человек размножается как животное, он и умирает как животное". И еще:
"Пребывать в половой раздельности значит пребывать на пути смерти". Здесь
Соловьев вслед за Федоровым ставит задачу творческой метаморфозы половой
любви, задачу, может быть, наиболее диковинную, но и существенную в дальних
горизонтах активно-эволюционного, ноосферного идеала.
Соловьев развивал идеи христианского активизма, богочеловечества,
тесного объединения божественной и человеческой энергий в деле избавления
мира от законов "падшего" материального естества и ввода его в эволюционно
высший, нетленный, соборно-любовный тип бытия, Царствие Божие. Развивал эти
идеи во многом параллельно Федорову, но значительно более отвлеченно-
метафизически, без конкретной проектики последнего.
Человек располагает специфической энергией огромной мощи, которая в
настоящее время расходуется прежде всего на воспроизведение его как
природного существа. Стремление одухотворить, использовать для
созидательных целей эротическую энергию, силу любви не раз возникало в
мечте и мысли людей. "Любовь, так же как и мысль, в ноосфере будет
пребывать в состоянии неизменного роста. Избыток увеличивающихся энергий
любви перед все уменьшающимися потребностями размножения людей будет каждый
день становиться все очевиднее. Это означает, что эта любовь, в своей до
конца очеловеченной форме, имеет своей целью выполнять функцию гораздо
более широкую, чем простой призыв к размножению".
Рождение, половой раскол, эрос, смерть сцеплены нераздельно, и
претензия на бессмертную жизнь требует своей последовательной логики.
Задачу преодоления слепого полового рождения, трансформации эротической
энергии Федоров ввел в план преобразовательно-космической практики, план
построения преображенного порядка бытия. Воскрешение - фундаментальный
"антиприродный" акт, обратный рождению. Темная, бессознательная родотворная
энергия должна быть претворена, сублимирована в светлую, сознательную
творческую энергию, направленную на познание мира, его регуляцию,
воссоздание утраченной жизни. Федоров неоднократно подчеркивал, что он не
просто отрицает плотскую любовь, что привело бы к аннигиляции силы
эротической энергии. Он различает отрицательное и положительное целомудрие.
Отрицательное целомудрие внутренне противоречиво; оно далеко не достаточно,
это лишь "борьба оборонительная", которая не дает настоящих положительных
результатов, а при своей абсолютизации приведет лишь к самоубийству
человеческого рода. Отрицательному аскетизму Федоров противопоставляет
"творческий процесс, воссоздание своего организма, заменяющее питание" (у
Вернадского это автотрофность), отрицательному целомудрию - положительное,
которое требует действительно полной мудрости, в смысле полного обладания
своими силами и энергиями мира, идущими на воссоздание умерших,
преображение и их, и себя. В любви, подчеркивает Соловьев, происходит
действительное перенесение "центра личной жизни" в другого, оба любящих
восполняют друг друга своими качествами, создавая вместе более богатое
единство; истинная любовь предполагает обязательное равенство любящих;
наконец, всем в любви известна идеализация предмета любви - живое и
конкретное прозревание абсолютного содержания его личности и ее убеждение.
Эти качества любви вовсе не нужны для простого размножения, увековечения
чреды все таких же природно ограниченных, более-менее улучшенных и
ухудшенных существ. "Если смотреть... на фактический исход любви, то должно
признать ее за мечту, временно овладевающую нашим существом и исчезающую,
не прейдя ни в какое дело (т.к. деторождение не есть собственное дело
любви)". Существующие качества любви предстают как некие задатки для
восстановления в человеке идеального образа Божия, созидания из двух
существ какого-то высшего единства. "Осуществить это единство или создать
истинного человека, как свободное единство мужского и женского начал,
сохраняющих свою формальную обособленность, но преодолевших свою
существенную рознь и распадение, это и есть собственная ближайшая задача
любви".
Высшую задачу любви Соловьев, как и Федоров, выводит к "общему делу"
борьбы со смертью, увековечивания и преображения высшей ценности -
личности, наконец, к Делу возвращения всех сознательных и чувствующих жертв
природного порядка за все время его господства, т.е. воскрешение всех
умерших. "Человек, достигший высшего совершенства, не может принять такого
недостойного дара; если он не в состоянии вырвать у смерти всю ее добычу,
он лучше откажется от бессмертия". У Федорова задача направления
извращенного порядка природы в неприродный, бессмертный тип бытия ставится
как конкретное дело: победа над временем осуществление принципа
сосуществования вместо последовательности, обретается в воскрешении; победа
над пространством - путем достижения "полноорганности", способности
безграничного перемещения в пространстве, "последовательного вездесущия".
