Таким образом, знание не есть ни ощущение, ни правильное мнение, ни
соединение правильного мнения со смыслом. Во всех этих случаях знание
должно быть отграничено от чувственности и должно рассматриваться не как
результат чувственных восприятий, а как предшествующее им условие. «Теэтет»
подвел вплотную к мысли, что знание должно быть соединением чувственности и
ума и что ум осмысливает элементы чувственного опыта. Предстояло далее
показать, каким образом возможно объединение различенных отграниченных друг
от друга деятельностей чувств и ума.
В решении этой задачи новую ступень исследования представляет диалог
"Менон" — небольшой, но важный для понимания учения Платона о знании.
Непосредственный предмет "Менона" — определение существа добродетели.
Какими бы частными признаками ни определялась добродетель, существенно
важно, что о добродетели имеется некое общее понятие. Хотя научиться самой
добродетели невозможно, зато изучимо и обязательно должно быть изучено
знание о добродетели.
Как и в «Теэтете», в «Меноне» сопоставляются «правильное мнение и
«знание». В известном смысле «правильное мнение» вполне правомерно. Оно
может управлять совершением любого дела, и управлять им не хуже знания, не
с меньшей пользой. Поэтому о человеке, который руководится правильным
мнением, можно сказать, что он ничуть не хуже того, кто владеет знанием,
как добродетель основывается на правильном мнении, то она:
. не дается человеку от природы;
. не достигается одним лишь обучением.
Так, политики, например Фемистокл, правят городами, основываясь не на
знании, а на правильном мнении.
Однако знание все же – по Платону – с полным основанием ценится
значительно выше правильного мнения. Эту разность оценки Платон поясняет
при помощи аналогии со статуями Дедала: статуи эти, пока не связаны, бегут
и убегают, а связанные стоят неподвижно [Теэтет, 97 О]. Точно то же следует
сказать и о правильных мнениях. Пока они остаются постоянными, они хороши и
производят доброе. Но все дело в том, что они не могут («не хотят») долго
оставаться неизменными. Они «убегают» из человеческой души и потому лишены
ценности — до тех пор пока кто-нибудь не свяжет их размышлением о причине.
Такое «связывание» Платон называет припоминанием. Заговорив о
«припоминании», Платон как будто покидает почву трезвого философского
исследования и отдается во власть своей мифотворческой фантазии. Учение
о теории познания оборачивается мифом, в философе возвышается поэт.
Выведенный в диалоге Сократ предлагает мальчику, никогда не изучавшему
геометрию, решить задачу удвоения данного квадрата и посредством искусно
поставленных вопросов приводит мальчика к правильному решению задачи. Из
этого факта тотчас извлекается принципиальный философский вывод:
«Следовательно, у человека, который не знает того, чего можно не знать,
есть верные понятия о том, чего он не знает... И теперь они вдруг
порождаются у него как сновидение... Поэтому он будет знать не учась ни у
кого, а только отвечая на вопросы, то есть почерпнет знание в самом себе...
Но почерпать знание в самом себе не значит ли припоминать? Конечно... Так
не очевидно ли, что не получив их [знания] в настоящей жизни, он имел и
узнал их в какое-то другое время? И не то ли это время, когда он не был
человеком? Если же в то время, когда он был, но не был человеком,
долженствовали находиться в нем истинные мнения, которые, будучи
возбуждаемы - посредством вопросов, становятся познаниями, то душа не будет
ли познавать в продолжение всего времени? Ведь явно, что она существует
всегда, хотя и не всегда — человек... А когда истина сущего всегда
находится у нас в душе, то не бессмертна ли душа, так что, не зная теперь,
то есть не припомнив чего-нибудь, ты должен смело решиться исследовать и
припоминать» [Менон, 85 В — 86]. Мифологическая подоснова этого воззрения
очевидна. По убеждению Платона, сближающего его душа наша бессмертна. До
того как она вселилась на Землю и приняла телесную оболочку, душа будто бы
созерцала истинно сущее бытие и сохраняла о нем знание даже под спудом
земных чувственных впечатлений, удаляющих нас от созерцания истинного
сущего. Это, конечно, миф Платона. Но в оболочке этого мифа выражено и
философское содержание. Это мысль о связи всех знаний, отражающей всеобщую
связь всех вещей: «Ведь так как в природе все имеет сродство и душа знала
все вещи, то ни что не препятствует ей, припомнив только одно, — а такое
припоминание люди называют наукой, - отыскивать и прочее лишь бы человек
был мужественен и не утомлялся исследованиями» [Менон, 81 С — В].
