своего образа жизни». В его основу положена общая воля, в результате
которой «каждый член превращается в неразделимую часть целого».
Переход от «естественного состояния» к гражданскому изменяет человека;
но при этом награждает его многими преимуществами: а, именно, создает из
«ограниченного животного разумное существо – человека». Человек же в
гражданском состоянии приобретает моральную свободу, «ибо поступать лишь
под воздействием своего желания есть рабство, а подчиняться закону, который
ты сам для себя установил, есть свобода».
И в связи с этим нужно отметить, что Руссо делает теперь ударение на
«праве», которого он не признавал ни за тем, кто совершил первую заимку –
без согласия остальных людей, ни за тем, кто опирался впоследствии на так
называемое право сильного. «Общественный договор, - поясняет Руссо, -
устанавливает между гражданами такое равенство, в силу которого все они,
принимая на себя обязательства, подчинены одинаковым условиям и все должны
пользоваться равными правами».
Любое правление, которое следует общей воле, должно быть основано на
законах. «Общественным соглашением, - пишет Руссо, - мы дали Политическому
организму существование и жизнь; речь идет о том, чтобы при помощи
законодательства сообщить ему движение и наделить волей».
По мнению Руссо, суверенитет неотчуждаем, един и неделим. Исходя из
этого, он критикует идею разделения властей Монтескье, а также тех
политиков, которые «разделяют суверенитет в его проявлениях». Они, как
отмечает Руссо, разделяют его на силу и на волю, на власть законодательную
и на власть исполнительную; на право облагать налогами, отправлять
правосудие, вести войну, на управление внутренними делами и на полномочия
вести внешние сношения; они то смешивают все эти части, то отделяют их друг
от друга; они делают из суверена какое-то фантастическое существо,
сложенное из частей, взятых с разных мест. С точки зрения Руссо, те права,
которые нередко принимают за части суверена, на самом деле все ему
подчинены и всегда предполагают наличие единой высшей воли, гегемонию
верховной власти, которую нельзя разделить, не уничтожив. «Если вся власть
оказывается в руках одного человека, - пишет Руссо, - тогда частная воля и
воля корпоративная полностью соединены и, следовательно, последняя
достигает той наивысшей степени силы, какую она только может иметь…
Наиболее активным из Правительств является правление единоличное.»
В идее Монтескье о взаимном сдерживании обособленных и
противопоставленных друг другу властей Руссо видел нежелательные крайности,
которые ведут к их враждебным отношениям, дают силу частным влияниям или
ведут даже к раздроблению государства. Отвергая идею разделения властей в
трактовке Монтескье, автор «Общественного договора» вместе с тем признает
необходимость разделения государственных функций и разграничения органов,
представляющих в пределах своей компетенции государственную власть. Руссо
видит принципиальное различие между законодательной и исполнительной
властью.
Законодательная власть у него тесно связана с суверенитетом. Это –
воля всего суверенного народа и потому должна регулировать вопросы общего
характера, касающиеся всех. Народ, повинующийся законом становиться их
творцом. Но «как может слепая толпа, которая часто не знает, чего она
хочет, ибо редко знает, что ей на пользу, сама совершить столь великое и
столь трудное дело, как создание системы законов?» Для того, чтобы законы
согласовывали в себе волю и разум, были мудрыми, нужен «поводырь», т.е.
законодатель, являющийся лишь агентом воли и придающий ей законченную
юридическую силу. «Законодатель – во всех отношениях человек необыкновенный
в государстве… Это – не магистратура; это не – суверенитет… Это – должность
особая и высшая, не имеющая ничего общего с властью человеческой. Ибо если
тот, кто повелевает людьми, не должен властвовать над законами, то и тот,
кто властвует над законами, также не должен повиливать людьми. Иначе его
законы орудия его страстей, часто лишь увеличивали бы совершенные им
несправедливости; он никогда не мог бы избежать того, чтобы частные
интересы не искажали святости его сознания». Руссо признает, что тот, кто
формулирует закон, знает лучше всех, как этот закон должен приводиться в
исполнение и истолковываться. Казалось бы, поэтому не может быть лучшего
государственного устройства, чем то, в котором власть исполнительная
соединена с законодательной. Тем не менее, автор делает вывод, что во
избежания влияния частных интересов на общественные дела необходимо, чтобы
превращением закона, как общего правила, в акты индивидуального характера
занималась особая правительственная (или исполнительная) власть.
Исполнительная власть «как сила политического организма» устанавливается
решением суверенного народа, а потому выступает только в качестве его
доверенного слуги. Народ поручает осуществление этой власти конкретным
уполномоченным лицам, которые должны действовать в строгих рамках закона и
подлежат неусыпному контролю со стороны верховной законодательной власти.