Соловьев выражается намного более туманно: "Победить эту двойную
непроницаемость тел и явлений, сделать внешнюю реальную среду сообразную
внутреннему всеединству идеи - вот задача мирового процесса".
"Действительно спастись, т.е. возродить и увековечить свою
индивидуальную жизнь в истинной любви, единичный человек может только
сообща или вместе со всеми", стремясь к идеалу совершенного всеединства,
где торжествует та нераздельность всех и их личностная неслиянность, та
равноценность частей и целого, общего и единичного, которая составляет, по
Федорову, проективный для человеческого общества идеал Троичного
божественного бытия. Без знания конкретных федоровских проектов включения
космической среды в любовно-преобразовательную деятельность человечесва
(расселение человечества в космосе, регуляция космических явлений и т.д.)
следующее заявление Соловьева также оборачивается довольно туманной фразой:
"Но для полного их (различных форм разделения людей.) упразднения и для
окончательного увековечивания всех индивидуальностей, не только настоящих,
но и прошедших, нужно, чтобы процесс интеграции перешел за пределы жизни
социальной, или собственно человеческой, и включил в себя сферу
космическую, из которой он вышел". "Сила же этого духовно-телесного
творчества в человеке есть только превращение или обращение внутрь той
самой творческой силы, которая в природе, будучи обращена наружу,
производит дурную бесконечность физического размножения организмов".
Искусство - модель творения жизни и, как всякая модель, есть лишь
схематическое, искусственное предварение. Некое волнение, волну организма
художник неудержимо стремится вынести вовне, запечатлеть материальными
средствами, закрепить во внешней среде. В творчестве выражается потребность
расширения себя за пределы своей природно ограниченной формы; искусство -
греза о новом теле, расширенном и вечном. Сюда же мы присоединим и взгляд
Федорова на искусство как попытку мнимого воскрешения. Мыслитель выводил
начало искусства из погребальных обрядов, отпевания, попытки удержать облик
умершего в живописном или скульптурном изображении, т.е. восстановить его
хотя бы мнимо, искусственно, и эта потребность - в бесконечно усложнившемся
виде, от эпического искусства, длинного предания о героических деяниях
наших предков, до современных форм - проникаетвсе искусство: ту
кристаллизацию текучих, преходящих жизненных форм в прекрасные и вечные, то
воскрешение и запечатление бывшего и жившего, то творческое прощупывание
новых форм жизни, которое происходит в нем. Искусство - прообраз
воскресительного акта, и даже самого его типа реализации: творческое
созидание вместо рождения (сублимация эротической энергии в искусстве),
наконец, восстановление жизни как бы "из себя", рождение из себя наших
отцов и матерей (в искусстве из себя, из волнений организма конструируется
новая форма).
"Законы движения потока образов - вихрей воображения, заправляющих
поэтическим творчеством, однородны с законами сновидения, сновидческого
воображения". Внутрителесность пространства (сновидческого, а далее и
художественного) выражает особый построительный принцип форм, являющихся во
сне, - пейзажей, сочетаний живых образов и т.д., которые представляют собой
наложение (путем зеркального увеличения) телесной схемы спящего (извивов и
контуров его тела). В творчестве же "поскольку круг свободного проявления
изливаемых лирических волн начинает казаться неограниченным, постольку,
естественно, исчезает, стирается та условная черта, которая отделяет
изолированное "тело", крохотный кусочек "внутреннего" мира от чужой и
давящей "внешней" среды. Зрение окончательно торжествует над осязанием".
ВЫХОД ЧЕЛОВЕКА ИЗ "ЕГО ЗАКЛЮЧЕНИЯ НА ЗЕМЛЕ"
Космос, космическое и в художественном и в философском сознании чаще
всего представлялись воплощением беспредельного, абсолютного, недоступного
ограниченному человеческому пониманию, являлись предметом глубинной
медитации, высокого восхищения, смешанного с трепетом ужаса перед бездной
бытия. Созерцание высекало из человека искры философского самосознания: как
я мал, ничтожен, бренен, а он, космос, велик и вечен; или: я сам -
микрокосм, частичка, родственная огромному Целому, как хорошо слиться с ним
в невыразимом чувстве единения со стихиями мира, вплоть до хаотической его
подосновы! Созерцательное отношение или экстатически-религиозное
переживание единства человека и космоса, уходящее в глубокую древность,
преобладало тысячелетия и века. И только с Федорова и Циолковского и других
мыслителей-космистов в философию и науку входит требование
преобразовательной активности со стороны человечества (так сказать,
соборного микрокосма), направленной на макрокосм.
