рассматриваться как законное благо, за которое не благодарят, которого
требуют.
Такая свободная нестесненная жизнь неминуемо должна была вызвать “в средних
душах” ощущение, которое можно охарактеризовать как освобождение от
бремени, от всех помех и ограничений. В прошлые же времена такая свобода
жизни была абсолютно недоступна для простых людей. Наоборот, для них жизнь
была всегда тяжелым бременем, физическим и экономическим. С самого рождения
они были окружены запретами и препятствиями, им оставалось одно – страдать,
терпеть и приспособляться.
Еще разительнее эта перемена проявилась в области правовой и моральной.
Начиная со второй половины девятнадцатого века, средний человек уже был
свободен от социальных перегородок. Заурядный человек привык осознавать,
что все люди равны в своих правах.
XIX век стал по существу революционным, но не потому, что он стал известен
многочисленными потрясениями, а потому, что он поставил заурядного
человека, то есть огромные социальные массы, в совершенно новые жизненные
условия, радикально противоположные прежним.
Тот факт, что весь феномен вполне вероятно вызван только лишь развитием
либеральной демократии, приводит Ортегу к следующим выводам:
1. либеральная демократия, снабженная творческой техникой, представляет
собою наивысшую из всех известных нам форм общественной жизни;
2. если эта форма и не лучшая из всех возможных, то каждая лучшая будет
построена на тех же принципах;
3. возврат к форме низшей, чем форма XIX века, был бы для общества
самоубийством.
Отсюда следует неутешительный вывод: “…мы должны теперь обратиться против
XIX века. Если он в некоторых отношениях оказался исключительным и
несравненным, то он столь же, очевидно, страдал коренными пороками, так как
он создал новую породу людей – мятежного “человека массы”. Теперь эти
восставшие массы угрожают тем самым принципам, которым они обязаны жизнью.
Если эта порода людей будет хозяйничать в Европе, через каких-нибудь 30 лет
Европа вернется к варварству. Наш правовой строй и вся наша техника
исчезнут с лица земли так же легко, как и многие достижения былых веков и
культур…”[5].
Ортега развивает мысль о том, что современное общество и его культура
поражены тяжелой болезнью – засильем бездуховного, лишенного каких-либо
стремлений человека-обывателя, навязывающего свой стиль жизни целым
государствам. В критике этого ощущаемого многими философами явления Ортега
идет вслед за Ницше, Шпенглером и другими культурологами.
По Ортеге, обезличенная “масса” – скопище посредственностей, - вместо того,
чтобы следовать рекомендациям естественного “элитарного” меньшинства,
поднимается против него, вытесняет “элиту” из традиционных для нее областей
– политики и культуры, что в конечном счете приводит ко всем общественным
бедам нашего века.
Вопреки обычному мнению, Ортега дает иное определение человека элиты: он
“проводит жизнь в служении. Жизнь не имеет для него интереса, если он не
может посвятить ее чему-то высшему. Его служение – не внешнее принуждение,
не гнет, а внутренняя потребность. Когда возможность служения исчезает, он
ощущает беспокойство, ищет нового задания, более трудного, более сурового и
ответственного. Это жизнь, подчиненная самодисциплине – достойная,
благородная жизнь. Отличительная черта благородства – не права, не
привилегии, а обязанности, требования к самому себе”[6]. Благородная жизнь
для Ортеги означает жизнь напряженную, всегда готовую к новым, высшим
достижениям. Он противопоставляет благородную жизнь обычной, косной жизни,
которая “замыкается сама в себе, осужденная на perpetuum mobile – вечное
движение на одном месте, - пока какая-нибудь внешняя сила не выведет ее из
этого состояния”[7].
