дружбой Сенека понимает внутренний мир и гармонию внутри человека,
господство в нем высшего (разума ) над низшим (страстями), а такой
гармоничный и самоуспокоенный человек действительно может быть другом и для
других людей.
Формирующаяся христианская теология сочувственно относилась к Сенеке.
Тертуллиан находит у Сенеки немало христианских мыслей. Он даже утверждает,
что иногда Сенека был почти христианином. Он замечает это, говоря, что
нельзя более истинно и христианину говорить о Боге, чем говорит о Боге
Сенека, хотя он и не знал истинной веры.
В эпоху Возрождения Сенека пользовался любовью. Его часто восхваляют
гуманисты за чистоту его нравственного учения и за его идеи человека. При
этом гуманисты идеализировали Сенеку, чего он как человек не заслуживает.
Ведь он и сам говорил о себе, что он видит лучшее, но следует худшему,
сознаваясь, таким образом, в своей непростительной слабости.
Эпиктет.
Эпиктет (ок. 50 – ок. 135 гг. н.э.) – уникальное явление в древнезападной
философии. Он родился рабом, и длительное время уже взрослым был им. У него
не было даже человеческого имени. Эпиктет – это не имя, а прозвище, кличка
раба: «эпиктетос» означает приобретенный.
Известно, что Эпиктет родился во Фригии, потом оказался в Риме. Тогда в
Риме был моден стоицизм, и многие образованные жители города Рима посещали
лекции стоика Мусония Руфа. В числе слушателей бывал и Эпафродит – хозяин
Эпиктета, сопровождаемый своим рабом. Лекции вряд ли пошли на пользу
хозяину раба, но для самого раба они были судьбоносными. Эпиктет стал
невольником-философом, а Мусоний Руф, его невольным учителем.
Неизвестно, когда и как Эпиктет стал свободным, вольноотпущенником. Так
или иначе, Эпиктет был изгнан из Рима Домицианом около 94 г., когда этот
подозрительный и тяжелый император изгнал всех философов и риторов из
Италии. И Эпиктет оказался в сравнительно новом городе Никополисе.
В Никополисе Эпиктет открыл свою философско-воспитательную школу. У него
было немало учеников и почитателей, в том числе знатных и богатых. Однако
при этом Эпиктет вел нищенскую киническую жизнь.
Как и бедствующий, но гордый Сократ полтысячилетием до него, Эпиктет
ничего не писал. Не исключено, что он был неграмотным. Но дело не в этом.
Для Эпиктета – философа-моралиста - практика была важнее теории, устное
слово, внушение и личный пример важнее письменного слова.
Рабство наложило тяжелую печать на робкого и хилого Эпиктета. Он не был
Спартаком. И подобно тому, как нашим главным вопросом является вопрос, как
стать свободным от тоталитаризма, так и для Эпиктета главным вопросом был
вопрос о том как стать внутренне свободным при внешнем рабстве, против
которого Эпиктет ничего нигде никогда не говорит. Как и Сенека, Эпиктет
подменяет социальное рабство нравственным. Только Сенека это делал с
позиций рабовладельца, а Эпиктет – с позиций раба.
Главный тезис Эпиктета состоит в утверждении, что существующий порядок
вещей изменить нельзя, он от нас не зависит. Можно лишь изменить свое
отношение к тому существующему порядку вещей. Его «Руководство» начинается
словами: «Из всех вещей иные нам подвластны, а иные нет. Нам подвластны
наши мнения, стремления нашего сердца, наши желания и наши отвращения,
одним словом, все наши действия. Нам неподвластны тела, имения
(собственность), репутация, чины, одним словом, все то, что не есть наши
действия».
Эпиктет был, конечно, малообразованным человеком. Вряд ли он знал науки.
Так или иначе, он не предавал им значения. Ведь даже Сенека, человек
образованный, автор «Естественных вопросов», третировал «свободные
искусства» как то, что отвлекает человека от мудрости, которая состоит в
знании добра и зла. Тем более Эпиктет ничего не говорит о науке. Философию
же он делит, как это было принято в стоицизме, на физику, логику и этику.
