Короче говоря, точно так же, как наука не отличается от искусства ни объектом исследования, ни методом исследования, интеллектуальная собственность в чисто правовом плане ничем не отличается от вещественной собственности. Просто защита интеллектуальной собственности требует её формального определения — как это делается, например, в рамках патентного права. Где, как уже отмечалось выше, охраняется вовсе не сам вещественный объект, а только его (субъективное!) идеальное отображение — формула изобретения. (Которая кстати — на самом высоком уровне заявленного решения — и будет в чистом виде представлять собой именно новую идею). Всё сказанное применимо не только к изобретению, но и к открытию, к научной идее.
Называя интеллектуальное право «исключительными правами» мы принижаем роль и значение для Общества интеллектуальной деятельности вообще и социальный статус творца в частности. При этом следовало бы «отделить мух от варенья»: законодательно установить критерии подлинного творчества, постаравшись также чётко вычленить из понятия «интеллектуальная деятельность» чисто репродукционный административный, менеджерский, «предпринимательский» и банковско-финансово-канцелярский труд.
На наш взгляд, поставленный нами вопрос довольно ясно свидетельствует о некорректности самой идеи — вместо самого объекта оперировать (а потом и торговать) какими-то правами на этот объект. Разговоры о «нематериальности» интеллектуального объекта ничего не доказывают: разве права на этот объект «материальнее» его самого? Конечно же нет! Скорее уж наоборот.
А тогда в чём польза от замены интеллектуальной — пусть и невещественной — собственности ещё менее вещественными правами на неё?
Корень зла, по нашему мнению, в размытом (порой явно противоречивом) толковании термина «исключительный». В нашей скорбной жизни это не первый случай. Нечто похожее произошло с понятием «качество», — используемым там, где следует говорить о свойствах. Или с термином «цифра» — где следует говорить о числах. То же самое можно сказать об этой противной, но въевшейся в практику ещё ВНИИГПЭ, а теперь и Роспатента, ошибке — перепутывании потребной аргументации с какой- то «мотивацией» («мотивированное возражение»).
Не следовало вообще запускать в оборот термин «исключительные». Уж лучше было бы говорить об исключающих правах.
Слово 'исключительный' в русском языке довольно неоднозначно.
Первое: чьи это права — «исключительные права»? Надо думать, — всё-таки самого создателя. А чем располагает «вторичный» «правообладатель»? Его права безусловно не могут совпадать с правами создателя: личные неимущественные права непередаваемы, они неотъемлемы от личности создателя. Следовательно, у правообладателя иные права, чем у создателя, — так какая же «логика» позволяет и то, и другое одинаково обзывать «исключительными правами»?
Потому и возникает нередко встречающаяся несообразность, когда путается, о чём, собственно, речь: «В этих случаях в связи с необходимостью защиты личных интересов автора придётся ограничить и исключительные права».(В.О.Калятин. Интеллектуальная собственность).
Словарь-справочник лингвистических терминов под редакцией Д.Э. Розенталя так толкует термин 'исключение': «Отклонение от языковой нормы (лексической закономерности, парадигмы склонения или спряжения; синтаксической модели, правила орфографии или пунктуации и т. д.)». То есть исключение — просто аномальное отклонение: грубая ошибка. Почему творцы термина «исключительные права» не желают с этим считаться?
Как им быть со следующей ситуацией: «Исключительная лицензия — лицензия, предусматривающая монопольное право лицензиата использовать изобретение, технологию и отказ лицензиара от самостоятельного использования запатентованных изобретений и ноу-хау и их продажи на оговорённой территории» (Толково-терминологический словарь-справочник «Маркетинг»). Напомним: лицензиар — собственник изобретения, технологических знаний, выдающий лицензиату лицензию на использование своих прав в определённых пределах. Лицензиат, соответственно, — приобретатель лицензии.
Совершенно очевидно: в данном случае «исключительность» состоит в том, что первоначальный правовладелец лишается каких-то возможностей. Но разве изначально «исключительные права» не обозначали суммарные возможности изначального правовладельца — самого создателя? Это явное системно-логическое противоречие ясно свидетельствует о некорректности и недееспособности самого понятия 'исключительные права'.
Следовательно, значительно правильнее поддержать концепцию интеллектуального права — как самостоятельной, надгосударственной, «надгражданской» области права. Надо восстановить в правах термин 'интеллектуальная собственность', имея в виду, что юридически не имеет серьёзного значения её, так сказать, «невещественность», а её защита должна иметь более жёсткий характер, чем это принято в патентном праве.
Новая концепция интеллектуального права
Проведённые нами исследования убеждают в следующем:
Господствующая в сегодняшней России концепция интеллектуального права внутренне противоречива и грешит множеством принципиальных и «мелких» (тем не менее, важных) системно-логических ошибок.
Значительная часть этих ошибок влилась в теорию интеллектуальной собственности из общей теории права, в частности из теории «государства и права».
Пропагандируемая многими авторами идея замены понятия 'интеллектуальная собственность' словосочетанием «исключительные права» не обеспечивает никаких заметных преимуществ субъектам интеллектуального права, но служит непрерывным источником разнообразных противоречий и системно-логических ошибок — как в теории интеллектуального права, так и в практике отечественного законодательства.
Действующая сегодня в Российской Федерации 4-я часть ГК не защищает самые важные объекты интеллектуальной собственности (идеи), в частности открытия, и плохо защищает те права создателей интеллектуального продукта, которые в этом пакете всё-таки признаны заслуживающими правовой защиты.
Совершенно не урегулированы законодательно отношения автора и редактора. Особенно — в области популяризации современных достижений науки.
