех общественных и духовных отношений, когда предмет и явле-
ния воспринимались неподвижно и закреплялись навсегда в ка-
ком-нибудь ряду, мир вдруг раздвинулся до непостижимой беско-
нечности и неисчерпаемости: человек словно попадал из знакомой
местности, где он все знал и мог ориентироваться, в чужую, где
ему нужно было заново обнаруживать новые точки отсчета и ори-
ентиры. Возникло множество различных миров. "Твой разум с пол-
ным основанием и величайшей вероятностью доказывает тебе, что
существует множество миров... В случае же если существует мно-
жество миров, как полагали Демокрит, Эпикур и почти все фило-
софы, то откуда мы знаем, что принципы и законы нашего мира
приложимы также и к другим мирам. Эти миры, может быть, имеют
другой вид и другое устройство. Эпикур представлял их себе то
Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8