Об этом он в «Руководстве» говорит так: «Главнейшая и нужнейшая часть
философии есть та, которая учит употреблению сих предложений, например: что
не должно обманываться и одну вещь вместо другой понимать. Вторая есть та,
которая учит доказательствам, например: для чего не должно обманываться.
Третья, которая те самые доказательства подтверждает и изъясняет, например:
для чего есть то доказательство, и в чем сила оного? Что из него следует и
чему противоположиться может? В чем оно истинно и в чем ложно?
Из сего видно, что третья часть нужна для второй, вторая для первой,
однако всех нужней первая, которою одною довольствоваться должно бы, но мы
противное делаем; ибо упражняемся в третьей части, и весь труд наш в ней
полагаем, первою вовсе пренебрегаем».
Иначе говоря, логика должна служить физике и этике. Логика состоит в
обосновании и исследовании доказательств. Она позволяет понять, что такое
доказательство, какое из рассуждений доказательно, а какое нет, что такое
логическое следствие. Она помогает избежать нам противоречий и других
логических ошибок. Помогает нам отличить истину от заблуждения. Но логика
не может отличить правду от лжи, а это означает, что без нравственного
воспитания логика бесполезна для общества. Поэтому нужнее логики этика.
Этика учит, что лгать не следует, она внушает мысль о бесполезности и даже,
по большому счету, опасности для лжеца его лжи.
Эта опасность обосновывается представлением Эпиктета о природе, его
физикой. Вообще-то к физике Эпиктет равнодушен. И поэтому для него
достаточно одной этики. Если что и можно для философии извлечь полезного из
физики, то это, во-первых, возможность согласования своих желаний с
естественным ходом вещей (а это знание от физики) и, во-вторых «знание»
того, что в мире правят боги. И эти боги всезнающи. Вот почему ложь для
лжеца всегда опасна: богов нельзя обмануть, они все знают и рано или поздно
накажут лжеца за его ложь.
Эпиктет рационалист. Истинная сущность человека – в его разуме, который
является частицей мирового космического разума. Отнять у человека разум, –
значит, убить его. Человек далее не только разумное существо, но и существо
обладающее свободой мысли и свободой воли. Эти достояния человека также
неотчуждаемы. Эпиктет говорит, что никто не может отнять то и другое у
человека, даже если отнять у него имущество, честь, семью и само тело.
Такова свобода в понимании Эпиктета. Все же это свобода смиренного и
гордящегося своим смирением обездоленного человека. Смирение и покорность,
подмена изменения порядка вещей, объективной действительности,
общественного строя изменением своего сознания и своего отношения ко всему
этому. Это импонировало христианству. И не случайно, что ранние
христианские теологи сочувственно относились к пассивному мировоззрению
Эпиктета.
Эпиктет внушал своим ученикам обращаясь к каждому из них: «Все дела твои
и предприятия начинай следующею молитвою: управляй мною Зевс, и ты,
необходимая судьба. Куда и чему вы меня определили, я вам следовать буду
усердно и нелепостно. А хотя бы я не пожелал, то, однако поневоле следовать
вам должен». Таково фаталистическое и примиряющее нас с тем, что есть и что
происходит в нашей жизни само по себе, независимо от нашей воли, от наших
желаний и планов. И не является ли мировоззрение Эпиктета тем самым
мировоззрением героического пессимизма столь характерного для римских
стоиков.
Марк Аврелий.
Третьим выдающимся стоиком во времена Ранней Римской Империи был
император Марк Аврелий (160-180 гг. правления).
Мировоззрение Марка Аврелия противоречиво. Оно сочетает в себе очень
острое сознание бренности, скоротечности и неновости жизни и проповедь
необходимости быть деятельным, энергичным и справедливым государственным
деятелем. Пожалуй, ни у кого не проявилось с такой силой противоречие между
философской надвременностью и практическим погружением в эту самую
временность, как (в силу его общественного положения) это произошло у Марка
Аврелия.
Марк Аврелий как никто другой остро чувствовал течение времени. Краткость
человеческой жизни. Смертность человека. Его мгновенность в бесконечном
временном потоке. «Время есть река… стремительный поток. Лишь появится что-
нибудь, как уже проносится мимо, но проносится и другое, и вновь на виду
первое». «Оглянись назад – там безмерная бездна времени, взгляни вперед –
там другая беспредельность». (Марк Аврелий. Наедине с собой. Размышления).
