современной личности невозможно без использования потенциала
политического участия. Никакая экономическая изощренность или культурная
утонченность не в состоянии сегодня компенсировать недостаток способности
свободно оперировать политическими нормами и ролями, эффективно
использовать политические права и свободы. Эти способности являются
неприменной принадлежностью современного человека.
И в силу унаследованной традиции, и в силу своих сущностных свойств
государство и гражданское общество с самого начала эпохи модерна резко
обозначили противоположность своих устремлений, между ними проявлялось
открытое и явное противоречие.
Уже больше двух столетий политическая мысль бьется над проблемой
разрешения этого противоречия. Предлагались окончательные и
бескомпромиссные способы ее решения: огосударствление общества
(этатизм, государственный социализм) или, напротив, обобществление
государства (крайний эгалитаризм, анархизм, марксистское "отмирание
государства"). При полной противоположности своих идейных традиций и
нравственных устремлений обе эти тенденции сходились в отказе от
признания рациональности разъединения-единства государства и гражданского
общества. В конечном счете обе крайности, обе тенденции сошлись в
утверждении всевозможных версий тоталитаризма.
Гораздо более логичным и перспективным представляется признание
естественности и рациональности разъединения-единства государства и
гражданского общества. С этой точки зрения проблема заключается не в
том, чтобы разрешить противоречие путем уничтожения одной из его
сторон (типичный для примитивной, силовой политики образ мышления), а в
том, чтобы регулировать это противоречие, использовать его как
политический инструмент. Для этого предлагались и
использовались различные пути: введение посредничающих институтов, в
частности, промежуточных государственно-общественных систем (возрожденные
на новой основе корпорации, профсоюзы, местные общины, партийные системы и
т.п.).
Возможен, конечно, и третий подход: форсированное превращение
гегемонии в абсолютное господство. Это делается, например, путем
отождествления интересов рабочего класса с национальными интересами,
или путем конструирования некого фантомного национального интереса
и его партии (национал-социализм и прочие версии фашизма). Так
возникает однопартийная система как чистая и безусловная гегемония-
господство.
Отечественный тоталитаризм дал, вероятно, одно из наиболее
отчетливых и ярких проявлений последовательной смены различных типов
тоталитарности. В немалой степени это связано с тем, что модернизация
была в высшей степени форсированной, однобокой и поверхностной, а также
тем, что сохранились значительные осадки тоталитоидности не только внизу
(крестьянская община), но и наверху (неразделенность власти), а также
во всей политической системе (самодержавный принцип).
Преодоление тоталитарных дисфункций модернизации прежде всего
предполагает восстановление и максимальное обогащение потенциала
разнообразия политических действий, ролей, институтов и в целом
символических форм опосредования. Этот процесс и является демократизацией.
Название, вероятно, не самое удачное, т.к. оно невольно акцентирует
внимание на комплексе политических явлений, связанных с прямым, минимально
опосредованным участием всей совокупности граждан (массы, образованной по
образцу дополитической социальной общности, рода) в принятии политических
по своей природе решений. А это как раз то, на чем паразитирует
тоталитаризм.
Демократизация же и современная демократия по своей сути есть
соединение всех возможных и так или иначе испытанных форм политического
опосредования действий и форм организации. Эту идею несколько
парадоксально заострил У.Черчилль, выступая в британском парламенте 11
ноября 1947 года. "Демократия, - сказал он, - самая плохая форма
правления, если не считать все остальные, которые время от времени
подвергались проверке". Демократия плоха своей всеядностью (плюрализмом,
толерантностью). Это влечет множество неизбежных издержек, например,
например многократное дублирование функций, проработке множества
альтернатив и т.п. В результате система по определению не может быть
достаточно эффективной для того, скажем, чтобы "догнать и перегнать" или
"осуществить радикальную реформу", за пару лет втиснув страну в рамки
капитализма образца К.Маркса. Для эффективного решения таких задач как раз
и годится тоталитаризм. Он или подобные "однозначные" системы,
претендующие на максимальную эффективность, как раз и подвергаются, по
мысли Черчилля, проверке. Она обычно подтверждает эффективность
"однозначной" системы, но тут же показывает разрушительность, а то и
просто бессмысленность поставленных целей - перегоняя, убегая в какой-то
тупик, завоевывая новое "жизненное пространство", едва не лишились того,
что было, стремясь к "свободному рынку", рискуем форсировать тотальную
дезорганизацию. С точки зрения Черчилля лучше не искушать судьбу погоней
за небывалыми и сверхэффективными формами правления, а удовольствоваться
"худшим" - смешением того, что работает и позволяет пусть медленно, но
верно решать практические задачи.
