1) «составление списков публичных женщин»;
2) «врачебное освидетельствование этих женщин»;
3) «лечение выявленных больных»;
4) «выяснение у больных мужчин, где заразились»;
5) осмотр «на предмет болезней всех задержанных полицией представителей низших классов»[77].
И в дальнейшем на первый план выдвигалась медико-охранительная сторона деятельности Врачебно-полицейского комитета. Об этом, в частности, свидетельствует отчет комитета за 1914 г., где выделялись основные аспекты его деятельности: « 1) производство медицинских осмотров женщин, состоящих под надзором комитета и так называемых «комиссионных»; 2) наблюдение за аккуратной явкой проституток на врачебные осмотры; 3) принятие мер к розыску и доставлению в комитет проституток, уклоняющихся от явки на осмотр; 4) подчинение надзору женщин, занимающихся промыслом разврата; 5) освобождение проституток от врачебных осмотров и от подчинения комитету; 6) привлечение к судебной ответственности»[78] К суду привлекались следующие лица: «а) проститутки, уклоняющиеся от явки на медосмотр; 6) содержатели незаконных притонов; в) женщины, занимающиеся промыслом разврата, но не желающие подчиняться надзору комитета».
Этот документ, относящийся к последним годам существования Врачебно-полицейского комитета, позволяет обратить внимание на чрезвычайно важный аспект взаимоотношений института продажной любви и общества, а именно на проблему правовой ответственности за проституцию. Как известно, до создания в Санкт-Петербурге Врачебно-полицейского комитета блуд в России являлся уголовным преступлением, что было даже зафиксировано в Уложении о наказаниях 1845 г. Последнее, в частности, предусматривало наказание за открытие публичного дома - сначала в виде штрафа, затем тюремного заключения от 6 месяцев до 1 года. Лица женского пола «за обращение непотребства в ремесло» подвергались аресту от 7 дней до 3 месяцев, «смотря по обстоятельствам, более или менее увеличивающим или уменьшающим их вину»[79].
Таким образом, существование Врачебно-полицейского комитета на первых порах как бы входило в противоречия с действующим законодательством. Л.А. Петровский, предвидя данный юридический нонсенс, неоднократно обращался к Николаю I с просьбой о смягчении преследования проституции[80]. Предполагается, что это ходатайство было негласно удовлетворено. Однако закрепленная российским законодательством ответственность за торговлю любовью формально просуществовала почти до конца XIX в. и была отменена лишь в 1891 г. постановлением Уголовного кассационного Департамента Правительствующего Сената[81]. Наказание за превращение «непотребства» в ремесло заменялось ответственностью за несоблюдение правил о регистрации проституток. Тем самым лишь закреплялось уже осуществлявшееся на деле терпимое отношение к институту проституции в России. Последнее вовсе не означало, что официальные властные структуры покровительствовали развитию системы продажной любви, как это долгое время пытались представить либерально настроенная интеллигенция в России того времени и тем более идеологи и исследователи советского периода. До конца XIX в. параллельное существование двух, как бы взаимоисключающих друг друга юридических норм - наказания за блуд и положения о регламентации - создавало дополнительные гарантии их действенности. Иными словами, женщина оказывалась перед выбором: свобода, чреватая опасностью уголовной ответственности, или регистрация с ограничением гражданских прав, но гарантированным освобождением от наказания. Вероятно, поэтому в 40-90-х гг. надзор за проституцией осуществлялся довольно успешно.
После отмены положения о привлечении к ответственности за торговлю собственным телом вопрос о регламентации заметно осложнился. Вставшая на путь профессионального разврата женщина выбирала уже не между наказанием уголовного или нравственно-социального толка, а между полной свободой и ущемлением в правах. Конечно, то обстоятельство, что зарегистрированная проститутка становилась парией в российском обществе, не вызывает сомнений. Как уже говорилось, с момента установления надзора женщина, занимавшаяся торговлей любовью, лишалась паспорта.