Перед этой беспредельностью времени одинаково ничтожны и самая долгая, и
самая короткая человеческая жизнь.
Как никто другой остро сознавал Марк Аврелий ничтожество всего:
«Ничтожна жизнь каждого, ничтожен тот уголок земли, где он живет». Тщетна
надежда надолго остаться в памяти потомства: «Ничтожна и самая долгая слава
посмертная; она держится лишь в нескольких кратковременных поколениях
людей, не знающих самих себя, не то что тех, кто давно опочил».
И в этом всепожирающем беспредельном потоке жизни нет и не будет ничего
нового: «…наши потомки не увидят ничего нового, ведь, человек, достигший
сорока лет, если он обладает хоть каким-нибудь разумом, в силу общего
единообразия некоторым образом уже видел все происшедшее и все имеющее
быть». И в самом деле, позади настоящего для Марка Аврелия лежала большая и
довольно однообразная история. Император не находил в ней качественных
перемен. Все одно и то же.
Эти примеры личного и исторического пессимизма императора Марка
Аврелия можно умножить. Они составляют наиболее яркие живые строки в его
записках, обращенных к самому себе. Разочарованность, усталость императора
– это разочарованность и усталость самой Римской Империи, будущее которой
было действительно неведомо. Марк Аврелий не знал, что его неудачного сына
– императора после него – убьют, что с его смертью прекратится династия
Антониев, что Римское государство вступает в смутные времена, когда в
середине III в. н. э. оно фактически распадется. Смутное время породило
Плотина. Диоклетиан собрал империю. Но это была совсем другая империя.
Принципат сменился доминатом. Это откровенный, а не эпизодический, как во
времена Ранней Римской империи, восточный деспотизм. Вскоре после своего
возрождения Римская империя примет христианство. И начнется новая эпоха –
эпоха окончательного заката античной культуры и эпоха расцвета христианской
культуры.
Но было бы неправильно односторонне сводить мировоззрение Марка
Аврелия только к негативной его стороне, хотя и самой сильной и
выразительной. Дело в том, что из его пессимизма, из его острого осознания
кратковременности и самой жизни человека, и памяти о нем, и славы не
следует, того, что мы находим у таких же разочарованных людей – проповеди
или бездействия, или того, что если все так зыбко, то остается только
предаться доступным человеку наслаждениям, а там пусть будь, что будет.
У Марка Аврелия есть совокупность несомненных для него нравственных
ценностей. Он говорит о том, что лучшее в жизни: «справедливость, истина,
благоразумие, мужество». Да, все «сущая суета», но все-таки есть в жизни то
к чему следует относиться серьезно. Это праведное «помышление, общеполезная
деятельность, речь, неспособная ко лжи, и душевное настроение, с радостью
приемлющее все происходящее как необходимое, как предусмотренное, как
проистекающее из общего начала и источника». Здесь необходимо отметить
такую ценность, как «общеполезная деятельность». Марк Аврелий называет это
также «гражданственностью» и ставит ее наравне с разумом. Эти истинные
ценности император противопоставляет таким мнимым ценностям, как «одобрение
толпы, власть, богатство, жизнь, полная наслаждений».
У Марка Аврелия есть положительный идеал человека. Это существо
«мужественное, зрелое, преданное интересам государства». Это римлянин. Это
существо «обличенное властью, которое чувствует себя на посту и которое с
легким сердцем ждет вызова оставить жизнь». Это существо, которое видит
«мудрость исключительно в праведной деятельности».
Такова раздвоенность человека в его жизни: он и кратковременное,
живущее лишь настоящим мимолетное существо, и существо преследующее
долговременные и прочные цели. Марк Аврелий осуждает того, кто все время в
делах, но свои дела не сообразовывает с какой-то одной целью, подчиняя ей
всецело все свои стремления и представления. Надо служить благу государства
в котором, однако нет ничего нового, все надоело и опостылело. Такая
раздвоенность у Марка Аврелия в какой-то степени объясняется его
внутренней раздвоенностью на философа-стоика и высшего правителя громадной
и сложной империи. Но у императора есть философское обоснование и второго
взгляда на жизнь.
