инфицировать эти культуры, словно венерическими заболеваниями, подобными
понятиями, чтобы лучше «понять»; поэтому не менее абсурдно представлять
сексуальное в виде автономной инстанции и непреодолимой «данности», к
которой мы можем свести все остальное. Мы нуждаемся в критике сексуального
разума или, скорее, в генеалогии сексуального разума, вроде той генеалогии
морали, которую создал Ницше, ибо это наша новая мораль. О сексуальности
можно сказать то же самое, что и о смерти: «Это складка, с которой наше
сознание свыклось не так давно».
В этих культурах, которые нам не понятны или вызывают определенное
сочувствие, сексуальный акт не имеет цели как таковой, а сексуальность не
лишена нашего убийственно серьезного отношения к высвобождению энергии, к
принудительной эякуляции, к производству любой ценой или телесной гигиене
тела. В этих культурах, поддерживающих длительные процессы соблазна и
чувственности, сексуальность — услуга наряду с прочими, длительная
процедура дара и ответного дара, тогда как любовный акт — только возможный
исход этого взаимного обмена, совершаемого согласно неизменному ритуалу.
Для нас это уже не имеет никакого смысла — для нас сексуальное стало
исключительно актуализацией желания в удовольствии, все прочее —
«литература»: такова особая кристаллизация оргазменной функции, которая
сама есть материализация энергетической субстанции.” [3]
Современная западная культура “форсирует” человеческие стремления и
желания. Человеку объясняют что он должен желать и почему так происходит.
Ему рекламируют современную секс-культуру , как товары супермаркета [3]:
“ Наш центр тяжести действительно сместился к бессознательной и
либидинальной экономии, оставляющей место только тотальной натурализации
желания, которое обречено на то, чтобы разделить участь влечений, или на
простое механическое функционирование, но прежде всего на воображаемое
подавления и освобождения.
Отныне больше не говорят: «У тебя есть душа, и ты должен ее спасти», — но
говорят так:
«У тебя есть пол, и ты должен знать, как его правильно использовать»;
«У тебя есть бессознательное, и ты должен научиться его освобождать»;
«У тебя есть тело, и ты должен научиться им наслаждаться»;
«У тебя есть либидо, и ты должен знать, как его расходовать», и т.д.
Это принуждение к ликвидности, к перетеканию, к ускоренному обращению
психического, сексуального и телесного — точная копия того, что определяет
рыночную стоимость; необходимо, чтобы капитал пребывал в обращении, чтобы
сила тяжести и вообще любая фиксированная точка исчезли, чтобы цепочка
инвестиций и реинвестиций не прерывалась, чтобы стоимость без конца
изучалась во всех направлениях; именно в этой форме сегодня воплощается
стоимость. Это форма капитала, а сексуальность, лозунг сексуального и
сексуальная модель — только образ, в котором она реализуется на телесном
уровне…”
Бодрийар настаивает на том, что за современным понятием сексуального (равно
как и власти) скрывается ничто, пустота; что это еще один фантом нашей
жизни [3]:
“ Пустота — вот, что скрывается за властью или в самом сердце власти и
производства, пустота сообщает им сегодня последний отблеск реальности. Не
будь того, что делает их обратимыми, уничтожает, совращает, у них никогда
не было бы силы реальности.
К тому же реальное никогда никого не интересовало. Оно преимущественно
место разочарования, место противодействующего смерти симулякра накопления.
Ничего не может быть хуже. Реальность и истину делает иногда
притягательными только скрывающаяся за ними воображаемая катастрофа.
Неужели вы думаете, что власть, экономика, секс — все эти великие трюки
реального продержались хоть одно мгновение, если бы не то очарование,
которое от них исходит и которое они получают из того зеркала, в котором
они отражаются, из их непрерывного обращения, из ощутимого и имманентного
наслаждения собственной катастрофой?”
Рамки и то, что за гранью.
Что такое противоположности в гиперреальности?
Современная реальность – гиперреальность – устанавливает новые законы
противоположного. Уже недостаточно найти нечто логически противоположное
понятию – антоним - отныне мы нуждаемся в более ярком. Мы должны выйти за
рамки корректного, привычного… Что это? Что же может быть более
противоположным белому, чем черное – это ослепительное, то что фактически
уже теряет категорию цвета. Межкатегориальные пересечения, доведение до
абсурда – вот признак современности.
“Вселенная не диалектична — она обречена на крайности, а не на равновесие.
Обречена на радикальный антагонизм, а не на примирение и синтез. Таков же
принцип Зла, и он выражается в злом гении объекта, он выражается в
экстатической форме чистого объекта, в его победоносной стратегии
субъективной формы.
Мы достигнем неуловимых форм радикализации секретных качеств и сразим
непристойность ее собственным орудием. Более истинному, чем истина, мы
противопоставим более ложное, чем ложь. Мы не будем противопоставлять
красивое и безобразное, мы отыщем более безобразное, чем безобразность:
чудовищное. Мы не противопоставим видимое скрытому, мы отыщем более
скрытое, чем скрытость: секрет…
…Восходя к крайностям, необходимо противопоставить их радикально и,
возможно, совместить эффекты непристойности с эффектами обольщения…
…Реальное не стирается в пользу воображаемого, оно стирается в пользу более
реального, чем реальность: гиперреальности. Более истинное, чем истина:
такова симуляция.