Дело заключалось не только в нравственном ущербе для женщины, а в явной ее дискриминации в гражданских правах после официальной регистрации во Врачебно-полицейском комитете. Особа без паспорта не могла скрыть своего занятия от окружающих, изменить место жительства и тем более профессиональное занятие. Профессор Московского университета А.И. Елистратов, известный юрист, доктор полицейского права, специализировавшийся в области изучения проституции как социального и правового явления, отмечал, что «желтый билет», заменяющий паспорт, закрывает продажной девице вход в чистую семью!»[82] Можно, конечно, поразмыслить о том, насколько справедливы были подобные довольно жесткие меры по отношению к проститутке. Однако совершенно ясно, что именно они влияли на социальный статус продажной любви. Официальная принадлежность женщины к институту проституции на среднем уровне общественного сознания петербуржца и XIX, и начала XX в. являлась признаком позора и всячески порицалась. Сами публичные женщины считались распространительницами дурных нравов. Своеобразным свидетельством этого могут являться письма во Врачебно-полицейский комитет. С просьбой о запрещении пребывания проституток на территории Измайловского полка обращались в 1895 г. директора 10-й гимназии ремесленного училища цесаревича Николая. Просьбу свою они мотивировали дурным влиянием как на нравственность, так и на здоровье вверенных им воспитанников[83]. Позже, в 1905 г., в комитет обратились жители Большой и Малой Дворянской улиц, мимо домов которых еженедельно проходили на освидетельствование проститутки. Авторы письма требовали оградить детей от контактов с девицами, отпускавшими «двусмысленные шутки и неприличные остроты»[84]. Обыватели были настроены весьма агрессивно по отношению к публичным женщинам и незадолго до революции. Сетуя на их засилье в одном из домов в районе Кузнечного рынка, анонимный, но весьма возмущенный жалобщик писал в 1915 г.: «Противно смотреть даже низшему обществу и рабочему классу, а не то что аристократии»[85].
Представление о проституции как о позорном занятии - весьма стойкий стереотип городского менталитета конца XIX - начала XX в. Способствовал сохранению этого стереотипа, скорее всего, не уровень нравственности россиян, а система правовой дискриминации женщин, занимавшихся продажей своего тела.
Рост общедемократических тенденций в стране в XX в. мало чем изменил данную ситуацию. Но это не означало, что юридические нормы, регулирующие положение института проституции в российском обществе, никак не трансформировались. В марте 1903 г. был принят закон о мерах к пресечению торга женщинами. Появление этого документа явилось следствием общеевропейских тенденций в отношении к проблеме продажной любви. В 1899 г. в Лондоне состоялся конгресс, поставивший вопрос об ограничении торговли «живым товаром»[86]. Ряд решений конгресса нашел отражение и в российском законодательстве, но касались они, естественно, лишь международных аспектов. В конце 1909 г. Государственный Совет и Государственная Дума одобрили новый закон, касавшийся проституции. В нем много положений, заметно расширявших права публичных женщин, но, конечно, не в общегражданском, а в специфическом, в определенной степени профессиональном смысле[87]. Следует отметить, что эти нововведения основывались на действовавших ранее подзаконных актах, касавшихся прежде всего функций Врачебно-полицейского комитета. Это относилось, в частности, и к вопросу о праве проститутки не обслуживать мужчину без указания причин отказа. В целом же законы 1903 и 1909 гг. рассматривали проблемы проституции в контексте государственного надзора над ней, а следовательно, функционирования Врачебно-полицейского комитета. Не посягали законодатели и на публичные дома, что было вполне естественно, так как контроль за продажными женщинами легче всего осуществлялся именно в этих заведениях.