Взаимоотношения создателя интеллектуального продукта с государством всё ещё строятся на базе ошибочного принципа превалирования «государственных интересов» над интересами личности.
Законодательство в сфере интеллектуальной собственности существенно отстаёт даже от критикуемой нами — сложившейся на сегодня в России — теории интеллектуального права.
Преподавание права в вузах сегодняшней России имеет опасный дифферент в сторону бездумного изучения буквы действующего сегодня закона — в ущерб общетеоретическим околофилософским и системно-логическим проблемам теории права.
Один из важнейших вопросов — о создателе и о государстве. Разговоры о построении капитализма в России остались разговорами — такими же лицемерными и фарисейскими, как и прежние разговоры о социализме. В итоге же, как и всегда, изо всех пор общественного жизнеустройства выглядывает нагловато-филистерская физиономия чиновника. Становятся модными разговоры о «вертикали власти» (читай — исполнительной, что также весьма характерно для сегодняшней России). Совершенно не поощряются представления о государстве как о слуге народа. Напротив, государственные органы (в первую очередь, — «компетентные») без всякого стеснения и прикрытия стараются подмять под себя не только все финансовые потоки, но и мыслеизъявления людей — информационные потоки и сами средства массовых коммуникаций.
В советскую эпоху подход был очень простым: государство что хотело, то и объявляло государственной собственностью, — прежде всего практически весь интеллектуальный продукт.
Сегодняшняя ситуация отличается де-юре, но практически всё та же де-факто. Если в Конституции РФ вторая статья вещает: «Человек, его права и свободы являются высшей ценностью. Признание, соблюдение и защита прав и свобод человека и гражданина — обязанность государства», то на деле ни один сегодняшний российский суд не признает государство неправым в любой тяжбе между гражданином и всесильными «органами». Не учёный определяет потребный уровень секретности собственного интеллектуального продукта, а всё тот же невежественный, своекорыстный и злонамеренный чиновник, — унижая и мордуя создателя, вплоть до доведения последнего и до сумы, и до тюрьмы.
Производитель вещественных благ «греет» государство, производитель интеллектуально продукта — нет. Чтобы это доказать, довольно сравнить уровень относительной удельной платёжеспособности того и другого. А ведь никто иной, как государство, поддерживает этакий порядок вещей.
Арбитражные суды, как и суды общей юрисдикции, завалены делами коммерсантов и промышленников — у них нет ни времени, ни желания (а, быть может, — и умения) для рассмотрения дел в чисто интеллектуальной сфере. Все кодексы сводят бледное подобие дел в области интеллектуального права «обратно» к нанесению имущественного ущерба.
Исходя из статьи 2 Конституции Российской Федерации, а также из более общего (и более важного) принципа системоанализа, определяющего государство как наёмный механизм управления Обществом, следует признать интересы создателя интеллектуального продукта более высокими в системной иерархии интересов — по сравнению с интересами государства. Государство (которое именно мы все содержим на наши налоги) должно быть в экономической и правовой зависимости от создателя. И никогда — наоборот.
Соответственно, в зависимости от создателя интеллектуального продукта должны быть и все производители (и перераспределители) вещественного продукта. В особенности — потребители невосполнимых природных ресурсов. Они обязаны отдавать Обществу (не государству) — в виде рентной платы — до девяноста процентов своей чистой прибыли.
Что касается взаимоотношений Общества и государства, то первое — как метасистема второго — назначает ему (государству) соответствующее «содержание», — необходимое и достаточное для решения тех задач и исполнения тех обязанностей, которые Общество возлагает на своё государство. Как назначает? — в основах Права, создаваемых Наукой, фиксируемых, на базе всенародного референдума Концептуальной властью. Исключительно на базе этих Основ Законодательная власть будет писать свои законы, — рассматривая при этом указания Концептуальной власти как жёсткие «направляющие косинусы».
Разработка этой новой парадигмы — основная задача отечественной правовой теории.
Об отставании отечественного законодательства даже от современного интеллектуального права уже было сказано достаточно в предыдущих статьях. К сказанному необходимо добавить следующее. Принятое на сегодня законодательство об интеллектуальной собственности не только грешит множеством системно-логических огрехов, главное — оно имеет принципиально ошибочную ориентацию, относя идею к классу объектов, не удостаиваемых правовой защиты. В целом действующие законы покрывают лишь небольшую часть поля интеллектуальной собственности, оставляя без правовой защиты как раз наиболее важные для Общества типы создателей интеллектуального продукта. Сегодняшнее законодательство полностью лишило правовой защиты открытие.
Всё это мешает нормальному функционированию интеллектуальной собственности в стране. И не только в стране. Сие осознаётся многими работниками этой сферы: «Слабая согласованность Гражданского кодекса РФ в области защиты прав ИС с другими международными правовыми институтами вызывает справедливые претензии зарубежных правообладателей, права которых при использовании их ИС в России нарушаются» (С. Ульяшина . Особенности российского бизнеса / Интеллектуальная собственность, Пр. С., №5, 2007).
Как у нас водится, нарушаются при этом прежде всего права отечественного собственника ИС. Вышеописанная коллизия автора данной работы с Роспатентом была чревата ещё и тем, что он был лишён возможности откликнуться на зарубежное предложение о сотрудничестве, — хотя при этом суть его идеи быстроразборной мебели была разглашена «законной» публикацией в бюллетене РП. Уровень нравственности отечественного законодателя понятен: можно разгласить идею заявителя, вовсе не собираясь защитить его патентом. И после этого мы ещё позволяем себе некие разговоры о борьбе с коррупцией!
Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9
