проявлялось в реальной политике.
Без сомнения тот или иной элемент страсти присущ и современной политике,
но, за исключением периодов переворотов и гражданских войн,
непосредственные проявления страсти встречают ныне гораздо больше
препятствий: сложный механизм общественной жизни сотнями способов
удерживает страсть в жестких границах. В XV в. Внезапные эффекты вторгаются
в политическую жизнь в таких масштабах, что польза и разум все время
отодвигаются в сторону. Однако вплоть до конца XVIII века все эти эффекты
носят достаточно частной, локальный характер.
На рубежу XVIII—XIX веков ситуация изменилась кардинально. Промышленная
революция и начавшаяся урбанизация привели к появлению массовых профессий
и, соответственно, к массовому распространению ограниченного числа образов
жизни. Снижение доли ремесленничества и нарастающее укрупнение производства
неизбежно вели к деиндивидуализации человека, к типизации его психики,
сознания и поведения. Разрастание крупных городов и усиление миграции в них
людей из аграрных провинций с разных концов той или иной страны, а подчас и
сопредельных стран, вели к смешению национально-этнических групп,
постепенно размывая психологические границы между ними. В то же время,
большие социально-профессиоцальные группы еще только формировались.
Соответственно, шла стихийная крупномасштабная социальная реформа,
первоначальный этап которой как раз и характеризовался деструктуризацией
привычных психологических типов и появлением новых, еще
неструктурированных, и потому размытых «неклассических» форм общественного
сознания. Так стало очевидным появление принципиально нового явления,
которым, соответственно, и занялась наука.
Формально словосочетание «массовое сознание» стало встречаться в научной
литературе начиная с середины XIX века. Особенно, оно распространилось к
концу данного столетия, хотя носило еще описательный, скорее образный
характер, в основном лишь подчеркивая масштабы проявлявшихся
психологических явлений. До этого вообще преобладало обобщенное понятие
психологии масс. Считающиеся классическими труды Г.Тарда, Г.Лебона,
Ш.Сигеле и В.МакДугала, появившиеся на рубеже XIX-XX веков и посвященные
отдельным конкретным проявлениям психологии масс (прежде всего, психологии
толпы), носили общесоциологический и, скорее, научно-публицистический, чем
аналитический характер.
Более или менее определенное употребление понятия «массовое сознание» в
качестве специального научного термина началось лишь в 20-30-е гг. XX
столетия, хотя и тогда это долгое время оставалось на уровне беглых
упоминаний и несопоставимых между собой, крайне многообразных трактовок.
Затем вообще наступила серьезная пауза в исследованиях. В западной науке
это определялось тем, что массовая психология как таковая стала исчезать:
общество структурировалось, а культ «свободного индивида» предопределял
доминирование индивидуальной психологии. Массы как бы «рассыпались». С
исчезновением же феномена исчезли и попытки его изучения.
В итоге, западные исследователи не смогли договориться о смысле
центрального понятия «массы», лежащего в основе исследования массового
сознания. По оценке Д.Белла, в западной науке сложилось, как минимум, пять
различных его интерпретаций. В одних случаях под массой понималось
«недифференцированаз множество», типа совершенно гетерогенной аудитории
средств массовой информации в противовес иным, более гомогенным сегментам
общества (Г.Блумер). В других случаях— «суждение некомпетентных», низкое
качество современной цивилизации, являющееся результатом ослабления
руководящих позиций просвещенной элиты (Х.Ортега-и-Гасет). В третьих —
«механизированное общество», в котором человек является придатком машины,
дегуманизированным элементом «суммы социальных технологий» (Ф.Г. Юнгер). В
четвертых, «бюрократическое общество», отличающееся широко расчлененной
организацией, в которой принятие решений допускается исключительно на
высших этажах иерархии (Г. Зиммель, М. Вебер, К. Манн-гейм). В пятых, —
«толпа», общество, характеризующееся отсутствием различий, однообразием,
бесцельностью, отчуждением, недостатком интеграции (Э. Ледерер, X. Арендт).
В советской науке сложилось иное, хотя отчасти и аналогичное положение.
Структурирование общества по социально-классовому основанию привело к
абсолютизации роли классовой психологии. Она подменила собой и массовое, и
индивидуальное сознание. Соответственно, и здесь массовая психология как
таковая исчезла — по крайней мере, из поля зрения исследователей.
Во второй половине 60-х гг. XX столетия данное понятие пережило
своеобразное второе рождение в советском обществознании, хотя это был
кратковременный период. Лишь начиная со второй половины 80-х гг. можно
отметить новый прилив исследовательского интереса к массовому сознанию. Но
до сих пор недостаточное внимание к данному феномену объясняется как
минимум двумя причинами. Во-первых, объективные трудности изучения
массового сознания. Они связаны с самой его природой и свойствами, плохо
поддающимися фиксации и описанию, что делает их трудноуловимыми с точки
зрения строгих операциональных определений. Во-вторых, трудности
субъективного характера, прежде всего в отечественной науке, до сих пор
связаны с доминированием догматизированных социально-классовых
представлений, а также недостаточной азработаностью терминологического
аппарата, что продолжает сказываться.