Разрабатывая свой проект регуляции, Федоров с самого начала
подчеркивал неотделимость Земли от космоса, тонкую взаимосвязь
происходящего на нашей планете с целым Вселенной. В ХХ веке исследование
земно-космических взаимосвязей стало уже целым направлением в научном
творчестве. Обработка огромного статистического материала показала, что
периоды стихийных бедствий, эпидемических и инфекционных заболеваний
совпадают с циклами солнечной активности. В ходе же дальнейших исследований
было обнаружено: биологические и психические стороны земной жизни связаны с
физическими явлениями космоса: подобно чуткому нервному узлу, каждая живая
клетка реагирует на ту "космическую информацию" (термин, введенный
Вернадским), которой пронизывает ее "большой космос". Само явление жизни на
Земле - продукт деятельности всего космоса, здесь, как в фокусе,
сосредоточились и преломились его творящие лучи.
Один из учеников Вернадского - украинский академик Н.Г.Холодный ввел в
обиход активно-эволюционной, космической мысли новое мировоззренческое
понятие, названное им антропокосмизмом. Антропокосмизм у Холодного
противопоставляет себя антропоцентризму, этому "первородному греху"
человеческой мысли, не только ставящему человека в центр мироздания, но и
отрывающему его от природы, от своих "меньших братьев" по эволюции, от
космоса. Антропокосмическое понимание сводит человека с его трона
исключительности, видя в нем "одну из органических составных частей" и
этапов развития космического целого. Утверждая родство человека с другими
жизненными формами и силами, даже своеобразный "долг" перед ними
(выносившими его к бытию), антропокосмическая установка отвергает гордынное
покорение этих сил. Да, человек не есть некое суверенное и автономное
существо в мироздании, он неотделим от судеб космического развития, но
возникает и обратная зависимость: человек "становится одним из мощных
факторов дальнейшей эволюции природы в обитаемом им участке мироздания, и
притом фактором, действующим сознательно. Это налагает на него громадную
ответственность, так как делает его прямым участником процессов
космического масштаба и значения". В сознательную эволюцию Холодный
включает и "биологический (а следовательно, и психологический) прогресс
человечества", который "в настоящее время более, чем когда-либо раньше,
неотделим от прогресса социального". "На еще более высокую ступень
эволюции" человека смогут поднять "его разум, свободная воля и нравственные
идеалы".
В докладе "Изучение явлений жизни и новая физика" Вернадский поставил
вопрос об остром противоречии, возникшем между "сознанием мира", лежащим в
глубине человека, и "его научной картиной", господствовавшей ряд столетий,
которая была основана на физико-химических явлениях и к ним же пыталась в
конечном счете свести и жизнь, и сознание. Только религия и философия в
разной степени и каждая по-своему если не разрешали, то как бы утоляли это
противоречие, отвечая стремлениям человеческого сердца, внутреннему
убеждению в особом значении жизни, уникального "я". Новый импульс своему
развитию философская и религиозно-философская мысль получила от
эволюционной теории, но последняя тем не менее так и не вошла в научную
картину космоса, так как в последней "нет места жизни".
Сюда же надо отнести и "космическую философию" К.Э.Циолковского,
развивавшуюся им в серии философских работ. Циолковский называл себя
"чистейшим материалистом". Он действительно признавал существующий во
Вселенной одну субстанцию и одну силу - материю в ее бесконечном
превращении: "Этими явлениями синтеза и анализа совершается вечный
круговорот материи - то образующий солнца, то разлагающий их в эфир и очень
разреженные, невидимые массы... Но кроме этого колебательного, или
повторяющегося (периодического), движения возможно общее усложнение
материи, так что периоды несколько отличаются друг от друга, именно все
большею и большею сложностью вещества. Есть ли конец этому усложнению и не
начнется ли снова упрощение - неизвестно". У космистов христианской
ориентации, начиная с Федорова, за основу бытия берется направленная линия
развития (кстати, более отвечающая современным физическим представлениям).