Но при этом взгляды Ортеги-и-Гассета отнюдь не следует уподоблять
марксистскому учению о “революционных массах”, делающих историю. Для
испанского философа человек “массы” – это не обездоленный и эксплуатируемый
труженик, готовый к революционному подвигу, а прежде всего средний индивид,
“всякий и каждый, кто ни в добре, ни в зле не мерит себя особой мерой, а
ощущает таким же, “как и все”, и не только не удручен, но и доволен
собственной неотличимостью”[8]. Будучи неспособным к критическому мышлению,
“массовый” человек бездумно усваивает “ту мешанину прописных истин,
несвязных мыслей и просто словесного мусора, что скопилась в нем по воле
случая, и навязывает ее везде и всюду, действуя по простоте душевной, а
потому без страха и упрека”[9]. Такого типа существо в силу своей личной
пассивности и самодовольства в условиях относительного благополучия может
принадлежать к любому социальному слою от аристократа крови до простого
рабочего и даже “люмпена”, когда речь идет о “богатых” обществах. Вместо
марксистского деления людей на “эксплуататоров” и “эксплуатируемых” Ортега,
исходя из самой типологии человеческой личности, говорит о том, что
“радикальнее всего делить человечество на два класса: на тех, кто требует
от себя многого и сам на себя взваливает тяготы и обязательства, и на тех,
кто не требует ничего и для кого жить – это плыть по течению, оставаясь
таким, какой ни на есть, и не силясь перерасти себя”[10].
Глава II Массовый человек и его отношение к государству
§1. Основные черты массового человека.
Изучая психическую структуру нового “человека массы” с точки зрения
социологии, Ортега находит в нем следующие основные черты:
. врожденную, глубокую уверенность в том, что жизнь легка, изобильна, в
ней нет трагических ограничений; вследствие чего заурядный человек
проникнут ощущением победы и власти;
. ощущения эти побуждают его к самоутверждению, к полной
удовлетворенности своим моральным и интеллектуальным багажом.
Самодовольство ведет к тому, что он не признает никакого внешнего
авторитета, никого не слушается, не допускает критики своих мнений и
ни с кем не считается. Внутреннее ощущение своей силы побуждает его
всегда выказывать свое превосходство; он ведет себя так, словно он и
ему подобные – одни на свете, а поэтому
. он лезет во все, навязывая свое пошлое мнение, не считаясь ни с кем и
ни с чем, то есть – следуя принципу “прямого действия”.
В основе восстания масс, подчеркивает Ортега, лежит замкнутость души
массового человека. Дело в том, что человек массы считает себя совершенным,
он никогда не сомневается в своем совершенстве, его вера в себя поистине
подобна райской вере. Замкнутость души лишает его возможности познать свое
несовершенство, так как единственный путь к этому познанию – сравнение себя
с другими; но тогда он должен хоть на миг выйти за свои пределы,
переселиться в своего ближнего. Душа заурядного человека неспособна к таким
упражнениям. “Мы стоим здесь перед тем самым различием, которое испокон
веков отделяет глупцов от мудрецов. Умный знает, как легко сделать
глупость, он всегда настороже, и в этом его ум. Глупый не сомневается в
себе; он считает себя хитрейшим из людей, отсюда завидное спокойствие, с
каким он пребывает в глупости. Подобно насекомым, которых никак не выкурить
из щелей, глупца нельзя освободить от глупости, вывести хоть на минуту из
ослепления, сделать так, чтобы он сравнил свои убогие шаблоны со взглядами
других людей. Глупость пожизненна и неизлечима. Вот почему Анатоль Франс
сказал, что глупец гораздо хуже мерзавца. Мерзавец иногда отдыхает, глупец
– никогда”[11].
Однако человек массы совсем неглуп. Наоборот, он действительно гораздо
умнее, гораздо способнее, чем все его предки. Но эти способности ему не
впрок: сознавая, что он обладает ими, он еще больше замкнулся в себе и не
пользуется ими. Он раз и навсегда усвоил набор общих мест, предрассудков,
обрывков мыслей и пустых слов, случайно нагроможденных в памяти, и с
развязностью, которую можно оправдать только наивностью, пользуется ими
всегда и везде. Это явление Ортега назвал в первой главе Восстания
“знамением нашего времени: не в том беда, что заурядный человек считает
себя незаурядным и даже выше других, а в том, что он провозглашает и
утверждает право на заурядность и самое заурядность возводит в право”[12].
§2. Государство как высшая угроза.