В итоге, как в зарубежной, так и отечественной научной литературе,
посвященной различным сторонам явления массовизации психики и массовой
психологии в целом, до сих пор нет крупных работ, в которых специально
рассматривалась бы психология массового сознания. Бытующие ныне в науке
взгляды можно объединить в два основных варианта.
С одной стороны, массовое сознание — конкретный вариант, ипостась
общественного сознания, заметно проявляющаяся лишь в бурные, динамичные
периоды развития общества. В такие периоды у общества обычно нет интереса к
научным исследованиям. В обычные же, стабильные периоды развития массовое
сознание функционирует на мало заметном, обыденном уровне. При этом
существенно, что оно может одновременно включать в себя отдельные
компоненты разных типов сознания. Например, сознание классических групп
социально-профессионального характера, составляющих собой социальную
структуру общества (что обычно имеет приоритетный характер и в первую
очередь фиксируется теоретиками). Может оно включать и некоторые иные типы
сознания, присущие специфическим множествам индивидов, объединяющим
представителей различных групп, но, в то же время, не имеющим отчетливо
группового характера. Обычно это фигурирует как обыденное сознание, не
имеющее четкой социальной отнесенности — например, «сознание» очереди за
дефицитным товаром в условиях «развитого социалистического общества».
Согласно данной точки зрения, проявления массового сознания носят в
значительной мере случайный, побочный характер и выступают в качестве
признаков временного, несущественного стихийного варианта развития.
С другой стороны, массовое сознание рассматривается как достаточно
самостоятельный феномен. Тогда это сознание вполне определенного
социального носителя («массы»). Оно сосуществует в обществе наряду с
сознанием классических групп. Возникает оно как отражение, переживание и
осознание действующих в значительных социальных масштабах обстоятельств, в
том или ином отношении общих для членов разных социальных групп,
оказывающихся тем самым в сходных жизненных условиях, и уравнивающих их в
том или ином плане. Согласно данной логике, массовое сознание оказывается
более глубинным образованием, отражением действительности «первичного
порядка», которое лишь потом обретает необходимые психологические признаки
социальной определенности.
§2. История и причины феномена масс, массы и элита.
Исследую вопрос возникновения феномена масс, Ортега подробно анализирует
европейскую историю. Так он постепенно приходит к выводу, что массовое
общество и поведение – закономерный результат развития западной
цивилизации.
Собственно примеров массового поведения даже в древней истории немало. Даже
город с самого начала сам по себе был местом сборища масс. Начинался он с
пустого места – с площади, рынка, агоры в Греции, форума в Риме; все
остальное – было лишь придатком, необходимым для ограждения этой пустоты.
Первоначальный “полис” был не скоплением жилых домов, а прежде всего местом
народных собраний, то есть специальным пространством для выполнения
общественных функций. “Город не возник, подобно хижине или дому, чтобы
укрыться от непогоды растить детей и для прочих личных и семейных дел.
Город предназначен для вершения дел общественных”[4]. Характерный пример
массового поведения в Риме – бои гладиаторов, собиравшие огромные толпы
людей, желавших посмотреть на эти “экстремальные” побоища (бои, говоря
современным языком социологии, стали предметом “престижного потребления”).
Рассматривая предтечи современной цивилизации, Ортега утверждает, что в
основе ее лежит XIX век, успех которого слагается из двух крупных
элементов: либеральной демократии и техники. Все это заключается в одном
слове “цивилизация”, смысл которого раскрывается в его происхождении от
слова civis – то есть гражданин, член общества. Все достижения цивилизации
тогда служат тому, чтобы сделать общественную жизнь возможно более легкой и
приятной. Если мы вдумаемся в эти основные элементы цивилизации, мы
заметим, что у них одна и та же основа – спонтанное и все растущее желание
каждого гражданина считаться со всеми остальными.
Хосе Ортега исследует в динамике изменение представлений усредненного
человека о жизни и ее благах. Человек XIX века ощущал в жизни растущее
общее материальное улучшение. Никогда раньше до этого средний человек не
решал своих экономических проблем с такой легкостью. Наследственные богачи
относительно беднели, индустриальные рабочие обращались в пролетариев, а
люди среднего калибра с каждым днем расширяли свой экономический горизонт.
Каждый день вносил что-то новое и обогащал жизненный стандарт. С каждым
днем положение укреплялось, независимость росла. То, что раньше считалось
бы особой милостью судьбы и вызывало умиленную благодарность, стало
