сборниках, таких как «Студенческий меридиан», «Человек», «Начала»,
«Символ», «Вестник РХД» (оба последние — Париж — Москва), «Новый журнал»
(Нью-Йорк).
Как всегда поздно, но восторжествовала справедливость: в 1990 г. — вышел
том Лосева под скромным названием «Из ранних произведений», где были
напечатаны «Философия имени», «Диалектика мифа», «Музыка как предмет
логики». А. Ф. Лосев вернулся в ряды великих русских философов. Он оказался
из них последним. В 1993—1997 гг. издательство «Мысль» (Москва) выпустило
семь томов сочинений А. Ф. Лосева, где перепечатано «восьмикнижие» 20-х
годов и впервые опубликованы обширные архивные материалы. В 1997 г.
появился сборник работ Лосева «Имя» (СПб. изд. «Алетейя»), куда вошли новые
архивные материалы, в том числе тезисы докладов А. Ф. Лосева об Имени
Божием и многое другое. Жизнь и творчество А. Ф. Лосева продолжаются в его
книгах.
Всякий, кто знакомится с трудами А. Ф. Лосева, будет поражен
разнообразием его научных интересов, как будто совсем несовместимых друг с
другом. Однако при ближайшем рассмотрении не только книг русского
мыслителя, но и его биографии можно убедиться в удивительной целостности и
целеустремленности его долгого творческого и жизненного пути.
Эта целеустремленность и целостность проявились еще в гимназические и
студенческие годы.
А. Ф. любил родную гимназию, называя ее «кормилицей» (она действительно
изобильно питала своих учеников науками) и вспоминая ее постоянно.
В гимназии заложено было у юного Лосева стремление соединять все области
знания в нечто единое. Он увлекался литературой, философией, математикой,
историей, древними языками. Учителя были выдающимися знатоками своего дела
(«Не чета нынешним профессорам», — говаривал он). Достаточно сказать, что в
старших классах гимназии юноша изучал сочинения Платона, полученные в
подарок от учителя древних языков И. А. Микша, а также сочинения Вл.
Соловьева, которыми наградил его директор гимназии Ф. К. Фролов.
Кроме того, существовали журналы «Природа и люди», «Вокруг света»,
«Вестник знаний», «Вера и разум», которые читал и выписывал гимназист.
Слушал он и лекции приезжих ученых и критиков вроде Ф. Степуна и Ю.
Айхенвальда, неизменно посещал театр, где играли известнейшие в России
гастролеры, и концерты «Русского музыкального общества». Всего не
перечесть. В недавно обнаруженной мною в домашнем архиве переписке (в пяти
объемистых записных книжках) гимназиста Алексея Лосева и гимназистки Ольги
Позднеевой (сестры его сотоварищей по гимназии братьев Позднеевых, будущих
профессоров) есть примечательные свидетельства вполне осознанного юношей
дальнейшего жизненного пути.
«Я не для балов и не для танцев, а для служения науке, для поклонения
прекрасному» (подчеркнуто Лосевым). Он пишет сразу два сочинения, о чем
сообщает Ольге: «Я сижу до 12-ти, а иногда и больше. У меня на столе сейчас
лежит по крайней мере до 200 книг и брошюр, не считая нескольких дестей
исписанной бумаги. Все сочинения, рефераты, заметки, выписки из книг». Одно
сочинение — «Ж. Ж. Руссо и диссертация: «О влиянии наук на нравы». Другое —
«Психические различия человека и животных». «В работе вся цель жизни.
Работать над самим собой, учиться и учить. Вот мой идеал», и добавляет одно
из любимых изречений: «Если ты молишься, если ты любишь, если ты страдаешь,
то ты человек». И еще одно: «Мысль без жизни и жизнь без любви — что пейзаж
без воздуха — там задохнешься». Он с гордостью пишет о своей матери, что
это именно она сделала «из жалкого, хрупкого дитяти юношу, честно
трудящегося и стремящегося оправдать свое название христианина» (7 ноября
1909 г.). Он переписывает свой реферат о Руссо и готов писать всю ночь:
«Буду сидеть до света, а своего добьюсь». «Одна наука. Только ты одна
приносишь мне успокоение». И мест таких множество в этом диалоге близких
душ.
Особенно импонирует Алексею Камилл Фламмарион, знаменитый французский
астроном и вместе с тем беллетрист, романами которого — «Стелла» и «Урания»
— зачитывался гимназист.
Для Алексея, который в 1909 г. написал сочинение «Атеизм. Его происхождение
и влияние на науку и жизнь», важно, что Фламмарион, «будучи самым серьезным
ученым, в то же время верующий в Бога», с уважением относится к
христианству. Уже в этих словах гимназиста заложен один из главных
жизненных и мировоззренческих принципов Лосева о целостном восприятии мира
через единство веры и знания-
Вне философии юноша не мыслит жизни. Он твердо уверен в том, что
«философия есть жизнь», а «жизнь есть философия». «Есть, — пишет он, —
единое знание, единый нераздельный дух человеческий. Ему служите!». «Вы
хотите быть философом? Для этого надо быть человеком» (там же, выделено
Лосевым). Перед нами семена будущего целостного взгляда на мир и его
освоение. Здесь же вполне осознанная целеустремленность к познанию истины,
вечное ее искание, ибо претензия на обладание истиной «есть смерть» . Тут
же спор с Достоевским, ибо «не красота спасет мир, а добро».