Ортега пишет, что действовать самовольно означает для массы
восставать против собственного предназначения, а поскольку лишь этим
она и занята, он говорит о восстании масс. В конце концов, единственное,
что действительно и по праву можно считать восстанием, - это восстание
против себя, неприятие судьбы. И когда массы торжествуют, торжествует и
насилие, становясь единственным доводом и единственной доктриной. Он
давно уж отмечал, что насилие стало бытом. Сейчас оно достигло апогея, и
это обнадеживает, поскольку должен же начаться спад. Сегодня насилие – это
риторика века, и его уже прибирают к рукам пустомели.
Затем Ортега переходит к наихудшей из опасностей, грозящей
европейской цивилизации. Как и все прочие угрозы, она рождена
самой
цивилизацией и, больше того, составляет ее славу. Это современное для
Хосе Государство. Он пишет: « В наши дни государство стало
чудовищной машиной немыслимых возможностей, которая действует
фантастически точно и оперативно. Это средоточие общества, и
достаточно нажатия кнопки, чтобы гигантские рычаги молниеносно обработали
каждую пядь социального тела.
Современное государство – самый явный и наглядный продукт
цивилизации. И отношение к нему массового человека проливает свет на
многое. Он гордится государством и знает, что именно оно гарантирует ему
жизнь, но не сознает, что это творение человеческих рук, что оно создано
определенными людьми и держится на определенных человеческих ценностях,
которые сегодня есть, а завтра могут улетучиться. С другой стороны,
массовый человек видит в государстве безликую силу, а поскольку и себя
ощущает безликим, то считает его своим. И если в жизни страны возникнут
какие-либо трудности, конфликты, проблемы, массовый человек постарается,
чтобы власти немедленно вмешались и взяли заботу на себя, употребив
на это, все свои безотказные и неограниченные средства.
Здесь-то и подстерегает цивилизацию главная опасность -
полностью
огосударствленная жизнь, экспансия власти, поглощение государством
всякой социальной самостоятельности - словом, удушение творческих начал
истории, которыми в конечном счете держатся, питаются и движутся
людские судьбы»[13]. Я считаю, что это наблюдается и сегодня, и не только
в европейских странах, но и нашей.
Хосе пишет: «Масса говорит: «Государство – это я» – и жестоко ошибается.
Государство идентично массе лишь в том смысле, в каком Икс идентичен
Игреку, поскольку никто из них не Зет. Современное государство и массу
роднит лишь их безликость и безымянность. Но массовый человек уверен, что
он-то и есть государство, и не упустит случая под любым предлогом двинуть
рычаги, чтобы раздавить какое бы то ни было творческое меньшинство,
которое раздражает его всегда и всюду, будь то политика, наука или
производство.
Кончится это плачевно. Государство удушит окончательно
всякую социальную самодеятельность, и никакие новые семена уже не взойдут.
Общество вынудят жить для государства, человека - для государственной
машины. И поскольку это всего лишь машина, исправность и состояние
которой зависят от живой силы окружения, в конце концов государство,
высосав из общества все соки, выдохнется, зачахнет и умрет самой
мертвенной из смертей - ржавой смертью механизма.»[14]
Даже сегодня диктат государства – это апогей насилия и прямого действия,
возведенных в норму. Масса действует самовольно, сама по себе, через
безликий механизм государства.
III Заключение
В испанской философии XX века Ортеге неоспоримо принадлежит место не
«первого среди равных», а первого философа в собственном смысле слова. Его
учение оказало огромное влияние на весь испаноязычный мир и других
мыслителей Европы.
Ортего показывает нам, что XX век со всей очевидностью создает новую,
несходную с XIX веком историческую ситуацию, резко отличную всех прежних
веков мировой истории.
Наиболее наглядный и очевидный показатель происшедшего исторического сдвига
усматривается в огромном увеличении массы людей. Ведь прошлый век не только
способствовал развитию науки и техники, но и в несколько раз увеличил
население планеты, особенно больших городов. Но вместе с тем, создав новые,
почти безграничные источники богатства и комфорта, он дал большой массе
людей ощущение легкости жизни, лишил ее нравственной требовательности к
себе, чувства ответственности перед настоящим и будущим, уважения к труду и
традиционным нормам общественной морали. Этот исторический феномен X.