В конце 1913 г. либерально настроенная общественность подняла вопрос о необходимости введения нового закона по борьбе с торгом женщинами. Его разработкой в основном занимался А.И. Елистратов, активно поддерживаемый аболиционистскими и филантропическими обществами. Эти организации преследовали цель упразднить врачебно-полицейский надзор и дома терпимости. Новый закон должен был жестоко карать содержателей притонов и лиц, способствующих вовлечению женщин в проституцию. Сама же особа, занимавшаяся торговлей любовью, выставлялась полностью невинной жертвой.
Законопроект бурно обсуждался на совместных заседаниях женских обществ. Одно из таких заседаний в мае 1913 г. решило обратиться за помощью к А.И. Шингареву, товарищу председателя кадетской фракции в Государственной Думе, земскому деятелю, врачу по профессии. А.И. Шингарев в целом не возражал против внесения на рассмотрение Государственного Совета и Государственной Думы предложений по новому законодательству, связанному с проблемой проституции, основная идея которых сводилась к уничтожению врачебно-полицейского надзора, а следовательно, и комитета, его осуществлявшего[88]. Однако начавшаяся первая мировая война и активное сопротивление представителей Министерства внутренних дел несколько затормозили процесс уничтожения структур, контролирующих институт проституции в столице Российской империи.
Врачебно-полицейский комитет продолжал свою деятельность вплоть до Февраля 1917 г. Но трудности в его работе возрастали. В конце 1914 г. члены Врачебно-полицейского комитета, отчитываясь о своей работе, с тревогой констатировали не только рост числа проституток и больных сифилисом, участившиеся неявки на еженедельные осмотры, но и резкое падение в среде проституток, даже «гнилушниц» и «кабачниц», авторитета агентов Врачебно-полицейского комитета[89]. Все это происходило на фоне бурно развивающейся стихийной демократизации общества и в определенной мере способствовало изменению социального статуса проститутки. Сам же Врачебно-полицейский комитет как административно-медицинская структура государственной власти царской России, к сожалению, доживал последние дни. Его упразднение лишило общество реальной возможности давать морально-нравственную оценку проституции, не подвергая в то же время уголовному преследованию женщин, вынужденных или желавших торговать собой.
Упразднение надзора, уравнивая проститутку в гражданских правах с другими женщинами, одновременно ликвидировало и последние рычаги контроля за развитием института продажной любви, которые все же необходимы, и не только с точки зрения скорейшего искоренения отклонений в жизни общества. Явление нуждалось в изучении, и эту функцию отчасти выполнял Врачебно-полицейский комитет. Кроме того, его уничтожение лишало городское население определенного вида социальных гарантий, связанных со статусом потребителя проституции. Ибо этот институт обязательно подразумевает наличие стороны спроса на товар, в качестве которого выступает женщина.
Как бы то ни было, во время гражданской войны и военного коммунизма проститутки исчезли с улиц. Объяснялось это несколькими причинами. Во-первых, политика военного коммунизма свела на нет роль денег, а профессиональная деятельность публичной женщины при господстве натурального обмена сильно затруднена. Трудно представить себе посетителя публичного дома, который расплачивается мешком картошки, бутылью керосина или куском сала. Во-вторых, в результате войны и революции резко уменьшилось число молодых мужчин, нуждающихся в такого рода услугах. В-третьих, отказ от института церковного брака и чрезвычайная легкость разводов разрушили границу между случайной связью и законным браком. «Временные жены» составляли профессиональным проституткам серьезную конкуренцию. Данные опросов показывали, что популярность публичных женщин среди молодежи резко сократилась. Так, если в 1914-1917 гг. 47% городской молодежи начинали половую жизнь со связи с проституткой, то в 1921-1923 гг. эта цифра упала до 6%[90]. С началом НЭПа спрос на продажную любовь резко возрастает. Постепенно восстанавливается организационная структура промысла, вновь появляются «зухеры» - маклеры, занимающиеся торговлей женщинами, и «коты»[91].
Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23, 24, 25, 26