Более того, полномочия исполнительной власти исчезают сами собой, как
только народ на законном основании собрался в качестве суверена для ведения
своих дел.
Отсюда видно, что, проводя различие между законодательной и
исполнительной властью, Руссо ни в коем случае не допускает независимость
правительства от народа-законодателя. Что касается судебной власти, то
Руссо уделяет ей значительно меньше внимания, но подчеркивает
неукоснительную связанность ее законами, в то же время подчеркивая ее
необходимую организационную самостоятельность по отношению, как к
законодателю, так и к правительству.
Руссо исходит из того, что равновесие сфер власти в государстве, их
согласованная деятельность должны обеспечиваться не обособлением или
противопоставлением их друг другу, не с помощью взаимных сдержек и
противовесов, как это предлагал Монтескье, а благодаря преобладанию
верховной законодательной власти, воплощающей суверенитет народа.
Любая власть, любая система законов должна обеспечивать гражданам
максимум свободы и равноправия. «К свободе, – поскольку всякая зависимость
от частного лица настолько же уменьшает силу Государства; к равенству,
потому что свобода не может существовать без него». Руссо не настаивает на
той или иной форме государственного правления. Он считает, например:
республиканско-демократическое устройство годным исключительно для
маленьких национальных территорий, вроде его родной Женевы; для средних по
величине государств он предпочитает аристократическую республику, а для
государств больших и могущественных – монархию. Во всех этих случаях для
Руссо важна не форма, а существо власти, ее природа и характер ее отношений
с населением. Уже в 1755 г. в статье «О политической экономии» Руссо
пишет: «Разве не принадлежат все выгоды общества одним лишь могущественным
и богатым? Разве не им одним достаются все доходные места, все преимущества
и льготы податей? Разве знатный человек не остается почти всегда
безнаказанным, когда он обманывает своих кредиторов или совершает другие
мошенничества? Разве палочные удары… разве совершаемые им насилия, даже
самые преступления и убийства, - разве все это такие вещи, которые
прикрываются покрывалом христианской любви и о которых через полгода больше
не говорят? … Попадется ему на дороге телега – слуги готовы избить мужика
до полусмерти, и пятьдесят почтенных пешеходов, идущих по своим делам,
скорее должны позволить переехать себя, чем задержать экипаж гнусного
ленивца. Как не сходно с этим положение бедняка! Чем больше человечество
должно ему, тем меньше оно дает ему прав. Перед ним заперты все двери, даже
тогда, когда он имеет право отворить их; и если он просит иногда
справедливости, то это стоит ему большего труда, чем если бы кто другой
добивался себе милости. О, конечно, ему всегда дают первое место, когда
речь идет о барщине или поставке рекрутов. Кроме своего собственного
бремени он несет еще и бремя своего соседа. Если тот достаточно знатен и
богат, чтобы отделаться от этого бремени, В каждом несчастье, которое с ним
случается. Он остается одиноким… Но я считаю погибшим бедняка, если он так
несчастен, что у него есть честное сердце, красивая дочь и еще
могущественный сосед!»
Всем господствующим классам Руссо противоставляет как лучший и
достойнейший класс общества – класс крестьянства. В земледелии он видит
«естественный род труда, единственный действительно необходимый и наиболее
полезный». «Сочинители, литераторы, философы непрестанно кричат, будто
исполнять долг гражданина и служить близким можно, лишь живя в больших
городах; по их мнению, не любить Париж - значит, ненавидеть человеческий
род; в их глазах деревенский люд – ничто».
Правительство, какое бы оно ни было по своей форме – демократическое,
аристократическое или монархическое должно находиться под постоянным и
непрестанным надзором народа. Всякое правительство временно и может быть
отменено народом, поручения которого оно выполняет. «…Блюстители
исполнительной власти, - говорит Руссо, - отнюдь не господа народа, а его
чиновники; что он может их назначать и смещать, когда это ему угодно, что
для них речь идет …о том, чтобы повиноваться; и что, беря на себя
должностные обязанности, которые Государство возлагает на них, они лишь
исполняют свой долг гражданина, не имея никоим образом права обсуждать
условия.» Чтобы предотвратить возможность захвата правительством верховной
власти Руссо рекомендует часто созывать народные собрания и ставить перед
ними вопрос: желает ли народ сохранить данную форму правления и данных лиц,
стоящих во главе государства, народ может в любой момент отменить даже
самый договор, на котором основано государство: «не существует в
Государстве никакого основного закона, который не может быть отменен, не
исключая даже и общественного соглашения. Ибо если бы все граждане
собрались, чтобы расторгнуть это соглашение с общего согласия, то можно не
сомневаться, что оно было бы вполне законным образом расторгнуть… Каждый
может отречься от Государства, членом которого он является, и вновь
возвратить себе естественную свободу и свое имущество, если покинет страну.