Наличие не стирается перед пустотой, оно стирается перед удвоением
присутствия, стирающего оппозицию присутствия и отсутствия.
Пустота тем более не стирается перед полнотой, но перед пресыщением и
тучностью — более полное, чем полнота, — такова реакция тела в ожирении,
секса — в непристойности, его ответная реакция на пустоту.
Движение стирается не перед неподвижностью, но перед скоростью и
ускорением, — можно сказать, перед более подвижным, чем движение, доводящим
движение до крайности, обессмысливающим его.
В общем, видимые вещи исчезают не во мраке и в безмолвии — они растворяются
в более видимом, чем видимость: в непристойности…
…Феномены инерции разрастаются. Размножаются застывшие формы, и рост
замораживается в разращении. Такова форма гипертелии, форма идущих дальше
своего собственного конца: у ракообразных существ, отдаляющихся от моря (к
каким секретным концам?), не остается времени вернуться обратно.
Разрастающийся гигантизм статуй острова Пасхи.
Щупальцевая, выпуклая, разращенная, гипертельная: такова судьба инерции
насыщенного мира. Отрицать гиперфинальностью свой собственный финал, не
правда ли, это также раковый процесс? Реванш роста в разращении. Реванш и
сложение скорости в инерции. Массы также вовлечены ускорением в этот
исполинский процесс инерции. Масса есть этот разращенный процесс,
ускоряющий гибель всякого роста. Это кольцо, о-кольцованное чудовищной
финальностью.
Exxon: американское правительство требует у межнациональных корпораций
всеобъемлющего отчета обо всей их деятельности в мире. Результат:
двенадцать томов в тысячу страниц, для чтения которых, а тем более для
анализа, потребовалось бы много лет работы. Где же информация? Следует ли
отыскивать диететику информации? Нужно ли обезжиривать ожирение, жирные
системы, и создавать институты дезинформации?…
…Всякое свойство, возвышенное таким образом до превосходящей силы,
вовлеченное в спираль удвоения, — более истинное, чем истина, более
красивое, чем красота, более реальное, чем реальность, — застраховано от
эффекта головокружения, независимого от всякого содержания или от всякого
чистого качества, и оно становится сегодня нашей единственной страстью.
Страсть удвоения, эскалации, восхождения к власти, экстаза — некоторого
качества, которое, переставая соотноситься со своей противоположностью
(истина лжи, красота безобразного, реальность воображаемого), становится
высшей властью, положительно величественной, ибо оно как бы поглощает всю
энергию своей противоположности. Вообразите красоту, которая поглотила всю
энергию уродства: вы получите моду... Вообразите истину, которая поглотила
бы всю энергию лжи: вы получите симуляцию...” Что же есть симуляция? “…Мы
соскользнули в модели, в моду, в симуляцию: возможно, Каюа со своей
терминологией был прав, и вот уже вся наша культура скользит от игр
состязательных и экспрессивных к играм рискованным и головокружительным.
Само сомнение, по существу, толкает нас к головокружительному
сверхразмножению формальных качеств, стало быть, к форме экстаза. Экстаз
есть чистое качество любого тела, которое вращается вокруг себя самого
вплоть до обессмысливания и благодаря этому начинает светиться своей чистой
и пустой формой. Мода есть экстаз красоты: чистая и пустая форма вихрящейся
эстетики. Симуляция есть экстаз реальности — для этого достаточно
посмотреть в телевизор: все реальные события следуют одно за другим в
совершенно экстатичном отношении, то есть в головокружительных и
стереотипных, ирреальных и рецидивных формах, которые порождают их
бессмысленный и беспрерывный ряд. Экстатичный: таков объект в рекламе и
потребитель в созерцании рекламы — это круговращение меновой и
потребительной стоимости вплоть до их исчезновения в чистой и пустой форме
марки... Реальное не стирается в пользу воображаемого, оно стирается в
пользу более реального, чем реальность: гиперреальности. Более истинное,
чем истина: такова симуляция.”
Что такое социальная масса, как она есть.
Потребителем современной информационной действительности является
социум, толпа. Усилия социологов, политиков, экономистов направлены на
влияние на эту безликую массу. Сложилось общее мнение о том, что усилия
государства, масс-медиа и власти сдерживают первозданную,необузданную силу
толпы, которая по природе своей социально активна. Бодрийар предлагает [6]
иную точку зрения – толпа по природе инертна, и ее спокойствие объясняется
не усилиями сдерживающих сил, а изначальным спокойствием и
незаинтересованностью в чем бы то ни было:
“Всё хаотическое скопление социального вращается вокруг этого пористого
объекта, этой одновременно непроницаемой и прозрачной реальности, этого
ничто - вокруг масс. Магический хрустальный шар статистики, они, наподобие