Размышления о любви студента Лосева тоже утверждают «взаимную
принадлежность» двух душ к «вселенскому всеединству» , а стремление к любви
тоже понимается как «стремление к утраченному единству», являясь
космическим процессом . «Зерно любви» «в своем динамическом аспекте есть
порыв к единству, побеждающему смерть, неведение и несчастье», «узревший
тайну любви в идее всеединства знает, что такое он, человек, и куда он
идет» . «Человеческая душа тоскует по своей небесной родине, но она в путах
зла. Отсюда любовь на земле есть подвиг» . «Абсолютное счастье есть вечная
жизнь и радость о Духе Святе» . Вера в единого Творца приводит к мысли, что
«Ипостасный Бог, являющий своим ипостасным единством идею всеединой
вселенной», есть «предвечный образ единения душ» ,
Наиболее четко и выразительно представлена идея всеединства в юношеской
работе Лосева под названием «Высший синтез как счастье и ведение», которая
была написана накануне отъезда в Москву перед поступлением в Московский
университет в 1911 г.
Он задумал это сочинение в 15 главах как некую программу для будущей
творческой жизни. Правда, автор установил только основные тезисы, написал
частично главу «Религия и наука», собрал к ней подготовительные материалы и
заметки. Особенно дорога оказалась для юного (как и для зрелого) Лосева
идея единения науки и религии, веры и знания. Ведь знать можно только
тогда, когда веруешь, что объект знания действительно существует, а верить
можно, если знаешь, во что надо верить. Одно из любимых изречений А. Ф. —
слова апостола Павла «верою познаем».
Основной тезис юного философа был высказан вполне четко. Высший синтез —
это синтез религии, философии, науки, искусства и нравственности, т. е.
всего, что образует духовную жизнь человека.
Этот высший синтез, очевидно, нашел опору в теории всеединства Вл.
Соловьева, которого Лосев считал своим первым учителем наряду с Платоном,
учителем в жизненном, а не абстрактном понимании идей и виртуозной
диалектике.
Философские размышления молодого Лосева (а ими заполнены его дневниковые
записи) все тяготеют к самой ранней его теоретической работе, которая
вполне созвучна и его будущей творческой и жизненной позиции.
Однако здесь нам необходимо сделать некоторые уточнения, которые смогут
связать русского философа с классической традицией. Наш читатель тем самым
до некоторой степени получит объяснение, почему А. Ф. Лосев опирался в
своих трудах на опыт античной философии, без которой не могли обойтись ни
восточные Отцы церкви православной Византии (а они были мастерами
диалектики, не уступая в этом неоплатоникам), ни западная средневековая
схоластическая наука, ни эпоха Возрождения в лице кардинала Николая
Кузанского, ни Шеллинг, ни Гегель. В связи с этим думаю, что не следует
ограничиваться при изучении работ А. Ф. Лосева ссылкой только на теорию
всеединства Вл. Соловьева.
Конечно, Вл. Соловьев был, по признанию самого А. Ф., его первым учителем,
и теория всеединства объединяет Лосева и Вл. Соловьева. Однако всеединство
немыслимо без целого или целостности, а эта последняя опять-таки свои
истоки имеет в античной философии, которая Лосевым, готовившим свои книги
20-х годов, была глубоко изучена в подлинниках. Ему особенно импонировала в
этом плане теория Аристотеля об общности (синтез единичного и общего),
которая есть не что иное, как идея, эйдос или смысл любой вещи,
организующей ее целостность.
И вот тут-то Лосев выявляет и развивает в связи с идеей целостности
теорию организма и механизма, намеченную в философии Аристотеля. В
формулировке Лосева эта теория, обдумывавшаяся Аристотелем трудно и
разбросанно, звучит достаточно ясно. Целостность вещи как организма гибнет
с удалением из нее хотя бы одной существенной ее части, в то время как
целостность механизма сохраняется, несмотря на удаление отдельных частей и
на их замену. Это замечательное учение о целостном организме проходит через
все творчество А. Ф., и раннее, и самое позднее. По Аристотелю, таким
организмом является всякая отдельная вещь, всякое отдельное живое существо,
всякая эпоха и, наконец, космос тоже в целом есть организм. Организм, таким
образом, по Аристотелю, есть «такая целостность вещи, когда имеется одна
или несколько таких частей, в которых целостность присутствует
субстанциально».
У Аристотеля это продуманная философом теория, та логическая структура,
которая необходима, чтобы отличать организм от механизма, а вовсе не
обычное для древних представление о всеобщем одушевлении мира.
Более того, свою логическую структуру организма Аристотель выразил по
своей терминологии в учении о «четырех причинах», которые Лосев именует,
опять-таки разъясняя, интерпретируя и развивая, «четырехпринципной
структурой всякой вещи как организма».
Основой такой структуры является эйдос, или идея, смысл, сущность вещи;
далее материя, которая есть не что иное, как возможность жизненного
воплощения идеи; затем причина развития данного организма, заключающая в
себе самопроизвольное движение, и, наконец, результат или цель
самодвижущегося развития. Этот аристотелевский так называемый
четырехступенчатый принцип целостной структуры любой вещи как организма в
дальнейшем вошел и в неоплатоническую систему, где делался особенный упор
на единое, объединяющее в одно целое каждую его часть. Недаром Лосев
выделил у Прокла в его учении о едином, т. н, генологии, двенадцать типов
единого, в конце концов все многообразие мира возводилось у неоплатоников
к высшему безымянному абсолюту, к Единому, создающему целостность
космического организма.
Лосев был глубоким знатоком платоно-аристотелевского синтеза в
неоплатонизме, последней философской школе античности (III—V вв.).
Думается, что не без воздействия тончайшей диалектики неоплатоников,
которых Лосев изучал, комментировал, интерпретировал, переводил в течение