С убежденностью в текучести всего поразительным образом уживается
мысль, что все есть некое большое целое в котором все связано. И этим целым
управляет разум этого целого, его Логос. Там же Марк Аврелий помещает каким-
то мало понятным образом и богов. Это целое динамично и подчиняется
промыслу. Люди, как разумные существа едины в своем разуме, у всех у них
единая душа единый разум. В разуме люди сходятся друг с другом.
А говоря точнее, человек в понимании Марка Аврелия тройственен: у него
есть тело – оно бренно, есть душа или что не совсем то же – «проявление
жизненной силы» и есть руководящее начало, знаменитый стоический
гегемоникон, руководящее начало, что и есть разум.
Марк Аврелий называет разум в человеке его гением его божеством.
Человек должен пестовать его в себе, не оскорблять ничем низшим, не
осквернять живущего в «груди гения». А это значит никогда не считать для
себя полезным то, что «когда-либо побудит тебя преступить обещанное, забыть
стыд, ненавидеть кого-нибудь, подозревать, клясть, лицемерить, пожелать
чего-нибудь такого, что прячут за стенами и замками. Ведь тот, кто отдал
предпочтение своему духу, гению, служению добродетели, не надевает
трагической маски, не издает стенаний, не нуждается ни в уединении, ни в
многолюдстве. Он будет жить – и это самое главное – ничего не преследуя и
ничего не избегая. Его совершенно не беспокоит, в течение большего или
меньшего времени его душа будет пребывать в телесной оболочке, и когда
придет момент расставания с жизнью, он уйдет с таким же легким сердцем, с
каким стал бы приводить в исполнение что-нибудь другое из того, что может
быть сделано с достоинством и с честью…».
Здесь говорится о душе, но неясно будет ли эта душа жить после смерти,
или же она сольется с мировой душой. Интересно, что Марк Аврелий допускает
на миг возможность полной смерти, ведь надо быть готовым ко всему: «Душе,
готовой ко всему, не трудно будет, если понадобится, расстаться с телом,
все равно ждет ли ее угашение, рассеяние или новая жизнь». Он допускает,
что нет богов и нет промысла, но тут же, как бы испугавшись, отбрасывает
это предположение, говоря: «Если же богов не существует, или нет дела до
людей, то что за смысл мне жить в мире, где нет богов и нет промысла?».
Нет, возражает сам себе император, «боги существуют и проявляют
заботливость по отношению к людям».
Но как тогда сочетать промысел богов и свободу человека? Фаталист ли
Марк Аврелий? Иногда кажется, что он фаталист. Разве он не говорил о том,
что с легким сердцем принимать все то, предусмотрено? Но вместе с тем в его
несистематизированных заметках мы находим мысль о свободе человека по воле
богов: «Они устроили так, что всецело от самого человека зависит, впасть
или не впасть в истинное зло. Марк Аврелий приводит слова Эпиктета: «Нет
насилия, которое бы могло лишить нас свободы выбора».
Но вместе с тем император не призывает к активной борьбе со злом. Все-
таки надо принимать и жизни и смерть так, как они происходят. Жить надо
так, как если бы каждый день был последним и каждое дело, которое ты
делаешь, - последнее в твоей жизни дело.
Таков правильный путь по которому должен идти человек. Но как на него
выйти? В этом нам может помочь только философия. «Философствовать же значит
оберегать внутреннего гения от поношения и изъяна, добиваться того, что бы
он стоял выше наслаждений и страданий, чтобы не было в его действиях ни
безрассудства, ни обмана, ни лицемерия, чтобы не касалось его, делает или
не делает чего-либо его ближний, чтобы на все происходящее и данное ему в
удел он смотрел, как на проистекающее оттуда, откуда изошел и он сам, а
самое главное, - чтобы он безропотно ждал смерти, как простого разложения
тех элементов из которых слагается каждое живое существо. Но если для самих
элементов нет ничего страшного в их постоянном переходе друг в друга, то
где основание бояться кому-либо их обратного изменения и разложения? Ведь
последнее согласно с природой, а то, что согласно с природой, не может быть
дурным». (Марк Аврелий. Размышления.)