Ортега-и-Гассет называет “восстание масс”.
Характерной чертой современного общества, считает он, стала его странная
уверенность в том, что оно выше всех предыдущих эпох. Так же одной из
характерных черт общества стала растерянность, безрассудное и непонятное
метание его во времени и культуре.
Он пишет, что XIX век стал по существу революционным, но не потому, что он
стал известен многочисленными потрясениями, а потому, что он поставил
заурядного человека, то есть огромные социальные массы, в совершенно новые
жизненные условия, радикально противоположные прежним.
Ортега развивает мысль о том, что современное общество и его культура
поражены тяжелой болезнью – засильем бездуховного, лишенного каких-либо
стремлений человека-обывателя, навязывающего свой стиль жизни целым
государствам.
Взгляды Ортеги-и-Гассета отнюдь не следует уподоблять марксистскому учению
о “революционных массах”, делающих историю. Для испанского философа человек
“массы” – это не обездоленный и эксплуатируемый труженик, готовый к
революционному подвигу, а прежде всего средний индивид, “всякий и каждый,
кто ни в добре, ни в зле не мерит себя особой мерой, а ощущает таким же,
“как и все”, и не только не удручен, но и доволен собственной
неотличимостью”
В основе восстания масс, подчеркивает Ортега, лежит замкнутость души
массового человека. Дело в том, что человек массы считает себя совершенным,
он никогда не сомневается в своем совершенстве, его вера в себя поистине
подобна райской вере. Замкнутость души лишает его возможности познать свое
несовершенство, так как единственный путь к этому познанию – сравнение себя
с другими; но тогда он должен хоть на миг выйти за свои пределы,
переселиться в своего ближнего. Однако человек массы совсем неглуп.
Наоборот, он действительно гораздо умнее, гораздо способнее, чем все его
предки. Но эти способности ему не впрок: сознавая, что он обладает ими, он
еще больше замкнулся в себе и не пользуется ими.
Ортего говорит о наихудшей из опасностей, грозящей европейской
цивилизации. Как и все прочие угрозы, она рождена самой
цивилизацией и, больше того, составляет ее славу. Это современное для
Хосе Государство. Он пишет: « В наши дни государство стало
чудовищной машиной немыслимых возможностей, которая действует
фантастически точно и оперативно. Это средоточие общества, и
достаточно нажатия кнопки, чтобы гигантские рычаги молниеносно обработали
каждую пядь социального тела.»
Даже сегодня диктат государства – это апогей насилия и прямого действия,
возведенных в норму. Масса действует самовольно, сама по себе, через
безликий механизм государства.
Написанное под впечатлением первой мировой войны и накануне второй эссе
Ортеги “Восстание масс” стало рассматриваться как пророческое, чему
способствовали и последующие события: появление таких примеров социальной
“патологии”, как фашизм, нацизм и сталинизм с их массовым конформизмом,
ненавистью к гуманистическому наследию прошлого, безудержным
самовосхвалением и использованием наиболее примитивных наклонностей
человеческой природы. В последствии «Восстания масс» многими читателями
был воспринят как пророчество грядущей катастрофы Запада.
IV Список используемой литературы:
1. Хосе Ортега-и-Гассет «Восстание масс» М.: Ермак. 2003.
2. Хосе Ортега-и-Гассет «Избранные труды» М. 2000.
3. Ольшанский Д.В. «Основы политической психологии» Екат. 2001.
4. Ольшанский Д.В. «Политико-психологический словарь» Екат. 2002.
5. http://kharoozo.narod.ru/Books/Ortega_I_Gasset/Ortega.html
-----------------------
[1] Х. Ортега-и-Гассет «Восстание масс». М.: Ермак. 2003
[2] Там же
[3] Указ соч.
[4] Указ соч.
[5] Указ соч.
[6] Указ соч.
[7] Там же
[8] Там же
[9] Там же
[10] Указ соч.
[11] Указ соч.
[12] Там же.
[13] Указ соч.
[14] Там же.