В «Теэтете» Платон отграничил знание от чувственных впечатлений а
также показал, что рядом со знанием существуют неясные и нерасчлененные
акты «мнения», также опирающегося на чувственные впечатления. В «Меноне»
знание все более резко отграничено от чувственности, а «истинное мнение»
отделено от «мнения» просто. В этом диалоге показано, кроме того, каким
образом в знании впервые происходит объединение истинного мнения с
чувственностью – посредством «связывания» всегда текучей чувственности:
«Когда же истинные мнения бывают связаны, тогда они сперва становятся
знаниями, а потом упрочиваются. От этого-то знание и ценнее правильного
мнения. Узами-то и отличается первое от последнего» [Менон, 97 В — 98 А]. В
диалоге «Пир» рассматривается, так же как в «Теэтете» и в «Меноне», вопрос
о связи знания с чувственностью. «Правильное мнение» толкуется как
постижение, занимающее середину между знанием и чувственностью. Знание и
чувственность в «Пире» сближаются до слияния, до неразличимости. Но это их
сближение дано не столько как результат философского анализа, сколько в
образах мифа. Мифологическим воплощением середины представлен демон любви и
творчества Эрос. Сын Богатства и Бедности (Пороса и Пении) Эрос совмещает в
себе качества отца и матери: ни бессмертен, ни смертен, ни богат, ни нищ,
стоит посередине между мудростью и невежеством [см. «Пир», В —204А].
Особенность «Пира», делающая этот диалог новой после «Теэтета» и
«Менона» ступенью в развитии вопроса о знании, как это прекрасно показал
профессор А. Ф. Лосев, в том, что единство знания и чувственности дано в
«Пире» не как «застывшее» и «фиксированное», а как единство в становлении:
бессмертное и смертное, вечное и временное, идеальное богатство и реальная
скудость, знание и чувственность, красота и 6езобразие - соединились здесь
в одну цельную жизнь, в одно совокупное порождение, в один самостоятельный
результат, одно становящееся тождество [см. 28]. Эрос «Пира» — «Эрос»
познавательного и созерцательного восхождения; поучение Диотимы - поучение
о том, какой путь познания необходим для того, чтобы достичь интуиции
прекрасного, а сама интуиция в значительной мере характеризуется как
интуиция ума, интеллектуальная. Воспитание чувств, которым сопровождается
познавательное восхождение, образует, если так можно выразиться, лишь
сопутствующий «обертон». Становление, изображенное в «Пире», — становление
знания.
Сказанным анализ знания у Платона не ограничивается. Связь и единство
знания и чувственности, данные в «Меноне» и в «Пире», Платон представляет с
еще более высокой точки зрения – с точки зрения диалектики. Диалектические
исследования Платона отнюдь не совпадают с тем, что он сам назвал
«диалектикой»,- с уже рассмотренным сведением видов к родам и делением
родов на виды. Это лишь формально-логический аспект диалектики Платона. Но
у Платона имеется гораздо более широкое и существенное понятие о
диалектике, связанное с его учением о знании, о бытии и об отношении между
бытием и знанием.
Понятие это раскрывается в ряде диалогов; введением в это понимание
может служить конец в шестой книги Платонова «Государства». Здесь
излагается учение Платона об идее «блага», но речь идет не только о
«благе». Мы уже коснулись выше этого учения, когда характеризовали
объективный идеализм Платона как телеологический. Пришло время
охарактеризовать его и как учение об отношении бытия к знанию. А именно: по
Платону, идея «блага» не есть ни бытие, ни знание, а начало, которым
порождалось бы и бытие, и знание. Платон поясняет свою мысль аналогией со
зрением. Создатель чувств породил и силу видеть (чувство зрения), и
силу 6ыть видимым. Но чтобы увидеть, например, цвета, необходимо, чтобы к
этим двум силам, или «родам», присоединился третий род — свет, Но свет
исходит от Солнца. Хотя Солнце - не само зрение, оно есть его причина.
Теперь применим сказанное о зрении к познанию. То самое значение, которое
принадлежит благу «в мыслимом месте» по отношению к уму и по отношению к
созерцаемому умом, принадлежит и Солнцу «в видимом месте» - по отношению к
зрению и зримому. Душа познает, когда она направляется к тому, что
озаряется истиной и сущим. Но если она находится в том, что покрыто мраком,
она рождается и, погибает, руководится мнением и тупеет. Именно это,
доставляющее истинность познаваемому и сообщающее силу познающему, следует,
по Платону, называть идеей блага и причиной знания и истины, поскольку она
постигается умом. Считать свет и зрение солнцеподобным справедливо, но
считать их самим Солнцем несправедливо. И точно так же признавать
знание и истину благовидными справедливо, но считать какое-либо из них
благом несправедливо. Ибо природу блага надлежит ставить и выше знания
и выше истины. Рассматривая «идеи», философ может или рассматривать их
реализацию в мире вещей, или, напротив, подниматься в мысли до их начала,
пребывающего выше всякого знания. В первом случае душа использует
«идеи» в качестве «гипотез», или «предположений»: разделяя род на виды,
душа «принуждена искать... на основании предположений, пользуясь
разделенными частями как образцами и идя не к началу, а к концу» [там же,
510 В]. Это как бы путь вниз – от «идей» к «вещам». Так поступают, когда
ваяют или рисуют: все это — тени и образы в воде. Пользуясь ими как
образами, люди стараются усмотреть те, которые можно видеть не иначе, как
мыслью [там же, 511 А]. Род познаваемого, постигаемый только мыслью,
Платон называет «мыслимым». В «мыслимом» имеются две «части». Для отыскания
первой из них душа вынуждена основываться на предположениях и не доходит до
начала, так как не может подняться выше предположений, но пользуется самими