Из вышеприведенного можно сделать выводы как о пагубном влиянии
тоталитаризма на развитие и рост общественных отношений, так и о его
выгодах, по сравнению с либерально-демократической моделью политической
культуры, в аспекте управления и контроля (хотя и тотального) страной.
Так, очевидно возросшее количество преступлений после отхода России от
тотальной политики к демократическим принципам управления государством и
официальным правозглашением либеральных свобод. Но при либерально-
демократической модели политической культуры, налицо явный рост
промышленности, благосостояния населения, при отмеченном выше росте уровня
преступности. Так какая же модель предпочтительней для будущего? Если
можно было бы совместить либерально-демократическую модель политической
культуры, с ее благами и преимуществами, с тоталитарно-авторитарной
моделью, компенсировав тем самым рост преступного элемента, тогда возможно
и возникла бы та самая модель будущего, идеал и база для будущего
миропорядка, обеспечивающая устойчивое развитие мирового сообщества без
разъединяющих его конфликтующих сил.
И все же данные модели окажутся не полными, если не осветить роль
религии и ее влияние на общественное политическое сознание в рамках как
отдельной общественно-политической формации, так и мировой в целом.
Религиозный аспект политической культуры.
Показательно, что нередко формирование той или иной нации, ее
вступление на общественно-историческую арену обосновываются ссылками не
некое божественное провидение. В поисках аргументов часто обращаются а
Библии, особенно где говорится, что бог не только правит миром, но и
избирает из среды всех народов только один, наделяя его своей благодатью.
Крайние формы этого мифа отводят другим народам и странам лишь роль фона,
на котором разворачивается история того или иного богоизбранного народа.
История дает много примеров, свидетльствующих о том, что идея величия и
богоизбранности была присуща чуть ли не каждому великому народу, особенно
в период его восхождения.
Показать это можно на примере русского и американского народов. Так,
автор “Сказания о князьях Владимирских”, говоря о приемственности мировых
монархий древнейших царств до Римской империи, выводил основы современной
ему власти от римского императора Августа. Согласно этому сказанию , Русь
является законной наследницей всех древних мировых монархий. Естественно,
Рюрик, положивший начало династии Рюриков, правивших Русью до восхождения
на престол династии Романовых, ведет свой род от самих римских императоров.
Постепенно сформировалась идея Москвы как третьего Рима - неследницы Рима и
Константинополя, столицы Восточной Римской империи.
Показательно, что наряду с символами самодержавия и народности в
формировании и укреплении русского государства и завоевании им новых
земель, стран и народов важную роль сыграла православная церковь. Она
давала русским духовную опору, чтобы противостоять мусульманскому Вотоку и
католическому Западу, которые на тех или иных исторических этапах
представляли угрозу их религиозному и государственному существованию. В
целом, хотя принципы веры и не преобладали над политическими, религия часто
использовалась для обоснования власти и притязаний сначала русских князей,
а затем и московских царей.
Пропагандируя грнадиозную концепцию, рассматривавшую Москву как
“новый Вечный город, наследницу Рима и Константинополя”, церковная иерархия
постоянно предупреждала царей об их священном долге превратить Московию в
“новую христианскую империю”, при этом сколько-нибудь четко не обозначая ее
границы. Следует отметить, что эта доктрина сыграла немаловажную роль в
экспансии и утверждении многонациональной Российской империи на бескрайних
просторах Есразийского континента. Поэтому можно утверждать, что в
формировании идей о величии России, ее масштабности, патриотизме и
преданности отечеству - Руси-матушке, особом пути России и т.д.,
составляющих важнейшие компоненты политического сознания россиян,
немаловажную роль сыграла и православная вера. В этой связи нельзя не
упомянуть, что многие атрибуты и символы православной церкви стали
одновременно и символами российской государственности. Здесь можно
упомянуть, например, храм Василия Блаженного, возвышающийся на главной
площади страны рядом с Кремлем, да и храмы в самом Кремле, взорванный
большивиками храм Христа Спасителя, Исаакиевский собор, Оптину Пустынь.
Симптоматично, что церковь возводила в ранг святых выдающихся деятелей,
которые в строгом смысле не являлись ее служителями. Речь идет, например, о
равноапостольных Кирилле и Мефодии, св. Владимире, Александре Невском и др.
Что касается США, то с самого начала формирования американского
национального сознания важнейшим его компонентом стало убеждение в особом