При их онтологической предпосылке (вере) мир должен иметь начало, быть
направленным или получить сознательное направление, стремиться к некоей
совершенной точке, которая уже в свою очередь распустит концентрические
лучи нового бытия (сверхжизнь и сверхсознание, вечность). Это, безусловно,
эволюционная, (в биологическом плане), историческая, архетипически
высказанная в христианской модели мира. Циолковский, принимая кругооборот,
как самый общий тип развития, все же признает в нем огромные отрезки
восходящего, усложняющегося развития, но с последующим "разложением",
"упрощением", возвратом в более элементарную форму и опять - новым витком
еще большего усложнения, и так до бесконечности. Циолковский представлял
себе Вселенную единым материальным телом, по которому бесконечно
путешествуют атомы, покинувшие распавшиеся смертные тела, атомы, которые и
есть неразрушимые "первобытные граждане", примитивные "я". Настоящая
блаженная жизнь для них начинается в мозгу высших, бессмертных существ
космоса, притом что огромнейшие промежутки "небытия", нахождения в низшем
материальном виде, как будто и вовсе не существуют. Гарантией достижения
бессмертного блаженства для мозговых атомов становится уничтожение в
масштабах Земли и космоса несовершенных форм жизни, подверженных страданию,
куда эти атомы могли бы попасть.
Но сильнее всего сближает Циолковского с Федоровым идея неизбежности
выхода человека в космос. Именно Федоров еще с середины прошлого века
первым стал разрабатывать эту идею, причем разрабатывать основательно, с
самых различных сторон, от природных и социально-экономических до
нравственных. Аргументы "за" у него разнообразны: невозможность достичь
полной регуляции лишь в пределах Земли, зависящей от всего космоса, который
также изнашивается, сгорает, "падает"; вместе с тем в бесконечных просторах
Вселенной должны разместиться и мириады воскрешенных поколений, так что
"отыскание новых землиц" становится приготовлением "небесных обителей"
отцам.
Точны слова Циолковского: "Сначала неизбежно идут: мысль, фантазия,
сказка. За ними шествует научный расчет, и уже в конце концов исполнение
венчает мысль". Сам он решительно приступает ко второму этапу этой
последовательности, выводит ставшую теперь знаменитой формулу конечной
скорости движения ракеты, посвящает свое научное творчество техническому
обоснованию ракеты как пока единственно целесообразного снаряда для
космических путешествий. Свою веру в реальность полетов за пределы земной
атмосферы Циолковский основывал на расчетах условий для жизни в
невесомости, что ныне является обычной практикой космонавтики.
В заключение хотелось бы еще раз подчеркнуть общие родовые черты
космического, активно-эволюционного направления философского и научного
поиска, осуществленного в России за последнее столетие. Прежде всего это
понимание восходящего характера эволюции, роста в ней разума и признание
необходимости нового, сознательно-активного ее этапа, получающего различные
названия - от "регуляции природы" до ноосферы. У религиозных космистов
высшая цель движения носит название Царствия Божьего, Царствия небесного.
Утверждается и несовершенство, "промежуточность" нынешней, еще кризисной,
требующей дальнейшего роста природы человека, но вместе - и высокое его
достоинство, преобразовательная роль в мироздании. И в религиозной ветви
русского космизма, в центральной его теме богочеловечества, торжествует
идея творческого призвания человека. Возникает новый взгляд на человека как
не только на исторического социального деятеля, биологический или
экзистенциальный субъект, но и на существо эволюционирующее, творчески
самопревосходящее, космическое.
Самой науке, точнее, грандиозному синтезу наук, объединенных во
всеобщую космическую науку о жизни, дается новое направление развития. Ведь
пока наука, основная созидательная сила современного мира, работает с
равным циничным успехом и на разрушение. За это во многом ответствен тот
фундаментальный выбор, который господствует в современном мире с его
фактическим обожествлением нынешней природной данности человека, его
естественных границ, выбор, не дерзающий их раздвигать, т.е. идеал
человека, пробующего и утверждающего себя во все измерения и концы своей
природы, в том числе темные и "демонические", признающиеся одинаково
правомочными, идеал, отказывающийся от императива эволюционного
восхождения. Ноосферный, космический идеал должен быть раскрыт в такой
конкретности, чтобы он мог увлечь действительно всех. Высшим благом нельзя
признать просто исследование и бесконечное познание неизвестно для чего и
лишь для созидания временного, материального комфорта живущим. Высшим
благом может быть только жизнь, причем жизнь в ее духовном цвете, жизнь
личностная, сохранение, продление, развитие ее.
Сила космистов в том, что обосновали и нравственную и объективную
необходимость активной эволюции, ноосферы. Ноосферное направление избрано
самой эволюцией, глубинным законом развития мира, выдвинувшим разум как
свое орудие. Научными фактами, эмпирическими обобщениями Вернадский
доказывает нам: работать против эволюции, против нового и объективно-
неизбежного, сознательного, разумного ее этапа, преобразующего мир и
природу самого человека, неразумно и бесполезно.
